Проза

В последнее время Марусю все больше пугало будущее и особенно все,
что было связано с литературой, причем до такой степени, что
она старалась об этом не думать, но тогда ей начинали
сниться странные сны. Однажды ей приснилось, что в русском языке
огромное количество маленьких-маленьких буковок, и она вдруг
почувствовала, что просто не в состоянии собрать их вместе,
чтобы получилась хотя бы одна фраза, а чтобы составить из
этих крошечных букв книгу, требовались и вовсе титанические
усилия. В результате, она сама начала казаться себе маленькой
жалкой буковкой, беспомощно ползающей по листу бумаги в
поисках своего места на нем…

Как-то она поделилась своими сомнениями с Костей и рассказала ему
про свои сны. Но Костя сказал, что «это психоанализ, чистый
психоанализ». И вообще, Маруся напрасно так переживает, потому
что, если писатель не в состоянии поразить читателей своим
умом, то он вполне может удивить их своей глупостью. Правда
для этого нужно, чтобы глупость разрослась до громадных
масштабов, стала просто огромных, нечеловеческих размеров – и
тогда весь мир будет у марусиных ног. Обычной глупостью сейчас
уже тоже никого особо не удивишь. Костя неплохо разбирался
в этом вопросе, поскольку его самого уже давно не
интересовал человеческий ум и все, что с ним связано. Он даже сказал
Марусе, что, если бы жизнь исчерпывалась только поисками ума
и гениальности, то он, наверное, уже давно бы повесился со
скуки. Когда-то он тоже интересовался всем умным, прилежно
читал считающиеся важными и полезными книги, но в какой-то
момент вдруг понял, что – все, это направление полностью и
окончательно себя для него исчерпало! И тогда он почувствовал,
как будто зашел в тупик, из которого ему уже никогда не
выбраться. И тут, в это мгновение, перед ним как будто забрезжил
неясный свет в конце туннеля, и этим светом и стала для него
человеческая глупость – потому что он вдруг увидел, что мир
вокруг него вовсе не сводится к чему-то умному, а гораздо
разнообразней и интересней в своих проявлениях. С тех пор
Костя не устает наблюдать за мельчайшими оттенками идиотизма
окружающих его людей. Единственным, о чем он сейчас жалел,
было то, что больше половины своей жизни он потратил,
продвигаясь совершенно не в том направлении. Отчего все, что сегодня
хоть отдаленно напоминало ему об уме и созвучных ему
явлениях вроде гениальности, эрудиции, начитанности или даже самых
элементарных познаний в какой-либо сфере, вызывало у Кости
жуткое раздражение. И вот с этой точки зрения перед Марусей,
по мнению Кости, сегодня открывались просто блестящие
перспективы, особенно в литературе, которая упорно продолжала
двигаться в никуда. Большинство современных писателей навевали
на Костю жуткую тоску именно своей тягой к унылому и
однообразному уму, из которого уже давным-давно ничего нельзя было
выжать кроме набора пустых глубокомысленных фраз, даже
повторять которые Косте теперь было лень. Не говоря уже о том, что
они невольно напоминали ему о его собственных, бесцельно
прожитых годах. Так что, чем раньше Маруся осознает всю
бесперспективность такого пути и сумеет совершить разворот на сто
восемьдесят градусов, тем будет лучше для нее.

Все задатки для такой счастливой метаморфозы у Маруси имелись, хотя
бы потому что, по наблюдениям Кости, она всегда и на всех, в
том числе и на него, производила впечатление достаточно
доброго и доверчивого человека, а уже само слово «добро» стало
сейчас для большинства синонимом «глупости». Костя даже не
исключал, что этот факт скоро найдет свое отражение в
соответствующих словарях. И совершенно напрасно христианские
схоласты веками пудрили людям мозги, выстраивая триединство воли,
чувства и разума, всячески пытаясь отождествить добро с
умом. На самом деле, умный человек уже по определению не может
быть добрым а, тем более, предстать таким в глазах
окружающих. Даже если, к примеру, кто-то решит за кого-то заплатить в
ресторане, то он невольно рискует показаться дураком, в том
числе и тем, за кого платит – наверняка, даже они будут в
душе хихикать над подобным проявлением широты натуры, а об
остальных и говорить нечего. Поэтому любому, кто захочет
сделать хоть какое-то минимальное добро своим знакомым,
потребуется немалая воля, но вовсе не к истине, а к явному для всех
заблуждению по поводу человеческой природы, то есть ко все той
же глупости. Вот тебе воля и разум! О красоте и говорить
нечего! Во всей мировой литературе вряд ли найдется хоть один
красавец, который был бы при этом еще и умен. Ум сочетается
с красотой еще хуже, чем с добром. Не случайно ведь одним из
символов ума и начитанности в современном мире стали очки.
Однако Костя не знал ни одного случая, чтобы какой-нибудь
голливудский актер, претендующий на роль героя-любовника,
напялил на себя очки, когда у него вдруг испортится зрение. Все
они предпочитают срочно бежать к окулисту и ставить
контактные линзы. А кому хочется лишиться такой прибыльной и
непыльной работы!? Очки на публике сегодня себе могут позволить
только пенсионеры, бомжи, алкоголики и прочие опущенцы, да еще
ученые, политики и банкиры, которым уже давно и глубоко
плевать на эстетику. Последним, между прочим, именно потому, что
они все считают себя очень умными и нисколько этого не
стыдятся. Поэтому они и навевали на него точно такую же скуку,
как и писатели.

Святых и прочих религиозных деятелей Костя тоже вовсе не считал
дураками, поэтому ничего доброго от них особенно никогда не
ждал. Не говоря уже об отталкивающем внешнем виде, отвисших
животах, неопрятных бородах и тройных подбородках православных
священников. Разве что Распутин не вызывал у Кости явного
отвращения, несмотря на рясу, в которой его обычно изображают
на портретах. Нельзя сказать, чтобы Распутин был полный
идиот, но, видимо, и не настолько умен, чтобы быть когда-либо
причисленным к лику святых. Наиболее показательным в этом
отношении Костя считал пример Серафима Саровского. Тысячи людей
ежегодно падают с крыш и балконов, большинство из них,
естественно, погибают, но некоторым ведь удается и выжить, однако
только этот православный святой сумел использовать свое
случайное падение с колокольни на все сто процентов, заявив
потом, что от смерти его спасли ангелы, которые якобы подхватили
его в полете. А ведь он тогда был еще маленьким мальчиком!
Вот эта, можно сказать, удивительная природная смекалка и
позволила ему потом не только найти свое место в жизни и
окружить себя кучей почитателей, но и засветиться в вечности в
качестве так называемого святого. А все потому, что он вовремя
врубился, что обычными фокусами с явлениями Девы Марии во
сне или где-нибудь в пустынной местности без лишних
свидетелей уже никого не прошибешь, и додумался ошарашить окружающих
кое-чем более новым и неожиданным. Потом, правда, его еще,
вроде бы, стукнули топором по голове, и он опять исцелился и
опять якобы при помощи вмешательства потусторонних сил, но
это уже казалось Косте не столь интересным и показательным,
поскольку было уже повтором однажды испробованного приема, да
и он сам стал уже тогда гораздо старше и, вероятно, успел
поднатореть в подобного рода делах. Тем не менее, своей в
высшей степени своеобразной сообразительностью и
предприимчивостью Серафим Саровский чем-то даже напоминал Косте
диссидентов в последние десятилетия существования Советского Союза, а
точнее, тех из них, кто, отсидев в советских тюрьмах и
психушках какой-то непродолжительный срок, потом обеспечивали
себе безбедное существование на Западе практически до конца
своих дней. Схема прокручивалась приблизительно одинаковая:
несколько волнующих секунд, месяцев, лет в полете, дурдоме,
тюрьме, а затем долгая и благополучная жизнь. Естественно,
подобное удавалось только самым умным и хватким, поскольку
многие так и закончили свои дни в тюрьмах и психушках. Однако в
отличие от того же Бродского, например, который тоже неплохо
использовал несколько месяцев своей ссылки, Серафим
Саровский был еще и из совсем простой семьи, а это значит, что в
момент падения с колокольни рядом с ним не было ни «старика
Державина», ни «старушки Ахматовой», а только какая-нибудь
безграмотная Арина Родионовна из соседней избы. То есть, если
провести, аналогию с карточной игрой, у него изначально на
руках были очень плохие карты, поэтому он и решил
воспользоваться мгновенным замешательством окружающих, чтобы незаметно
выхватить из колоды лишний козырь. Окружающие этого не
заметили, зато Костя с временной дистанции, подобно служащему
казино, просматривающему записи камеры видеонаблюдения, прекрасно
теперь все это видел. Видеть-то он видел, но вся выручка из
этого воображаемого казино уже уплыла. Короче говоря, все
эти личности использовали свой шанс, отпущенный им судьбой, а
Маруся должна была использовать свой.

Смысл революционного переворота в современной литературе, который
предстояло совершить Марусе, был предельно ясен и прост.
Раньше писатели с высоты собственной гениальности и ума
занимались описанием всяких недоумков и мертвых душ, а теперь сама
Маруся должна была занять место идиотки и мертвой души, а
читатели будут на нее любоваться и делиться друг с другом
впечатлениями, чтобы им тоже было не так скучно. Костя даже и сам
мог бы попробовать это сделать, но ему почему-то казалось,
что у Маруси это получится куда более естественно и
органично, то есть так, что практически никто ничего не заметит, как
это и произошло в случае с Серафимом Саровским и Бродским.
Они ведь тоже многим рисковали, надо отдать им должное, но
сумели извлечь максимальную пользу из того, что обычно
большинству идет во вред. Поэтому все марусины страхи казались
Косте не лишенными основания. Но, в конце концов, главное, чтобы
сейчас никто ничего не понял, а потом, с точки зрения
вечности, пусть ее тоже признают достаточно умной – какая
разница! На вечность Косте было глубоко плевать...

Из всего сказанного Костей Маруся лучше всего поняла про
психоанализ. И это еще сильнее ее расстроило и насторожило, потому что
она уже много раз слышала от того же Кости, что, если
человек обращается к своим снам и рассказывает о них посторонним,
то он невольно поставляет информацию о своих тайных желаниях
и страхах, которую потом любой сможет использовать против
него самого, так как в наши дни Фрейда не читал только
ленивый. Но иногда она даже наяву погружалась в состояние близкое
ко сну, чем-то отдаленно напоминавшее ей легкое опьянение,
только без особого кайфа. Например, глядя в телевизор, она
вдруг начинала замечать одни подписи под фигурами, которые там
с экрана что-то вещали, и даже смысла этих подписей не
понимала, а только быстро-быстро считала количество слов. Если
количество слов равнялось десяти, то для нее это было очень
хорошим, благоприятным знаком. Если же количества слов до
десяти не хватало, то она срочно отыскивала в этих подписях
сокращения – типа МВД, РФ, Госдума – и считала их
соответственно, как несколько слов, то есть как это и должно быть без
сокращения. Тогда очень часто получалось, что количество слов
все же достигало десяти, и Марусю это успокаивало.