Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

• Продолжение.
• Продолжение.
• Продолжение.
• Начало.

И там рука твоя поведет меня,
и ночь — вместо света для
меня.
(Царь Давид, 139 псалом)

Как долго не было Мисси! Век. Хотя Адриан говорил,— минут двадцать.
Открытых постыдной перспективой. Быть любимой им. Существом
без гордости и самолюбия. Носатым. Неприлично волосатым.
Дотла прокуренным.

Нечего сказать — приятный удел для блестящей Отей! Которую, в
сущности, никто по-настоящему не любил. Ее боялись, как
египетского сфинкса. Подчиняющего сильных и казнящего слабых.

Понимая это, она мстила всем. В том числе и Гиру. Единственному,
кого она любила. Стесняясь своего всесильного предназначения.
Вымученно, по-животному, скрывая от самой себя проклятую
слабость.

Казаться не циничной. Не жесткой. Прощающей. Время с Гиром. Глупое
повиновением кишечной чувственности. Наутро соскабливая душем
ночь.

Муж баловал ее любовницами. Которым она выписывала щедрые чеки,
платя за возможность беспрепятственных кроватей с Гиром. Которые
устраивали обоих. Пристрастных не судить, чтобы не быть
судимыми.

Признание Адриана испугало ее. Мощным выдохом. С рождения — больным
пропастью обескураживающего пути наверх.

Отей уяснила расстановку сил, как только она познакомилась с
Адрианом в обществе Гира. Пренебрегавшего другом во всем.

Шокированная тенью любовника, она постепенно приспосабливалась к
ней. Особенно ее волновали выходки Гира, которые он проделывал
с Адрианом в самые неподходящие, откровенные моменты с ней.

Собственно, поэтому Отей никогда не надеялась на целомудренность
ситуации. В которой Адриан выглядел таким же партнером, как и
Гир.— Подающим надежды транквилизатором.

Еще более изобретательным, чем сама Отей. Примитивная красной
страстью разгорячить тренера.

В эти минуты она высоко ценила Гира. За уроки, равные по простодушию
ее фантазиям.

Абсолютно значимым для обоих только с Адрианом. Тешащим равнодушием
свои комплексы тени.

В дневнике про любовь. Подработке. Позволяющей платить без проблем
за конуру. Творящую под псевдонимом гения.

Книжки великолепно раскупались. Агентами Гира. О которых Адриан не
догадывался. Потому что не мог себе представить двойную игру
в честность.

Таким образом, встречи Отей с Гиром превращались в воплощенные
изюминки книжного стиля речи. Программируемой любовниками чаще
всего по телефону.

Отей недолго забавляли вышеописанные экскурсы в психологию
взаимоотношений. Она стала задумываться над странной связью Гира и
Адриана, и — намного чаще, чем приличествовало ее сану.

Пока не ощутила, что некто третий, более изощренный искуситель,
делает из нее подопытный экземпляр. Взбешенный решимостью
добраться до сердцевины истины. Чтобы по-женски отомстить.
Обязательно — по-женски! Ибо ничего нет страшнее на свете, чем
приговор разъяренной кобылицы.

Первой и последней безошибочной вылазкой Отей было осуществленное
намерение посетить грязную мансарду Адриана. Отданную на
растерзание ее извращенным представлениям.

Вместо гомосексуальных улик ее неприятно поразило другое. Гениальный
фотомонтаж. В котором трудно было не узнать волнующую
недвижимость.

Отей фактически ничего не искала. Ее выследила мизансцена,
разворачивавшаяся под стеклом из оргалита на письменном столе
Адриана.

Мангейм заглатывали трое. С трех сторон. Тремя ртами.

Первому рту достались пристройки. В которых находились кухни,
кладовые и гаражи. Гнилые зубы похрустывали кастрюлями,
встроенными шкафами, мусоропроводом, подвалами.

Второму рту достались жилые помещения. Зубы лакомились анфиладами
спален, холлов и лестниц.

Третьему рту досталась крыша. Заросшая низкими пальмами и увитая
цветами. С одинокими скамейками, стягивающими скобами
диагональные углы. Зубы косились охватить четырехугольник
вздымающегося здания. До крови распарывая потные заусеницы губ.

Какая мерзость! Ффу! У нее возникло гадливое ощущение оттого, что
как будто бы пожрали и ее, Отей. Со смаком, чавкая, вытирая
прозрачные от жира пальцы о колтун ничьих, восхитительных
волос!

Он — сумасшедший. Вот уж не знала , что этот чирей в штанах что-то
из себя представляет! Интересно, как же ему удалось? И — что
ему удалось?!

Посмотрим повнимательнее. Господи! Как они похожи между собой, эти
великаны! Снятые размыто, в профиль. Кого они напоминают мне?
Без лиц... Любопытная деталь! Родинка, играющая в прятки с
мочкой уха. Кого же эти великаны напоминают мне?!

Что ты здесь делаешь, Отей? Нравится? В общем, да! Необычно. Кто
они? Так, сказка.

Мелькнула родинка. Показалось? Распустившийся рукой ирис слегка
поворошил изъяны прически фавна. Колыбели угреватого лица.
Небрито прикоснувшегося к точеному подбородку.

Отей вздрогнула. Она узнала те зубы! Дальше. Дальше! К — объятиям!... Родинка!

Пусти, тварь! Пусти! Ошпарилась Отей. До которой, наконец, дошел
чудовищный смысл творения Адриана. Отпустившего ей пощечину.

Как ты посмел?! Я просто ел бисквит, а Мисси снимала. Ха-ха, испеченный Мангейм!

Ублюдок! Идиот! Это входило в твои планы?! И — в ее!? А как же!
Ничтожество! А ты?! Что — я?! Если бы ты не подсунула мне Мисси,
то, может быть, я не страдал бы так от голода,
предупредившего твои планы!

Отей задохнулась и лишилась чувств. Придя в себя, она осталась
неприкасаемой. Пораженной. Очнувшейся в собственных апартаментах.

Муж учтиво предложил ей кофе. Никто не приходил? А кто должен был
прийти? А где была она? Спала? Прямо здесь?!

В чем дело, Отей? Что со мной? Она отнюдь не дура. Я — не больная! А
кто говорит, что она — больная? Кто говорит, что я — дура?!
Все в порядке, Отей. Со мной все в порядке.

Платье! Она не могла позволить себе растянуться, как пьяница, на
софе в холле. Да еще в платье! За кого ее принимают?! За кого
она сама себя принимает?

Нужно успокоиться. Машина! Если она куда-то ездила, то по машине...
А если я не ездила, то что по машине...!? Могла же ты ездить
и вчера? А что было вчера? Что было со мной вчера? Ничего с
тобой особенного не было.

Спросить у Адриана! Спросить. Непременно спросить!

Ну же, ну! Голова из воска! Отлипай от руля!

Что он ответит ей? Эта птичка слишком настойчива, чтобы обкакать
его. А ничего он ей и не ответит! Или ответит... дураком?

Она была у него дома??? Когда?! Она видела, как он пожирал
Мангейм??? Когда?! Она разгадала его??? Когда?!

Я не была у него. Он был у меня... Я не видела, как он пожирал
Мангейм... Он видел, как я пожирала Мангейм... Я не разгадала
его. Он разгадал меня...

Чертовщина! Слушай, она согласна. С чем? Переспать с ним. Зачем? Да,
сию минуту! Кто из нас не выспался?

Пусть так. Едем! Чего ждать? Кого ждать... Действительно, кого?

Мисси. Что это с ней? Или, что со мной? С ней все в порядке. И со
мной все в порядке. Сейчас мы развернемся и поедем назад.

Вперред! Вперед, так вперед. Какая разница? Уже виден Мангейм.
Вспомнила! Все двадцать минут вспомнила. Они повезут ее дальше.
Вместе с Мисси и Адрианом. К свету вместо ночи. Или к ночи
света там, в Мангейме, чтобы объяснить то, что она вспомнила.

Но и тьма не скроет меня от тебя,
и ночь, как день, светит,
и тьма,— как свет.
(Царь Давид, 139
псалом)

После того, как Мисси и Отей стремительно провели отпущенное им
городом время, Адриан решил занять в нем свое место. Сославшись
на необходимость вдохнуть свежего воздуха, он с облегчением
ушел в себя на вильнувшей снежной колеёй незнакомой улице.

Снег как будто ждал человека, чтобы раскрутить невероятные
возможности — превратиться из редкой сыпи в беспощадную засосами
пелену. Лицо отплевывалось, взрывалось, наконец, дернулось и
побежало. К спасительному тоннелю из фонарей и фар,
параллельному пешеходной лыжне.

Подскользнувшись, скорость тела извлекла из него шаги, отторгла ноги
и швырнула обрубок в очертания скамейки.

Адриан больно ушибся. Кое-как встал. Цела ли голова? Кровь!
Соображается туго. Где — я? Их машина маячила метрах в пятидесяти.
Механизм на колесах тревожно всматривался в отчаяние
неудачника, совестил его и ворчал оставшимся включенным
похрюкиванием мотора.

Ноги нарывали вечной мерзлотой. Адриан счистил снег со скамейки.
Сел. И увидел город. В натуральном шелке праздника. К которому
он готовил жителей. Не искушенных искушением усомниться в
обратном.

Откуда столько света в провинциальном метрополисе? Столько намерений
переплюнуть все принятые уложения? Столько амбиций оголить
самые криводушные бездны?

Адриан закурил. Вызывающе. Готовясь вдуть по самое дно свою усмешку.
Мишуре распростершейся ночи.

Как — тогда! Без Мисси и Отей. Ублажая Гира. Злачными похождениями.
После его депрессии. Понятной только Адриану. Целью — выжить
сентиментальным другом богатенького хлыща. По достоинству
оценив его незаурядный ум и расположенность к придирчивому
самоанализу.— Талантливо узнавать себя в легкоступном
накоплении знаний и не зависимой от них тепленькой будущности.

Лучший среди лучших, Гир часто недооценивал свои возможности. Хотя
был бесконечно уверен в них. Он, видите ли, стеснялся
собственной исключительности. Связанной для Адриана с торжеством
доходов. Какая разница — чьих? Врал Адриан. Разница
существовала. Видимостью безразличия к морю денег. Пенящихся
Мангеймом. Предметом плодотворного, всеобщего любопытства к целителю
от бога.

Сдержанная вседозволенность возбуждала к Гиру неподдельный интерес
сокурсников. Которые собирались настоящими друзьями.
Державшимися на расстоянии, чтобы не лезть в чужую душу.

В отличие от Адриана. Сгорающего инфернальностью не слышать и не
видеть, чтобы быть услышанным и увиденным. Отсутствуя незримым
самоприсутствием.

И неважно, что еще приходилось заботиться о хлебе насущном.
Аномально подрабатывая или завися от подачек Гира. И еще кого-то,
кто регулярно подпитывал Адриана, не давая покоя его дряблому
банковскому счету.

Когда хотел, Гир ссужал Адриана наличными. Когда же не хотел,
деликатно забывал в необходимых благодарностью местах. Суммы,
напоминающие Адриану о человечности отдельных индивидуумов.

Ненавидимых тенью Гира. Жутко. Беспричинно. Безнадежно. Справедливо
обрекая их на подспудную месть. Беспощадную в талантливом
воображении наделять ночь светом, а свет — ночью.

...Господи! Как болит нога! Какая? Как болят все ноги! Как болели
они со дня начала бытия! Чтобы почувствовать эту боль именно
сейчас.

И — как здорово, что на свете есть снег! Обувающий больные ноги в
уверенность внезапного выздоровления. Без молитвы фарисею,
который, выстрадав, не страдает больше ни за себя, ни за
других. Он посылает в мир Мангейм.

Любой настойчивостью к невозможному. Вылечивая калек и симулянтов,
приспосабливающихся одерживать верх над обстоятельствами.

И больные ноги уже не болят! Уже разгоняют по венам кровь. Уже
заставляют работать суставы. Уже обновляют костную ткань.

Забивая подошвами чистый первый опытом снег. Казня разумом
порожденный временем года холод. Насилуя духом кучевые выделениями
осадки.

Хорошо-то, ка-ак! Не грустно! Пусть грустно станет тем, кому еще станет грустно!

Кто-то задел Адриана, чтобы он не думал так о Гире. В комнате
многоточий. Куда однажды заманил друга Адриан. Чтобы вывести из
шока шоком. -

Малолеткой-проституткой. Знающей о мужчинах больше самих мужчин.
Безродной необходимостью зарабатывать на жизнь любовью к
ближнему. Под лубочным распятием стриптиза каяться, чтобы грешить.
И грешить, чтобы каяться.

Уповая на презумпцию невиновности. Впередсмотрящим временем. Великим
мелочами истребления прошлого.

Приберегаемого Адрианом так, на всякий случай. Если придется
собирать камни не одному ему.

До сих пор подбирающему камни. Обезножившие. В возрасте отрочества.
Древнейшей профессией, оскверняясь — сострадать. Очутившись
в приюте. На инвалидном кресле. Разгоняющемся к Анж
немыслимым удочерением.

Состоявшимся в Мангейме. Тишиной. Без детских шалостей, капризов,
игр. В мать и отца, бабушку и дедушку, внука и внучку. С
маленьким братиком — тайным оружием Мисси. Камнем, о который
Адриан не споткнется. Украдкой перемигиваясь с уронившим его.
Потому что пока не знает, зачем камень нужен. И вряд ли
узнает. Уповая на роковую тяжесть своего камня — для себя.

И не своего — для Гира. Знавшего, что тайны всегда чреваты течью
гноя. Постепенного под скальпелем того, кто их вскроет.
Воспользовавшись с целью или без цели истиной.

Без цели Адриан не поступит. Он слишком знает себя. И не знает Гира.
Который платит, чтобы тот не знал.

Презирая соблазн однажды увидеть друга в анатомичке. Изрезанным
практическими занятиями: каким образом краснея — не покраснеть.

Гир, Гир! Не я ли надоумил тебя? Не помню. Впрочем, не важно.
Мангейм нас рассудит. И, может быть, подарит перемену слагаемых.
Ведь что-то же нужно от меня твоему отцу!

Адриан задумался. И упустил момент. Когда ноги его выздоровели.
Вернули походку окоченевшему телу. И оглянулись на то место, где
чуть было не стали ходулями.

Там был снег. Он заваливал седелышко. Прогибал его. Корежил. Ломал.
Испуская рев ветра. Зазевавшегося. И оттого обреченного
белой дыбой вечера. На вендетту. Мангейма — едва уцелевшему
празднику.

У-у, проклятые людишки! Которыми теперь повалил снег. Инициативный
волей в последний раз предотвратить усилия непрошенных
гостей. Стойких литым, тройственным союзом.

И откуда они взялись на твою голову, Адриан? Останавливают,
спрашивают, размахивают руками, дергают, заглядывают в друзья.

Нет, нет! У меня дела! Меня ждут. Не дома. В машине. Вон, в той. Не
могу! Очень жаль! В другой раз. Ах, мадам, вы так любезны!
Спасибо за поздравление! Не будет мужа? Серьезно? Не знаю...
Пожалуй... Может быть... А... если — завтра? Завтра муж
будет? Н-да! Н-нет! Извините, меня ждут! Счастливого Нового
года! Эй, эй, эй! Пар-разит! Гадкий бесенок! Дррянь! Держи его,
дерржи! Уккрал-таки! Да куда ты прешь?! Старая ведьма! Ты
что, ослепла совсем?! Палкой по ноге! А ну, рррасступиссь!
Чтоб вам всем провалиться на этом свете!

Мисси спала. Чутко подрагивая. Беззвучно попросив Отей укрыть ее
пледом. Ну вот,— и тепло! Слава богу! Смешной какой! Нет, он
все-таки ненормальный! Возвращается. Жестикулируя, что-то
выкрикивая. Кому? Когда вокруг никого нет. Только день и ночь
блестят, что — пора. Давно пора!

Продолжение следует.