Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Начало.

Даже нет слова в языке моем,
как ты знаешь
меня.
(Царь Давид, 139 псалом).

Никакое утро не могло разбудить Мисси сегодня. Она не спала. Всю
ночь. Рядом с Гиром. Спящим ребенком. Приближающимся по минутам
к дню. Эти минуты она выучила наизусть. Чтобы дать понять
себе, какую из них он предпочтет для точки отсчета пути.
Мисси не будет настаивать, хотя не настаивать было выше ее сил.
Как всегда незаметно.— Вечно прислушивающейся к
долгожданному скрипу половиц. Исчезающих присутствием в его мелочах
жизни. Не знакомой приметами необходимости в другом человеке.

Не так давно отвергнутом и найденном среди людей. Которым она была
нужна, чтобы жить с ними, и была не нужна, чтобы остаться на
безбрежное бытие. В качестве сестры, любовницы или просто
шлюхи. Такой ее вновь обрел Гир.

И — не простил Мангейм. Он ревновал, еще не осознав, что ревнует.
Стремится любой ценой уберечь притчу о едва задетых
взрослостью мальчике и девочке.

Каким-то необъяснимым наитием Гир был горд, казалось бы,
противоестественным сопряжением с материализованной грудой
неодушевленности. Подставившей ему свой эксперимент-слепок в образе
Отей. Неотразимой в отразимости Мисси.— Быстро проходящего
каприза, предмета полового возмужания.

И больше ничего, кроме этих зеленых глаз? И все-таки в ней что-то
было. Но — что? Зеленые глаза взглянули на Отей, как на
мертвеца. Но нет, она не — мертвец!

Боже... На что похожа ее машина! Такая рухлядь никогда не доберется
до Мангейма. Или доберется... Посмотрим!

Ждала ли Мисси Отей? Зеленые глаза пожухли. Все в порядке, старушка.
Ждала! Может быть, не сегодня. Всегда! Чтобы увидеть в Отей
время. Потраченное на пустяки.

Что ж... Гостеприимство — это ее конек. Но — не Отей.

Нет, нет, у нее ничего не болит! Какая же простушка, эта Мисси!
Устала, она права.

Куда-то делись сигареты. Закурит Отей и такие! Но такие курит и сама Отей.

Всё. Пришла в себя. Что случилось? Ничего особенного. Просто не
рассчитала. Или задумалась. Замечталась! Впервые вылетели не ее
слова...

Кого-то. Знавшего о ней больше, чем знали другие! Но — все ли он
знал о ней? Ничего не упустил? Промашка? Как трудно с этими
женщинами! Но почему Гир — не женщина, а Отей — не мужчина? А
Анж — не... Чепуха!

Так, Отей, действительно, пришла в себя. Они разговаривают??? Какие
же слова были первыми? Стареешь, брат! Замечтался! Вот и
ответ для Отей. Или — для Мисси? Или — для самого Мангейма?

Что-то такое... о колготках. Прекрасно! Все важные слова — впереди.

Отей снимала колготки от Диора. Они превратились в лохмотья. Почему
женщины жалеют вещи больше, чем самих себя? И кто такой этот
Диор? Тот, с кем она спит? А ведь спать должна с мужем!
Нет, он не все знает об этой штучке. С Анж намного проще!

Вот еще какие-то слова... Ага, их произносит Мисси. С участием, ха!
Она предлагает кое-что из своего запаса. Не от Диора? Еще
бы! Она ведь с ним даже не знакома. Но кто ее знает! Тоже —
штучка!

Кофе решает все проблемы. Интересно, а как насчет синяков? Вон
ка-а-кой впился Отей в лодыжку! О нем бы и поговорить?

Две стервы! За кого они меня принимают? Видите ли, душ по ней
плачет! Ты зачем приехала?! Н-да? Что я теперь буду делать с
Мисси?

Задумалась девочка. О чем? О-о, если бы так задумалась Отей!
Не-е-ет...! Померла она, что ли, в этом душе?! Хорошо — людям!
Коффе, душш! А ты стоишь годами в чем мать родила (то бишь —
отец) и ждешь, когда эти величества в тебя пожалуют, а потом,
не дай бог, разрушишься, от того что переждал, перестоял,
простудился и... заболел белой горячкой!

Думаешь, девочка? Думай, думай! А ты, кукла-голышка? Выходишь? Опять
— коффе?! Чтоб тебе провалиться на этом месте!

Разговор не заканчивается. Опять о тряпках? Трудно сказать. Обе
молчат. Губы Отей дрогнули. Вспыхнули подвернувшейся помадой.
Фен массировал залипшую тину волос. Черных непокрашенностью с
детства.

Хм, она рассказывает о ее детстве. Зачем? Что — каждый новый день
мать Отей помогала ей стать самой собой; маленькая женщина,
произведшая на свет высокую, стройную и до сих пор не похожую
на нее девушку. Женщину. Творение искусства, как бодро
называл ее отец. Некоронованный король царства автомобильных шин,
чьи взгляды в незапамятном Прошлом раздели донага не одну
прелестницу. Мать пыталась научить ее молчать. Но Отей была в
своём репертуаре: нордической и ревнивой собственницы,
которой прощалось немыслимое и не пройденное. И даже то, что она
просто не привыкла защищать вскормившую и вырастившую ее
унылую тень второй половины человечества.

Интересы не осаждали Отей. Знания давались легко. Самые необходимые
прочно задерживались языками, формулами, опытом общения. И
никогда — образами. Зачитанными до дыр, но выскочившими
глупостями. Подтекст полученных рекомендаций был исчерпывающ:
чрезвычайно умна, расчетлива, дисциплинированна, самоуверенна,
уравновешенна. Красива, как стрела Амура. Неосторожно
загубленного в отместку браком.

Выбор образования был случаен. Таким же образом она могла стать кем
угодно, престижно вылупившись блестящим специалистом в
области глазной хирургии. Великие умы прочили ей грандиозное
будущее. Но Отей вовремя свила гнездо.

Какого черта о себе — такие подробности?! Мисси совсем не слушает.
Поливает цветы. Что-то перелистывает. Зевает. Легко — не
получилось. Отей поняла это на полуслове. Осечка.

Теперь она пошла одеваться. Но ведь не была же Отей голой! На этот
момент он не обратил внимания. А — зря! Редкие мужчины
промолчали бы, увидев ее кожу! Производившую впечатление
ослепительного платья, небрежно наброшенного на умопомрачительно
обещающие формы. Однако Мисси — не мужчина. Какая жалость!

Вместе с Отей его воспоминания перенеслись на одну из узеньких
улочек старого Толедо. Искренне возмущенного тем, что странная
гостья отчетливо пренебрегла упоительным зрелищем корриды —
визитной карточкой любого мало-мальски уважаемого испанского
города.

Она признавала город постепенно. Доверяя своей интуиции. Уводившей
ее по велению истукана в самые недоступные походке
бесконечные уличные переходы. Предназначенные не для туристов.—
Невидимками-помойками, сточными канавами, сомнительными
неопрятными двориками, снующими в поисках добычи попрошайками.

Одна из них положила глаз на Отей. По-елочному украшенную.
Благоухающую французской косметикой. Одетую с исключительным вкусом.

Зубоскаля, нищенка подпрыгивала обручами, то сжимающими, то
разжимающими сальные объятия. Чья мерзость измерялась достоинством
купюр, отмахивающихся от назойливой попутчицы. Которую Отей
не боялась. Напротив, ей было смешно, весело, любопытно. Она
чувствовала себя тореадором, испытывающим роковую страсть к
неизвестному концу приключения.

Повседневного тупиком, преподнесенным городу нечаянно зазевавшимся
солнцем. Которое, опомнившись, не избежало корчмы черных от
пьяни облаков. Загаженные ими стены протягивались отсветами к
нищенке, ловя на лету клейкий иней копошащихся крысами
денег. Которыми нищенка облепила магическое пространство Исхода
в Отей.

Полезшего шелухой рогов под платье, в белоснежные трусики
очаровательного оргазма. Снявшего разом скалистое презрение к
однополой плоти, способной без досады открывать равных Отей
соперниц.

Подсунутых Мангеймом издалека, без слов, которые, увы!, не несут знания.

Сзади и спереди объемлешь меня
и сверху возложил на меня
руку ТВОЮ.
(Царь Давид, 139 псалом).

Время оставило себя для Отей, чтобы насладиться часом с Мисси.
Трезво оценившей все преимущества соперницы. Не искавшей повода
сопротивляться им. Напротив, Мисси сразу поняла, что, уступив
обстоятельствам, заставит их работать на нее. Хобби
подчиняться никогда не подводило ее. Гир рано или поздно
возвращался. Пусть не к ней — к тому, что он хотел, но возвращался.

Мимо Отей. Только теперь осознавшей ситуацию. В которую ей пришлось
одеться впервые. Мисси была побеждена, но именно поэтому
неуязвима. Ей нечего было просить, демонстрировать, а тем более
требовать. Отей же нуждалась в исполнителях.

Мисси ни в чем не нуждалась. Ей было безразлично, есть ли у нее дом,
положение, ребенок. Вследствие этого она была нужна всем —
покровителям, защитникам, любовникам, мужьям.

Отей растерялась. От того, что очень просто было посадить другую
рядом и приехать в Мангейм. Без борьбы, без интриг, без
правдивых откровений — осуществить невероятный план. Реализация
которого зависела лишь от Гира. Жреца, уготовившего жертвенник
для Отей. И даже если бы Мисси приняла ее правила игры,
ничего бы существенного не случилось.

Все решал Гир. Неумолимый — отвергать или принимать жизнь такой,
какой она ему отдавалась. По воле Мангейма, запутавшегося в
том, чего он хотел или не хотел. Чьей последней разменной
картой на этом свете оставалась Анж, не подозревавшая о том,
какую роль ей доведется сыграть в обретении Гиром не
принадлежащей смертному окончательной свободы.

Использовать тех, кто был рядом с ним. Всех. Приглашенных и не
приглашенных сегодня вечером в Мангейм. Чтобы стать еще взрослее
вызовом неизвестности.

Которая разверзлась перед Отей в гостиной у Мисси. Избравшей
молчание состоянием другой женщины.

Стоявшей у инвалидной коляски Каро. Вместе с Гиром. В не далекий
Прошлым день причины их близости...

С утра позвонила Анж. Ничуть не удивившись, что трубки не подняла
Мисси. На эти штучки у Анж было удивительное чутье. Когда Гира
не мог найти никто из его родителей, друзей и увлечений,
Анж находила свою записную книжку и набирала символический
номер.

Нужно было посмотреть парализованную девочку. И просто сказать "да"
или "нет". Гир не переносил этих кавычек и поэтому
примчался.

В приемном покое ему сообщили, что Каро, так звали больную, сейчас
осматривает офтальмолог, завершая общее обследование. Надев
халат, он вошел в палату.

Отей о чем-то разговаривала с Каро. Она стояла к нему спиной без
халата. Девочка улыбалась, бледная и вымученная. Гир попросил
посторонних покинуть палату.

Доктор Ракез обернулась. Каро испуганно вросла в свое горькое
вечностью кресло. Он представился.

Из объяснимой только ему глубины, Гира поразило чудовищное
несоответствие тривиальности медицинского случая. Ослепительные ноги
Отей и повисшие шарфиками конечности Каро! Почему???!
Профессионализм покрылся эмоциями. Потными — от выступившей под
мышками дрожи.

Гир подошел к Отей. Извинился. Галантно попросив задержаться. Осмотр
лихорадило. Ножки девочки принимали любые, продиктованные
пальпацией положения. Удовлетворив невнятную одержимость,
врач стремительно вышел наружу. Свежайшее дождем полотенце
вернуло его к обстоятельствам и лицу, вывернувшему наизнанку его
будущее.

Смысл, который вкладывала Отей в отрезок этого будущего, ускользал
от него в иные воспоминания о первом взаимном влечении. Он
упорно не хотел связывать начало их романа с трагической
ясностью неизбежного ухода в пустоту Каро. А она не хотела
уступить ему, оставляя поступок Гира безымянным. В периоды бойни
их дней и ночей.

В которые Каро надеялась и ждала. Девочка знала, что этот доктор
будет ее лечить, что он ее не вылечит, и что она будет нужна
ему навсегда.

Отей вспомнила: после самоубийства Каро именно она помогла понять
Гиру, какое отношение ко всей этой истории имеет Анж,— чем
вывела его из моря душевной апоплексии. Во время ритуала
погребения он вдруг удивленно поделился с ней феноменом отсутствия
сестры. И... заплакал. Как Отей любила его тогда, и как
была готова никогда не простить себя!

Но, бросив на Гира раздробленный его откровением взгляд, она с
ужасом поняла, что если ничего не предпримет, то потеряет его.
Отей охватила орлица, падающая с неба невестой на предмет
своей страсти. Анж...! При чем тут Анж?? И был задан вопрос,
круто изменивший намерение Гира уйти в себя, оборвав их связь.

Анж объяснилась с Гиром довольно просто и довольно индифферентно
выказала Отей свое презрение. Ущемленное без матери детство Анж
постоянно напоминало о себе. И втайне от мужа она занялась
благотворительностью в детских приютах. До поры до времени
чужое маленькое сиротское горе не давало Анж пищи для особых
размышлений. Ее собственный счастливый уют слишком дышал
благополучием. Замужним, бездетно-эгоистичным. Но Каро потрясла
ее озарением, что, в сущности, занятие подачками ничего не
меняет. Мир — жесток. И выживает тот, кто выживает. Поэтому,
прежде чем наотмашь отказаться от своего бредового поиска
самовыражения, она наудачу решила обратиться к Гиру. Затем —
забыть! Как все, кто выжил.

Разговор с Анж стал прелюдией их объятий в Мангейме. Возомнившем
прекрасную Отей изделием не из плоти и из крови. Из — тоски по
умению прощать сочувствие.

Преподнесенное уроком Мангейму. Где в ту незабываемую ночь на посту
притаилась Каро. Прогнавшая из Гира всё об Отей.

Девочка сразу заняла сторону Мисси. Которой не знала при жизни.
Чтобы узнать в последнюю для многих ночь в Мангейме.

Вынужденном выдумывать в своих стенах уже выдуманные судьбы.
Конструировать параллельность, в которой все счастливы...

Гир и Каро. Удачно перенесшая операцию. Чьи суррогаты-протезы
превратились в ослепительные ноги Отей. Полезные мужчине побеждать
его одиночество.

В преданности любить и быть любимым. По — мгновениям суток,
здоровому питанию, стиркам вручную, цветам в дни рождения,
преодолению болезней, занятостью трудом. И все это — вместе. С Каро!

Однажды сообщающей Гиру о беременности. Подарке — за любовь. Не
востребованную в реальной мимолетности.

По воле Мангейма возникающей Мисси. Примитивным замещением Каро. С
легкостью избавившейся от чуда продолжения Гира. Слепой
покорностью удержать его не вместе. Гордой изобретением
привязанности к роботу.

Еще живой Каро.

...За обедом она рассказывала Отей ее сон. В первый раз
разноцветный. Про Каро и про Гира. Мужа и жену. И про их ребенка,
доставлявшего немало волшебных хлопот.

Отей смеялась так, как не смеялась никогда. Весело и непринужденно.
Как будущий ребенок этой фантасмагорической парочки.
Внезапно став серьезной, она заметила, что, для начала, Каро
необходимо перерасти ее двенадцатилетний возраст и обязательно
выздороветь. А там — почему бы и нет? Повисшие шарфики
напомнили им обеим о рекомендуемом больничным режимом сне. Отей
попрощалась с Каро до ужина, который больше никто не попробовал.
Каро принадлежала Мангейму.

Позвавшему Отей и Гира на поминальную молитву — внести дополнение в
постпрошедшее...

Словами, не высказанными Мисси Отей. Разбитой усталостью в каком-то
доме. Полном несправедливого презрения к двум женщинам. За
их неоспоримое согласие нанести визит стоику-возлюбленному.

Который возложил на душу обет воздержания от последней встречи с
Каро. Между временем с Отей и временем с Вечностью. Когда он,
вынеся ребенку бессильный вердикт, вложил в руки девочки руку
свою.

Продолжение следует.