Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Этэлэ посвящается...

Господи! Ты изучил меня и узнал.

(Царь Давид, 139 псалом)

Очень хотелось снега! И снег пошел, от того, что очень хотелось.
Пошел сначала рябью, затем мукою на душный противень дороги, смазанной
вечером. Дороги, которая уводила к незнакомому дому знакомую до
деталей легковушку. Безоблачно застрявшую за курящейся сигаретой
водителя.

Приключение должно получиться. Для этого он ехал. Впрочем, не
только ехал, используя вечный двигатель вокруг себя и внутри себя.
Вставал, шел, бежал, взлетал, летел, приземлялся, вел машину.
Взятую напрокат, но уже в совершенстве изучившую своего седока.

Приверженца аудиторий университета. Уводящих по расписанию в полные
святотатства анатомички. Исследованные страницами с отличием защищенного
дипломного сочинения.

То было счастливое время, когда он встретил Мисси. Она была покорной
девочкой. Бравшей без стеснения большое состояние на поездки общественным
транспортом. За город. Где жила ее мать и трое малолетних братьев.
Им нужны были игрушки и гостинцы, а матери — красивое нижнее белье.
В котором Мисси потом принадлежала Гиру. Щедро пополнявшему прихоти
возлюбленной.

Родители Гира относились к их роману устало. Их больше интересовали
связи на стороне. И — аукционы. Где котировались произведения
искусства, и без проблем теряли признаки чужой собственности вещи.

Право пристраивать их в углах или на стенах, спустя некоторое
время, принадлежало Гиру. Который научился забывать о том, что
каждая вещь должна быть пристроена. Научился, потому что появилась
Мисси.

Лишний раз напомнившая родителям Гира о несовершенстве человека.
Конечно! Она была не совершенна. Как со времен Евы все женщины.
Как мать Гира, которая простила увлечение сына благодаря зеленым
глазам его пассии. Не блещущей манерами. Достаточно смуглой. Угловатой.
До неприличия худой. Признающей в одежде лишь брюки и накинутое
на них бог знает что.

Общий язык Дети Времени нашли сразу. Длинным, как горизонт, поцелуем.
Скрупулезно развешавшим снятые друг на друга ложбинки ткани.

Она никогда не просила его о ласках. Все случалось само собой.
Гиру нравилось желать Мисси в самый неподходящий момент. И та
никогда не отказывала ему. Отказывал он.

Двоюродная сестра Гира Анж не выносила Мисси. Анж претила их старомодность.
Так не ведут себя! Нет, она ничего не имеет против самой Мисси.
Но эти манеры! Просто подчиняться мужчине, как заводная игрушка!?

Которой, может быть, Анж мечтала стать для своего мужа, Уила.
Всегда благотворительного намерениями. Не доводимыми до конца.
— Высоким шатеном. Тучным. Очень добрым. Ворчливым, когда внезапно
испарялись чистые рубашки. Не существовавшие для Анж, чье чувство
ущемленности, бог знает в чем, превосходно компенсировала сердобольная
экономка-китаяночка. Уил впервые заметил ее около себя после пяти
лет супружеской жизни. По наитию судьбы улетучились чистые рубашки,
которые были не вовремя оставлены после глажки в другой комнате.
Анж не забудет это утро! Взбешенный Уил вопил так, что умудрился
разбудить даже Гира и Мисси, гостивших целую неделю у Анж. Громовержец
вдруг открыл, что в их уютном жилище обитает какое-то маленькое
косое юркое существо, отдаленно напоминающее женщину. Сглупив,
он даже решил, что так теперь выглядит его Анж, о чем констатировал
вслух и ошеломленно. Этого Анж не простит ему, как не простит
умирающих от хохота, взмыленных после постельных утех, совершенно
обнаженных неожиданностью момента фигур молодых людей! Оскорбленно-возвышенно
удалившись в собственную спальню, Анж категорически не пожелала
слышать извинительные причитания Уила, что — оказывается! — он
не знал положения вещей. Это просто великолепно, что есть кому
позаботиться о нем в их доме! Больше всего его поразило нежелание
экономочки относить костюмы в стирку, сдавать белье в прачечную,
вызывать рабочих для приведения в порядок садового участка...
Она предпочитала сама чистить его костюмы, стирать и гладить все
белье, выполнять по дому и их несравненному садику всю рутинную
работу... за какие-то жалкие гроши! С этого дня жалование китаяночки
невероятно возросло. Без ведома Анж. Впервые — без ведома! Кроме
того, возросли расходы из довольно приличной доли наследства на
компенсацию морального ущерба для Анж, которой Уил, в одну из
долгожданных ночей вдвоем, захлебываясь, рассказывал, каким терзающе
большим, извергнутым из греховного алькова, он застал пенис Гира.

Во всем виновата Мисси, в одно незапамятное утро решила Анж. И
выпустила все свои коготки в эту жалкую шлюху. Приходящую и уходящую,
как времена года.

Мисси ничего не сказала Гиру. Который любил не спрашивать всех
своих подружек, как они проводили сутки без него. Гиру сказала
Анж. Он послал ее к черту. Обозлился на Мисси. И та ему напомнила
о его мужской привычке. Заработав пощечину, девушка исчезла.

Интерес к учебе и другим событиям заглушил образовавшуюся пустоту.
Завершив докторат, Гир получил доходное место в одной из престижных
клиник.

Потом была Отей, женщина его круга. Гречанка. Яркая брюнетка.
Которая требовала постоянного внимания и зарабатывала его. Беспрекословно.
Дело шло к традиционной развязке. Но все испортила та же Анж.

После помолвки, искусно похитив его из банального, светского обмена
фразами, Анж заметила, что Гир изменился в лучшую сторону. Он
напрягся, почувствовал бессмысленность ответного удара. Слишком
перебрал. И сдался без боя. В голове выстукивало «Мисси», «Мисси».
Возникшая из ничего Отей поинтересовалась, кто это «Мисси». Анж
извинилась и хотела было удалиться и поискать увлекшегося Уила.
Но Гир очнулся. Он понял, что Отей не знакома ему. Прилюдно расторг
помолвку. Сел в машину. И больше не видел Отей. По дороге он уточнял,
что ему показалось, и чего не показалось. Анж молчала, а Гир был
благодарен ей.

Забросив работу, он мотался по всей стране в поисках Мисси. Приезжая
к Анж и Уилу только под утро. Катастрофически поедая упорные съестные
заготовки китаяночки. Неосторожно-шумно будя сестру и ее мужа.
Погружаясь до обеда в младенческий сон. Родители расценивали столь
бурное переселение Гира каждый по-своему. В принципе, не мешая
перебеситься. Вторжение же Гира в никому не ведомый, бездетный
уют супружеской пары возымело для гнездышка свои прелести. Здесь
его ждали. В любое время дня и ночи. Суетились. Ворчали. Промывали
мозги. Давали советы, как разыскать Мисси.

Ее мать и трое братишек были на полном иждивении Гира. Которому
доставляло радость заезжать к ним, начав после сна новую жизнь
— на короткое время, отцом, привозить надежду и всякую сладкую
всячину.

Наконец, он нашел Мисси. Помог Адриан. Друг — по студенческой
скамье. Неудачник. Бывший в курсе всех амурных похождений Гира.
Прекрасно знавший Мисси. Теперь она жила с ним.

Нагрянув как-то к родителям Гира, Адриан узнал, что тот поселился
у своей двоюродной сестры, и что-то там у него не все в порядке.
После университета Гир не видел Адриана несколько лет. К Адриану
поехали вместе, а уезжали уже без Адриана.

Она похудела. Еще больше. Остались одни глаза. Глубокие, как хвойный
лес. Был аборт. На свете так и не появился ребенок.

Второй раз (Анж!) Гир был благодарен уже Адриану.

Анж, естественно, не была в большом восторге. Она боялась. Это
и понятно. Но когда узнала, что ничего не изменится в их полой
жизни с появлением Мисси, смирилась.

Мисси вела себя так, как будто не было ее отсутствующих лет. И
за это в третий раз Гир был благодарен уже Мисси. Она будет ждать
ребенка, которого будут нянчить Анж и Уил.

О покатом вышеизложенном размышляла вздымавшаяся по снежной дороге
машина, влекомая упоением Гира побеждать и побуждать.

Ты знаешь, когда я сяду и встану,

понимаешь наперед мысли мои.

(Царь Давид, 139 псалом)

Умная машина везла Гира в Мангейм. Всеми силами он думал, что
выпавший по его желанию снег задержит неумолимое кружение колес;
они завязнут, и еще одна жизнь будет спасена. Каждый год Мангейм
встречал его по воле рока.

В округе бродило много разных сплетен. Про проклятое место. Которое
было наследственным владением Жюльетт и Монтгомери Осборн. Родителей
Гира. Взявшихся ниоткуда в провинциальной тишине крошечного городка.
Где все друг друга знали, не знали только чужаков. Поэтому боялись,
давая волю бесконечной фантазии.

Говорили, что отец и мать Гира — брат и сестра. Останавливались
на версии двоюродных. Ибо наблюдали небытие друг без друга. Будоражившее
нищие, без духа, умы.

Люди не верили, что нельзя хоть один раз в жизни не поссориться
или не развестись и вновь сойтись. Супруги засыпали с открытыми
ставнями. И ни один уважающий себя вор почему-то не смел украсть
ничего ценного.

А сколько ценного было в Мангейме! Несметное собрание, так говорили.
И переставали говорить, как только кто-нибудь из многоуважаемых
граждан городка удостаивался чести посетить званую трапезу. Но
и тот, кто один-единственный раз побывал в Мангейме, не спешил
пренебречь затем не увиденным им. Расцвечивал свою историю деталями
о подозрительных шорохах, стуках, всплесках за стеной той комнаты,
куда приводили хозяева Мангейма любопытствующих гостей. Двери
открывались, и ничего особенного не обнаруживалось. Зато зачарованные
уши слышали, как проворные слуги мгновенно уносили и даже что-то
перетаскивали (тяжелое!), преданно следя за молчаливыми намеками
Осборн.

Мисси не бывала в Мангейме. Гир не брал ее с собой. Или брал?
В эти глубокие комнаты, впечатляющие пустотами. Среди, казалось
бы, уместно обставленных углов и середин. Здесь жили, как в музее.
Приходили и уходили, чтобы вновь прийти и уйти. В мир эпох и из
мира эпох. В них встречали и провожали среди примет Древнего Египта,
Античной Греции, гладиаторского Рима или Средневековой Шотландии.
Но покидали Мангейм всегда без чувства сожаления вернуться из
мира вещей в мир людей. Которые в отсутствие хозяев имели возможность
либо подработать в нем, либо осмотреть его в качестве туристов.

Жители предместья не стремились ни к тому, ни к другому. Они предпочитали
слухи. А в грозовые или снежные ночи самые смелые из них посылали
себя к краю обрыва, за которым причудливый ландшафт отмерял ступенями
шаги сначала в бездну, но вдруг, опомнившись, взвивался орхидеей
в Эдем. Таким вот образом вилла располагалась почти на виду у
городка, примостившегося к ней бесполезным стражем ходячей добропорядочности.

Центры цивилизации находились не близко. Однако сообщение с ними
было отменным. Признаком довольно приличного времяпрепровождения
считался большой торговый каньон, в котором, как водится, можно
было приобрести все — от игольного ушка до суперсовременного мерседеса.
Старожилы-снобы посещали сие заведение в исключительных случаях.
Исключительные случаи были всегда связаны с Мангеймом. С его сравнительно
молодым возрастом, чей отсчет велся с того дня, когда взбалмошной
Жюльетт Осборн пришло время разродиться младенцем мужского пола
и непременно в экзотическом месте. За девять месяцев была возведена
роскошная вилла на отшибе, похожем на клубящееся внутри вулканическое
плато. И не просто возведена! Строительство велось под звуки симфоний
и опер величайших композиторов всех времен и народов при неописуемом
изумлении возводящих его и возводимых им.

Именно с тех пор у сторонних наблюдателей развилось воображение.
Уверенность о не зря прожитых летах. Желание видеть прежде не
виденное. Упоение периодами с неистовством участвовать в выборах
городского мэра, благоустраивающего и перестраивающего окрестности.
Состояние праздника, когда подушечки телетайпа вздрагивали от
прикосновения к ним информации о том, что обитатели Мангейма бодрствуют
и спешат провести несколько восходов и закатов в таинственных
стенах их жилища.

Лица преображались, забывали о дрязгах и обидах, наносивших на
самих себя не одну прядь морщин. С прилавков молниеносно исчезала
самая дорогая косметика. У владельцев швейных салонов наступали
бессонные дни и ночи. Кондитеры сбивались с ног, ублажая никогда
не обращавшихся к ним клиентов. Падали от усталости парикмахеры.
От телефонных звонков и непредвиденных визитов вопили гадалки.
За одну ночь высаживались зеленые насаждения. Находилась сиюминутная
высокооплачиваемая работа для каменщиков, плотников, маляров,
электросварщиков, дворников, выдумщиков фейерверков. К назначенному
часу каньон превращался в препустейший железобетонный остов и,
задохнувшись от вполне законного грабежа, закрывался.

Иногда заселенный людьми Мангейм, увы, не стал колыбелью взросления
Гира — чуда в пеленках, — появившегося на свет вместе с Пером
Гюнтом Грига. Отнюдь не кумира мальчишки, скрывавшегося от музыкальных
наставников в бесчисленных платяных шкафах. В конце концов, Осборн
махнули на отпрыска руками и предоставили его, с колоссальными
материальными возможностями, самому себе. Непокорный Осборн-младший
чудил до тринадцати лет, пока однажды, именно в Мангейме, не взыграли
его амбиции, в неизгладимой точности определившие профессиональную
карьеру.

В один из блистающих белизной Новогодних вечеров Мангейм приютил
великолепную Анж. Романтическую девочку, невзначай оказавшуюся
кузиной Гира. Она сразу понравилась ему, а он ей не понравился.
Потому что ничего не читал и не умел играть ни во что интересное.
Только ходил повсюду за ней и глазел на нее. Монтгомери привез
Анж в Мангейм по просьбе своей сестры, у которой должен был родиться
в эти дни еще один ребенок. Ожидался братик — с гордостью констатировала
Анж дяде Монти и тёте Жюльетт. Примчавшимся спустя неделю на похороны
несчастной женщины и ее задохнувшегося кесаревой слизью крошки.
А пока с неба падали Новогодние каникулы, не предвещавшие, естественно,
недетского оцепенения Анж вплоть до восемнадцати лет. Пока, в
эти дни с Гиром, ее укутывала невысказанная пора пятнадцатилетия
и важная роль самоуверенной наставницы несмышленого тринадцатилетия
Гира. Забравшись на крышу Мангейма, не подозревавшие жизнь ни
в чем плохом дети читали вслух и с упоением слушали сказки волшебного
старика Перро — слава богу! — не имевшего ничего общего с тоскливым
Пером Гюнтом. В ту незабываемую ночь с Анж подпрыгивающий от чувства
благодарности мальчик обнаружил вокруг себя, скрытую ненавистным
миром нот, бездонную тревогу образов Ганса Христиана Андерсена,
Оскара Уайльда, Александра Пушкина, Астрид Линдгрен и других таинственных
рассказчиков, которых привела с собой Анж.

А зазевавшиеся с детьми до восхода солнца люди потом долго судачили,
— что могли (интересно!?) так долго делать среди сонного безмолвия
звезд мальчик и девочка. О чем они могли говорить?! О чем они
могли думать?! Не вставая со своих мест, походя на ледяные экспонаты,
выточенные скульптором-ветром, из замерзших глыб-сугробов, заботливо
прикрывающих голое темя Мангейма.

Вспорхнув осторожными галчатами со своих жердочек, дети погрузились
в давно притаившую тишину ауру виллы. По — винтовой лестнице ведущей
в уютные химерические усыпальницы, конструируемые столпотворением
бестактных издалека наблюдателей.

Спускаясь в полусне первой, Анж внезапно подвернула ногу и полетела
сильфидой вниз, до крови поранив локоток.

Кровь! Эти ужасные прозрачностью капельки! Потрясли и искалечили
жалостью неведомую душу Гира. Разбудившего утром крика о помощи
весь дом. И поразившего Анж неощутимым осознанием глубочайшего
родства с этим мальчиком и Мангеймом на долгую-предолгую жизнь.

Так кто же кричал в Мангейме на исходе той ночи? Кто двигал стульями?
Кто бежал со всех ног? Кто что-то перетаскивал, подносил? Кто
думал наперед о своем ближнем? Знаем! Всё про всех знаем!

Путь мой и ночлег мой окружаешь,

и знаешь все пути мои.

(Царь Давид, 139 псалом).

По дороге к Мисси Отей забыла свои сигареты. И поэтому нервничала.
В принципе, она могла их купить везде, но ее «пежо» не вынес бы
такой тривиальной остановки.

Нет, сегодня невыносимо без сигареты. И что за тон у этого болвана-полицейского,
который предложил ей припарковаться! Ей, которой никто не смел
ничего предлагать!

Значит, судьба? Перемена направления? Ка-акой красавчик! Права?
Что еще за права? Это у нее — права! Можете не возвращать бумажку.
Выйти из машины? Он явно не от мира сего! Неужели заставит выйти?
Ее, Отей, при появлении которой мужчины не выходили, а пулей выскакивали
из своих тачек! Придется... выйти... Да-а! Солнцестояние... Хм,
а он, действительно, красивый! Кажется, не грек. А — красивый!
Лучше Гира...

Тогда тоже у нее было ощущение солнцестояния. И, может быть, на
том же шоссе. Несомненно. Гир не выглядел потерянным. Поэтому
Отей притормозила. И — вышла... Измученную последними каплями
бензина машину Гир бросил на дороге, как надоевшую за один раз
шлюху. Тогда он стоял, зная, что она обязательно укротит свой
норовистый путь. Предложит сигарету. Разговорит. Подвозя, возьмет
его к тому, что произойдет и закончится.

В тот полувечер закончилось, как и положено, постелью. У нее.
Необъяснимо медленно. Пугающе нежно. С последующей постелью. У
него. В пустующем Мангейме.

Где была одна ночь. Удивительная! Первозданностью лиц, скалившихся
в лобовом стекле автомобиля. Они разбегались и сбегались, разрезаемые
бесшумной скоростью внезапного визита в спальный район вселенной.

Отей обратила внимание на то, как свежо это было. На его опытную
неопытность. — Включить и выключить душ. По-мужски взбить подушки.
До сытости накормить и себя и ее.

Она поняла, что у него есть женщина. И он понял, что у нее есть
мужчина. Но та женщина и тот мужчина так ничего и не поняли. Поняли
позже. Не имея ничего против.

Никто в ту ночь не тревожил Мангейм телефонными звонками, несмотря
на то, что каждая комната и прочее были утыканы шипами-аппаратами.
Соответствующая фирма присвоила Мангейму лишь один, роковой номер.
Воспользовавшись им, абонент на другом конце провода даже не подозревал,
какими разнообразными трепещущими мелодиями заливался Мангейм
в самых далеких его концах! Гордый своим изобретением, профессионал-архитектор
и электронщик Монтгомери Осборн позаботился также о конфиденциальности
приватных бесед.

Телефон должен был оборвать их восторги тел. Которые, увы, не
начали с поцелуев. Обрядовых для Мангейма и зеленых глаз Мисси.
Более просвещенная, Отей претендовала на замещение обряда куражом.
Грубо поруганной и получающей удовольствие от поругания самки.

Впервые надорвался Мангейм утром от охладевшей к своему искусству
Отей. Прикорнувшей ангелом над измученным ею Гиром. Выбравшимся
из-под женских обломков в одну из оскорбленных случившимся саун.
— Кафельных язв бетонного желудка, испускавшего больные безвоздушной
атмосферой газы.

Налив отмеренное количество воды, обнаженный Гир внезапно почувствовал
острую боль Мангейма. Тоже — мужчины. Больше чем мужчины. Друга.
Хозяина. Брата. Задыхающегося. Кашляющего пузырящимся в бассейне
желе.

И тогда он открыл окна! Впустив искусственное дыхание праздничного
лучами восхода.

Расставались, как не в последний раз. Который тщательно и неизбежно
соблюдала Отей. Законопослушная жанровому своеобразию их встреч.
Жертвы и насильника.

Время без Мисси с Отей не унималось вне Мангейма. Куда бешено
стремилось сердце новой царственной любви Гира, упорно не желавшего
облюбовать родимое гнездо ею.

Мангейм был заодно со своим воспитанником. Он охотно устраивал
уикэнды для родителей Гира и свирепо насылал снегопады и жуткие
туманы, когда ослепленная Отей брала вожжи разума любовника в
свои руки...

В отличие от Гира, красавчик-полицейский подчинил ее независимости
велеть. Неужели?! Неужели, если он скажет, она унизится до ближайших
кустов?? Отей полыхала, готовясь искупить свой грех перед Мангеймом.
В любом положении, в любом месте, в любой фантазии. С тем, кто
выписал ей индульгенцию за превышение скорости и уже было вознамерился
заняться другими делами.

Что ж... Титанически выпуклая ширинка захлюпала по швам, стиснутая
предприимчивой рабыней! Одинокая дорога в Мангейм покрылась бессильными
оспинками разочарования, когда он, атлетически мускулистый, застенчиво
объяснил резвящейся от течки львице, что в его вкусе только мужчины
и, если повезет, сопливые подростки! Возвратясь на круги своя,
она благодарно бросила вызов одному из архитектурных чудес света.
Обнажила до кружевных шелковых трусиков ровную, как пальма, ногу
и остановила вылетевшую на них сбитой птицею машину. Отъезжая,
благодетельница оглянулась. Двое мужчин шли к маячившему на обочине
лесочку.

Итак, Мангейм указывал ей путь к Мисси. Это все, что он мог сегодня
сделать.

Что скажет ей Отей, когда приедет? А ведь мало сказать! Необходимо
убедить. В соучастии.

Но — как? Она никогда не видела Мисси. Хотя почти всегда дышала
ей в затылок. Пифией, знала, во что Мисси была одета, где спала,
сколько родинок окружало ее лобок, какие утехи та предпочитала.
Но была ли легенда о ее зеленых глазах правдой? Этого Отей не
знала. Сколько раз в свободное от Гира время прекрасная гречанка
давала себе слово предстать перед Мисси! И — понять всё самой.

Понять, почему Гир вспыхивает шаровой молнией, когда Отей старалась
некстати уколоть его приключением с глупенькой девочкой. И тогда
весь день погибал к черту, а ночь стенала, не в силах выработать
такие необходимые для женщины мужские клетки. Разбегались в разные
стороны предметы повседневного и интимного туалета, неудержимо
пригорал завтрак, обед и ужин. Наступало беспроволочное существование
без друзей и врагов. Скучно. Почему?

Так что же она скажет Мисси? Если Отей ничего не придумает сейчас,
ее мансарда на колесах развернется к Мангейму. И зачем ей Мисси?
Наедине — в Мангейм с Гиром! Ах, да! Его предки, и эта ненормальная
Анж с женатой на ней приставкой. И кто знает, как поведет себя
Гир, по рукам связанный вторжением Отей? Нет... Мисси была нужна
ей. Беременная. Любая. Только так она перехитрит этого величественного
старика — Мангейм!

Неважно, что она скажет Мисси! Важно, чтобы та открыла ей. И чтобы
глаза Мисси утратили свою зелень, до того как Отей погрозит похожим
на стальной пестик пальчиком недалекому умом сооружению.

Опасения Мангейма в душе Отей, к сожалению, не остудили замужнюю
гетеру. Они лишь возбудили кислотный дождь слез, превратившийся
в мутное стекло, сквозь которое шоком проступил удар о каменное
препятствие — обитель не покинутой Мисси.

Отей приехала. Жутко болел затылок. Плакали вцепившиеся в руль
руки. Корчился закованный в тело шерстяной костюм. Рвался отчаянный
макияж. Помято курились плотно заклиненные двери.

Что это было? Процесс завершения года? Со скоростью света? Или
другой процесс? Потому что год еще не кончился? И она осталась
жива? Для чего? Для того, чтобы процесс завершился? Будет ли она
жива потом?

Не позже чем через несколько часов Отей будет встречать Мангейм.
Будет!

Продолжение следует.