Убийство в Мангейме. Продолжение
Не скрыта от Тебя суть моя,
когда созидаем был в тайне
я,
образуем в глубине земли.
(Царь Давид,
139 псалом)
Воображаешь себя Мессией? Напугал, как же! Не узнаешь меня? Я — твоя
маленькая леди Город. Твоя другая суть. Оборотная сторона
Мангейма. Ветреника. Стоящего на семи ветрах. Задуваемых под
мою юбку. Населенную людьми или, как ты их называешь,
людьми-вещами.
Которые отнюдь не помышляют греться этой ночью на морозе. Чтобы
встретить рассвет свидетелями твоих пакостей. У каждого из них
есть свое дело. Свой праздник. И — свои проблемы.
Что им до твоих путников?! До твоих путников только тебе есть дело.
И мир не ужаснется от того, как ты с ними поступишь. Одним —
больше, другим — меньше. Такова жизнь!
В ней больше всего я ненавижу Гира и Анж. Слишком чистеньких! Потому
что слишком чистеньких не бывает. Не бывает людей без
вещей. И тебе это прекрасно известно. Мерзкий проповедник! Не
кипятись! Сам сваришься в собственном кипятке.
Как я любила тебя когда-то! Когда ты не был таким злым и не
выдумывал всяких схемок. Стоял себе и мирно дышал свежим воздухом. А
я строилась и наливалась соками жизней. Помнишь, какой я
была? Созревающей кистью винограда. Которого в округе твоей
было видимо-невидимо. Ты облизывался, а я тебя поддразнивала
раздающимся из моих жилищ вином. По ночам мы ворковали на
понятном только нам двоим языке. Ты интересовался каждой моей
новой улочкой, новыми магазинчиками, новыми гнездышками.
Выспрашивал и очаровательно смеялся, оттого, что был не одинок.
А я была счастлива думать об однажды так и не случившемся
чуде слияния с тобой, Мангейм.
Потом... Что было потом? Потом появился Гир и позже — Анж. Мои
заклятые враги. Хотя, с одной стороны, я понимала, что они ни в
чем не виноваты, потому что — дети. Но, с другой стороны, мое
женское чутье подсказывало мне, что ими ты изменишь мне. И
— изменил! Потому что уже не был одинок. Ведь женщины
влюбляются в одиночество и берегут свое счастье как зеницу ока,
лишая мужчин самых дорогих их сердцу привязанностей. Так
заключаются браки на небесах, принадлежащих исключительно супруге
и супругу. Однако, мужчины устроены так, что никогда не
смиряются с женской прерогативой на них. Одиночество с семьей —
не стезя мужчин. И нет женщины, которая этого не понимает и
трагически для мужчины не присваивает себе лишь функции
матери его детей. В этом случае вы, бывшие любовниками и
мужьями, превращаетесь в меринов, везущих свой скорбный судьбою
воз. Ну а в другом случае, ибо третьего случая не дано,
мужчина ищет одиночества на стороне, тайного одиночества иметь
друзей, любовниц, увлечения. Что же остается в этом, другом,
случае нам, женщинам? Одно из двух, либо — привычка, либо —
месть. Путь от себя.
К сожалению, этим я сыта по горло. Иначе бы не тратила время на
пустую болтовню. Которая, увы!, как всякому мужчине, льстит
тебе.
Но ты — не всякий мужчина, Мангейм. Не всякий мужчина может быть до
конца искренним. Бросая вызов собственному бессилию не
любить.
Тех, чью судьбу ты неумолимо просчитал. И тех, кого ты обнаженно
выгородил. Поступая в критический момент по-женски. Воздав миру
за дар существования местью и привычкой.
Вот оно — наше слияние, Мангейм! Наша любовь после любви. И может
быть тот, третий, случай, которого не дано, чтобы сохранить
хотя бы один-единственный из браков на небесах.
И как же мне любить тебя, такого? Как мне любить в тебе такое? От
которого можно впасть только в землетрясение?
Не знаю. Ничего не знаю!
Никого из путников твоих так и не смогла я удержать! Наверное,
потому что ты прав. Так падать к цели могут только люди-вещи.
Однако, жалко мне не их. Жалко тебя, Мангейм. Чья участь — абсолюта
возможностей — была предрешена с момента начала
строительства. Даже — мной. В стремлении получить все, или — ничего.
Микро- или макроорганизмом.— Пока он жив.
Уцелеешь ли ты, Мангейм? И — кем? Вещью? Вещью-человеком не уцелеть
тебе. Ибо ты лучше всех нас — только вещей.
Да, как это ни прискорбно, все мы — только вещи. Не принадлежащие
себе. Из которых творят историю, набираются опыта, извлекают
уроки. И делают это твои дети, Мангейм. Люди. Или люди-вещи,
как ты их называешь.
Ты, же,— один на свете, кто может заставить и нас и их не просто
существовать, ибо существовать может всё, но — жить. По-своему
распоряжаясь нами, лжеавтономными законами поступать и
поступаться.
Создав, каждый себе, свой Мангейм. По твоему образу и подобию.
Однако, и это самое страшное для тебя,— не по твоей цене.
Поносящей из твоей задницы бесчисленными маленькими
суррогатами-мангеймами. Которым нет никакого дела до подлинника.—
Грозно-справедливого судьи, влюбленного во все личностные испражнения.
В — Мангейм. Не тот, который я вижу перед собой. В — мангеймы,
которых я не вижу. Видят Гир, Анж, Каро, Отей, Мисси, Адриан.
Вот почему мне так жалко тебя. В тебе. Готовом помиловать и
покарать. Лишь бы приблизиться к истине. Чуждой вещи изначально.
Поэтому, извини меня, ты так комичен! В — аутодафе для тех, кого
презираешь. И так трагичен! В — пьедестале для тех, кого
боготворишь.
За это я люблю тебя, вещь-человек!
Да, пусть тешат тебя надежды на неединственность вещей-людей!
Великих иллюзией любить своих детей-двойников.
От супруги твоей, преданной тебе Городом предающих тебя людей-вещей,
среди которых нет места любимому чаду нашему — человеку без
вещи.
Рожденному не Гиром и не Анж. Не обольщайся! Они — лишь плод твоего
воображения. Надеяться на то, что ты вообще можешь иметь
детей. Естественных саморастущим деревом.
Но редкое дерево само растет. А если оно само растет, зачем тогда ты и я?
И куда оно растет? Станет ясно, когда, однажды, мы попробуем его
плоды. Сладкие или горькие.
Поливать будем — будут сладкие. А захочет ли это дерево, чтобы мы
его поливали? Захочет до поры до времени. А потом? Захочет ли
оно потом, чтобы мы его поливали?
А вдруг найдется еще кто-то, кто будет поливать его по-своему?. И не
наше оно станет?
Прости меня, Мангейм! Я — мать. Тех, кто сегодня явится к отцу
своему. И — тех, кто не явится к нему.— Плодов которые уже
образовались. Детей, которые уже выросли.
Не мне и не тебе их судить. Выдумывать для них светлое и темное.
Теперь пусть они нас судят. Кто бы они ни были — просто люди или
люди-вещи. И кто бы ни были мы — просто вещи или вещи-люди.
Оставим их в покое. Приняв участь их родителей! — Земли, дающей
всходы. Из глубины.
Еще не созданным уже видели меня глаза твои
и в книге Твоей,
где записаны дни
(Царь Давид, 139
псалом)
По дороге в Мангейм Анж хотела быть не в Мангейме.
Анж возвращается. Какое счастье! Сейчас ее встретит муж, а
китаяночка начнет ласково брюзжать о том, что все, что ни делается,
все к лучшему. Есть проблемы с праздником. Ничего не готово.
Чтобы элементарно сесть за Новогодний стол. Уил, как обычно,
оказался в этом смысле на высоте. Что ж, он — мужчина,
который не меняется даже в праздники. И ей это почему-то
приятно. Хорошо, когда ничего не готово, особенно в преддверии
события. Такое время — царство супруги. Быть необходимой всем и
никому. И — не себе. Когда — себе, ты уже — не царица.
Анж возвращается. Ее никто не встречает. Странно! Они все с ума
сошли? Сейчас я им устрою! Хм, входная дверь заперта...
Воспользуемся черным ходом. Представляю лицо Уила! Привет, муженек!
В дверях Анж столкнулась с экономкой. Которая, оказывается, не ушла
к родственникам, а ведь отпрашивалась. На ночь китаяночка
избавлялась от мусора, хотя, кажется в Китае, существовал
обычай в Новогоднюю ночь выбрасывать мусор из окон ведром удачи
на головы прохожих. Огромный целлофановый пакет вышагивал
миниатюрными ножками и что-то бубнил про Уила, который и в ус
не дул. Вот еще один повод устроить ему предвкушенную
разборку!
Анж легко подхватила увесистую ношу, расцеловала пораженную до
глубины души экономочку и заговорщически отправила ту
присматривать за пирогом на кухню, попутно уточнив о содержимом
начинки. Затем вышла на задний двор, размахом выбросила мешок с
мусором в предусмотрительно кем-то открытый бак и собралась
возвращаться.
Как вдруг столкнулась с экономкой, тащившей мешок с мусором вдвое
больше прежнего. Пожав с досадой плечами, Анж тем же способом
расправилась с другим мешком и пожурила китаяночку за
чрезмерное рвение. Та почему-то изумилась, но послушно отправилась
на кухню исполнять распоряжение хозяйки. Манто вздохнуло
вместе с Анж. Действительно, некоторые вещи должны иметь свои
пределы! Даже в такую ночь, как сегодня.
Присев на что-то темно-невзрачное, Анж решила помолчать. Вместе со
снегом, который незаметно превратил ее в северную фею.
Через несколько секунд вновь потревоженную. Ее мучительницей
экономкой, содрогавшейся под той же непосильной ношей. Анж и бровью
не повела. Пусть тащит! Жаль, конечно, если пирог подгорит.
Интересно, каким образом она засунет это целлофановое
чудовище в бак, совершенно набухший отбросами домашней
цивилизации? И откуда вообще берется столько мусора в ее доме?!
Кряхтя и ойкая китаяночка протащилась мимо нее. Почти сквозь меня,
нахалка! Вроде я не пила? Ну и дальше? А дальше обнаружились
недюжинные усилия по взгромождению мешка и довольно легкому
погружению его в переполненный бак. Отряхнувшись, неваляшка
вприпрыжку исчезла.
Совсем интересно! Анж с достоинством пренебрегла теплой муфтой
свернувшегося котенком снега, чтобы не поверить своим глазам и
убедиться в действительном настоящем бака. Мешок, который она
не несла, невинно покоился на дне, а два других мешка
выпирали наружу приплюснутыми ягодицами. Хм, я не видела чтобы она
их вынимала... А ну-ка! Ягодицы шмякнулись на вытоптанные
лунки следов. Анж потянулась за третьим мешком и обожглась об
алюминиевый лед. Вот он — мешок! Ну-ка, еще раз... Она
крепко ухватила мешок за перехваченный бечевкою круп,
поднатужилась, подскользнулась и уже больно озиралась на снегу.
Отдышавшись, поднялась. Саднила нога. Колготки поехали! Ччерт,
царапина! Надо же, перед праздником! Что, собственно,
произошло? Так! Попробуем еще раз. И еще раз она не вытащила мешок.
Вытащив ничего.
Обескураженная Анж опустилась на снег. Бессильно комкая нескомканную
пустоту. Что — это?.. К мусорному баку тянулась только одна
цепочка довольно глубоких шашечковых следочков и лишь одна
борозда от злополучного мешка. А вот и шажки, продырявившие
дорожку обратно. Анж вскочила и начертила взгляд под собой.
Снег волновался нетронутостью. Она изо всех сил приподняла
два других мешка... Снег ровно уцелел и под ними. Стало не по
себе. Анж кинулась к своей машине... Машина утопала в
абсолютно первозданном пространстве. Приехавших ручьев шин не
выбегало ни из под одного колеса. Что — это?!..
Разгребая стильными сапожками снег, Анж устремилась к окнам кухни,
которая выходила на задний двор. Она заглянула в стекло и с
ужасом увидела двух экономок-китаяночек, копошившихся у
дымящейся аппетитом выпечки. Анж узнала их.
Испокон веков ее кухня не помнила, как Анж, остолбенев, просочилась
в застолье запахов. Похожие до безумия одна на другую,
экономки по команде пожурили ее за бестактное с их точки зрения
поведение. Одним и тем же голосом, неразложимым на двух
заносчивых крохотулечек... Потом предложили попробовать печеное.
Что — это?!... Нич-чего. Пропищала дверь, ведущая в коридор. Ее
открыла экономка-китаяночка, как две капли воды похожая на...
себя. Она была очень озабочена. Как бы не подгорел Новогодний
пирог! Выглянувший из жара лакомой корочкой. Заправленный
экзотической начинкой, состав которой придумала еще ее
прабабушка. Будет что попробовать Анж, когда та вернется. Ах,
ка-акой получился! Надо проследить, чтобы Уил не слопал его весь.
Ах, ка-акой получился! Так. Что ему там нужно? Иду, иду!
Что... это! Кто... это? Это — мы. Вы? А я?! Тебя здесь нет. Ты
едешь, Анж. В — Мангейм. Как это я еду? Я не еду, я приехала, я —
здесь, дома! Ты не дома, Анж. А кто дома? Ты. Ты ехала и
хотела быть дома, так? Так. Ты — дома. Все очень просто, Анж.
Значит, и вы обе — это тоже я? А — они? Они — это они. Вот
почему на снегу не было следов... Они появятся завтра, Анж,
когда ты вернешься.
Можно попробовать? Попробуй! Вкусно! Из чего эта начинка? Напоминает
мякоть фиников. Это — плоды тамариска. Тамариска? Очень
вкусно! Благодарю!..
Анж прошла в холл. Как хорошо дома! Тепло. Даже жарковато. Где мой
муженек? Ничего нового — за телевизором. Я тоже сяду. Что он
смотрит? Что-то по видео. Странно. Уил не имеет привычки
смотреть видео. За что моя Дюймовочка его ругает? Боже мой!
Сколько тебе лет, Уил? Анимация! Н-да! Иногда полезно вот так
приходить! Узнавать что-то новенькое. И не только о себе.
Но за что же она его ругает?
Ля-ля! Медвежонок. Ну и медвежонок! Порнографические картинки! Котик
трахает кошечку. И как трахает! Уил! Выключи эту мерзость!
Да тебе нравится???! Я не знала, что у меня муж идиот. То
есть, я знала, но чтобы — до такой степени??? Уил! Где твоя
рука??? В ширинке. С каких это пор ты занимаешься онанизмом???
А ты, старая дура, куда смотришь?! Влепи ему! Наконец-то,
выключила! Не зря я ее держу! Потный весь. Пошел мыть руки.
Кончил, подлец!
А может быть, не подлец? Может быть! Может быть, те же самые слова я
должна сказать себе? Ведь это я виновата, что у нас нет
детей. Допредохранялась. А врачей убедила, что виноват он. И не
часто даю. Но даю, же!? Значит, мало даю. Бедный, Уил.
Надо было взять Каро. Эту проституточку. Ее наказал бог, отняв
ножки. И меня наказал. Тем, что я сейчас увидела. Уил наверное
давно этим занимается. А если он знает, что...— здоров?! Если
он — умнее меня? Нет.., нет. И не надо его ругать! Пусть
смотрит. Заснул...
Принесла пирог? Спит он. Не буди. Некому попробовать. Некому! Была
бы Каро. Она любит сладкое. Любила! Почему Гир не смог ее
спасти? Если бы он ее спас...! Как бы она сейчас радовалась,
облизывая пальчики! Почему ты не спас ее, Гир? Странная
смерть. И — страшная. Потому что... Нет! Я ничего не знаю. Все — к
лучшему. Когда не знаешь, что — лучше, а что — хуже. Не
моё! Приказываю себе — не моё!
Мне пора. Царапина! Кровит.
...Машина стояла там, где Мисси и Отей нашли Адриана. Что-то такое,
мешающее, на педали. Посмотрим фонариком. Барро! Ты как сюда
попал, бродяга???
Продолжение следует.
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
