Литературная критика

«Чтобы понять, что ты спал, надо проснуться...» — как-то заметил
один из переводимых мной писателей, причем, насколько я помню,
по абсолютно прозаичному и незначительному поводу. Если этим
писателем был Селин (а мне почему-то кажется, что это был
именно он), который всегда старался избегать чересчур
отвлеченных обобщений, то его слова наверняка относились к самым
обыкновенным снам и пробуждениям, свойственным любому
нормальному здоровому человеку... Как бы там ни было, но на это
утверждение трудно что-нибудь возразить!

Что касается меня, то я всегда прекрасно относилась и к снам, и к
пробуждениям. Раньше, правда, я предпочитала сны, но
постепенно, слегка пораскинув мозгами, научилась уважительно
относиться к пробуждениям, тем более, что без них я бы никогда
ничего не узнала про сны: просто не поняла бы, что спала, и все!
Теперь-то, наконец, до меня это дошло!.. И все было бы
замечательно, если бы не сны и наваждения, которые постоянно
преследовали меня наяву, потому что они-то уж вряд ли
укладываются в какую-либо простую и понятную каждому формулировку —
разве что в такую: «Чтобы вообще перестать что-либо понимать,
необходимо заснуть наяву!».

История русской литературы двадцатого столетия, например,
представляется мне историей бесконечных заблуждений, причем некоторые
из них вполне тянут на настоящие наваждения, а не просто
какие-нибудь там жалкие сны. И между прочим, их достаточно
несложно реконструировать, особенно если не слишком вдаваться в
мелочи и частности, дабы не упустить очертания целого.
Каждое из этих заблуждений легко прочитывается как некая
доминирующая в обществе в определенный период времени метафора,
являющаяся следствием переноса жизненных представлений особенно
активных социальных групп в совершенно чуждую и новую для
них сферу деятельности, а именно, в литературу... В принципе,
в данном случае правильнее, наверное, было бы говорить даже
не о метафоре, а о стиле мышления, характерном для того или
иного временного отрезка, потому что именно стиль,
господствующий как в жизни, так и в искусстве, больше всего
напоминает мне состояние коллективного сна или же наваждения и,
скорее всего, таковым и является.

Так «восставшие массы» в лице пролетариата абсолютно искренне и на
протяжении достаточно длительного времени путали литературу с
производством. Следы этой путаницы легко обнаружить и в
наши дни в виде многочисленных пережитков прошлого или же,
используя биологическую терминологию, своеобразных социальных и
культурных атавизмов. Количество подобного рода «атавизмов»
по понятным причинам в современной России особенно велико:
начиная с Литературного института, призванного выпускать
«инженеров человеческих душ» или там многочисленных
литобъединений, созданных для подготовки «техперсонала среднего и
младшего звена», заканчивая всевозможными почетными званиями и
премиями, предназначенными для того, чтобы отмечать заслуги и
достижения наиболее выдающихся «ударников и передовиков
производства»...

Конечно, за расплодившимися в огромном количестве сегодня во всем
мире литературными премиями достаточно явственно просвечивает
уже не столько «метафора производства», сколько «метафора
спорта», а точнее, идиллическое представление о том, что все
лучшие представители мира искусства рано или поздно соберутся
на некоей незримой арене и, подобно спортсменам, начнут
демонстрировать свои способности, упражняясь в беге на длинные
и короткие дистанции, а также в прыжках в высоту и длину,
под аплодисменты зрителей и зорким присмотром взыскательных,
но справедливых судей. Те же, кто будут по-прежнему видеть в
искусстве не спорт, а некое подобие жизни или же, того хуже,
войны, постепенно с этой арены должны вытесняться...

Однако не стоит забывать, что с легкой руки «вождя революции»,
учредившего соцсоревнования на производстве, в советские времена
труд всегда сильно смешивался и имел множество точек
пересечения со спортом, главным образом, потому что предполагалось,
что вкалывать при социализме трудящиеся должны не за
деньги, а исключительно на халяву, то есть из спортивного
интереса. Любопытно, что, в отличие от литературы, коммунисты так и
не решились придать спорту профессиональный статус, отчего
спорт в годы их правления находился в крайне двусмысленном
положении: с одной стороны, вроде бы тоже был учрежден
институт им. Лесгафта для подготовки профессиональных спортивных
кадров, а с другой...

Но все это только подчеркивает общий смысл высказанных мной тут
предположений об истоках широко распространенных ныне атавизмов
и пережитков прошлого. Спортом в советские времена человек
занимался главным образом для самого себя, для укрепления
собственного здоровья, мускулов и пр., а литературное
творчество приравнивалось к общественно полезному труду... Именно
тут, видимо, следует искать и причину сохранившегося до наших
дней разделения писателей на признанных «профессионалов» и
так называемых «графоманов»: последним, подобно советским
спортсменам-любителям, надлежит писать исключительно для себя и
«в стол». Однако на этом делении и по сей день лежит печать
двусмысленности, что влечет за собой весьма парадоксальные
последствия. Писатель, отмеченный каким-нибудь «спортивным»
призом или же премией, тут же автоматически превращается у
себя на родине, в России, в глазах его сограждан в
несерьезного графомана-любителя — в то время как за границей его
творчество, наоборот, начинают воспринимать на полном серьезе,
переводят, приглашают погостить в составе писательских
делегаций и т. п. ...

К подобного рода атавизмам, вне всякого сомнения, относятся в наши
дни и так называемые «толстые журналы» с их лаконичными
строгими названиями, практически не отличавшимися некогда от
названий сталелитейных заводов и фабрик по пошиву женской одежды
и т.п. К примеру, фабрика, выпускавшая знаменитые пианино
«Красный октябрь», вполне могла бы называться просто
«Октябрь», а соответствующий литературно-художественный журнал,
наоборот, мог бы носить ее имя... И на подобные стилистические
сдвиги и подмены никто бы никогда в былые времена не обратил
ни малейшего внимания, настолько все выглядело естественно и
логично. А все потому, что разница между скрывающимися за
этими названиями объектами была сведена фактически к нулю.
Признаться, я не слишком посвящена во все тонкости
функционирования печатных органов вроде «Октября» и ему подобных, но
даже самый поверхностный взгляд со стороны позволяет сейчас с
достаточной степенью точности воспроизвести этот процесс,
представить себе не только все эти ежедневные производственные
«летучки» и строго регламентированный восьмичасовой рабочий
день для сотрудников редакции, но их быт, то есть то, как
по окончании трудового дня маститые критики и писатели,
возглавляющие в этих журналах отделы поэзии и прозы, и по сей
день, думаю, дружно отправляются в ближайший буфет, где, как и
положено заправским «пролетариям умственного труда» и
«инженерам человеческих душ», нажираются до поросячьего визга,
отмечая окончание работы, после чего разбредаются по домам,
где, уставившись в экраны телевизоров, мирно засыпают в своих
постелях рядом с теплыми и сонными женами...

В таком образе жизни, в общем-то, нет ничего необычного и
предосудительного, если не обращать внимания на то, что один и тот же
человек днем на работе трудится в поте лица над какой-нибудь
глубокомысленной статьей о Данте или же Тютчеве, а вечером
отдыхает за просмотром сериала или же чтением «женского
романа». Вот это строгое разделение жизни достаточно большого
количества современных литераторов на «работу» и «отдых» я,
прежде всего, и отношу к абсурдным пережиткам, доставшимся им
в наследство от их «далеких» предков... Ибо самым комичным и
бессмысленным изо всех этих пережитков сегодня является
придание гипертрофированной значимости так называемому
профессионализму в литературе!

Смысл этого странного явления, в сущности, сводится к наивной вере
человека в то, что произведение искусства является продуктом
его упорного и высокоэффективного труда, после которого
каждый истинный профессионал имеет право как следует оттянуться
с приятелями за рюмкой водки, а оставшись в одиночестве — за
каким-нибудь дебильным сериалом или же романом... В
применении к литературе это означает, что смысл любого
литературного произведения полностью исчерпывается размещенном на некоем
энном количестве страниц текстом, над которым упорно
потрудился прилежный автор и которое теперь способен по
достоинству оценить другой, не менее старательный и упорный,
профессионал, не отвлекаясь на все посторонние и не относящиеся к
расположенным на этих страницах буквам факты. Как это и делают,
к примеру, начальник ОТК на заводе, оценивая работу токаря
или же фрезеровщика, или преподаватель Литинститута,
оценивая работу студента, или же, наконец, член жюри какой-нибудь
литературной премии... Таким образом, профессионализм в
искусстве ставит под сомнение способность искусства говорить о
человеке гораздо больше, чем тому хотелось бы. Иными словами,
профессионализм есть последовательное и абсолютное отрицание
символизма...

Хочется сразу оговориться, что все сказанное мной выше не имеет
ровным счетом никакого отношения к обозначившимся в начале
прошлого века идейным расхождениям между русскими символистами и
акмеистами. И прежде всего потому, что тогда речь шла о
сознательных и, я бы сказала, игровых расхождениях, а я сейчас
говорю исключительно о том, что укоренилось в головах и
сердцах современных писателей на подсознательном и животном
уровне, а точнее, досталось им в наследство от их
непосредственных предшественников... В любом случае, между основателем
«Цеха поэтов» Гумилевым и, скажем, певцом Прекрасной Дамы Блоком
в те годы не существовало такой непреодолимой и пугающей
пропасти, какую ощущаю теперь я между собой (чтобы не ходить
далеко за примерами) и каким-нибудь прилежным лауреатом
Букеровской премии.

Не говоря уже о том, что и в этой странной тяге к отдыху от
собственного творчества тоже присутствует нечто противоестественное
и трудно постижимое для любого нормального человека, вовсе
не обязательно даже напрямую связанного с искусством. Куда
естественней и логичней в наши дни выглядит понимание смысла
той же литературы как способа отдохнуть или же, по крайней
мере, хоть немного отвлечься от обилия окружающих тебя
кретинов и всевозможных дебильных сериалов, песен и книг...

В заключение, во избежание двусмысленности и разночтений, мне
хотелось бы до конца прояснить и смысл, который я вкладываю в
часто употреблявшееся тут мной слово «атавизм». Ничего
особенного! Для этого достаточно открыть первый попавшийся под руку
словарь иностранных слов: «АТАВИЗМ (лат. аtavi — предки) —
иначе реверсия — появление у взрослых организмов свойств и
признаков, характерных для их далеких предков ( напр., у лошади
— двух дополнительных пальцев по бокам вполне развитого
среднего пальца); атавизм — доказательство исторического
развития организмов, их эволюции.» Во-во! Должна сказать, что я
полностью разделяю это определение и считаю его вполне
пригодным и в применении к литературе!

Все перечисленные мной выше явления, конечно же, представляют собой
ярчайшие свидетельства эволюции литературы, так как ее
актуальная часть в наши дни, подобно «среднему пальцу» у лошади,
вполне развита и спокойно функционирует вне всякой связи с
тем, что ей сегодня все еще формально сопутствует и обрамляет
ее «по бокам» или же, как нынче принято говорить, «ad
marginem»...

Безусловно, в этой наивной вере современного человека в то, что в
любой момент, вне зависимости от круга своих интересов,
вкусов, и вообще всей своей убогой и серой жизни в целом, очень
постаравшись и напрягшись, он сможет вдруг сложить из слов на
листке бумаги нечто сногсшибательное и гениальное —
безусловно, в этой вере есть что-то очень трогательное... Однако об
этой стороне веры в «профессионализм» лично я стараюсь не
думать... чтобы не расплакаться.