Рассуждение о смысле и предназначении.
Повод для рассуждения
После ритуала, похожего на языческий, они поднимаются в горы. Иногда увечатся, иногда – они гибнут, – потому, что это опасное занятие. Уцелевшие продолжают движение вверх. Зачем?
 |
Если их спросить, они не найдут объяснения, но будут говорить про крепкую дружбу, почти братство горных туристов. Там, перед опасностью гор, действительно присутствует чувство особой значимости своего мастерства, уместности, нужности своей, хотя нет ни сверхъестественной дружбы, ни сплоченности. Эта радость несоизмеримо мала сравнительно с опасностью. Они будут говорить про испытание себя, поднимаясь уже в сотый раз –значит, испытав себя девяносто девять раз, они этим не удовлетворились. Скажут про необходимость вырваться из рутины обыденности, пережить чудо новизны, хотя все это они уже видели. Начнут твердить про здоровый образ жизни.
Зачем они поднимаются наверх? Чтобы восхититься. Вос-хищение – предложение неведомой силе похитить их душу, увлечь и вознести ее в глубину небес. В таком предложении скрыто желание отдаться, раствориться, утратить себя. Это инстинкт смерти или безумная надежда на возможное обретение? Откуда у людей такое стремление к высоте, особенно распространившееся в XX веке?
Здесь угадывается отголосок и Вавилонской башни, и подводного плавания Гильгамеша, и путешествий средневековых странников в поисках Небесного Иерусалима. Здесь и тяга к хорошей книге, к мудрой картине, к тонкой музыке, к глубине высоты, вырывающей нас за пределы жизненного мира. Среди туристов действительно непропорционально много поэтов, если стилистически и не изысканных, то зачастую все же мудрых и проникновенных. Здесь и гибель, духовное вырождение тех, кто не знает и не желает знать ничего подобного. Откуда?
О человеческом и бесчеловечном
Существуют теории смыслов; в этой статье меня устраивает феноменологическое представление, согласно которому смысл интенционален. Смысл обнаруживается тогда, когда человек угадывает во внешних предметах себя, свою природу. Тогда он как бы составляет с этими предметами одно целое. Смысл яблока в том, что оно вкусное, смысл нефти в том, что из нее делают бензин. А какой же смысл в высоте, что угадывает в самом себе человек, глядя в небеса?
Смысл высоты состоит в человеке, что-то в ней находящем. Наполняя смыслом высоту, мы осмысляем самих себя.
Идея смысла появилась в философии почти одновременно с самой философией; первым, кто разработал смысложизненную концепцию был, пожалуй, Платон. Смысл двойственен, в нем находят предназначение, и одновременно это полагаемый, а порою – творимый личностью смысл предмета. Яблоко предназначено для вкушания и любования, нефть для удовлетворения потребности в горючем. А для кого же имеет смысл сам человек, кому он нужен? Ведь явно недостаточно считать, что люди просто есть, что они “низачем” и нужны лишь самим себе. Этого недостаточно прежде всего для людей. Мало кому хочется быть бессмысленным (и, по большому счету) абсурдным существом, окруженным пустотой!
Кто находит в жизни смысл – тот и живет, остальные просто гибнут. Их гибель увлекательна, они предлагают жить для себя, для детей, для Родины, и это кажется правомерным. В такой жизненной программе таится глубокое убеждение, что больше жить не для чего, а значит и незачем. За границами их жизненного мира – расширяющаяся пустота, способная вовлечь в свою орбиту всех, уничтожить человечество, если оно вдруг поймет, что жить незачем, и надо не жить, а надо выживать вопреки абсурду существования. Надо просто как можно дольше продержаться в жизни и обеспечить базу для других поколений. Но зачем – если достоверно известно, что жизнь завершается неизбежной пустотой, окончательным небытием и для потомков, и для всего человечества?
Тот, для кого там нет пустоты, называет это “Высшим” и прирастает к Высшему душой. Он тоже не знает – зачем, но понимает, убежден, что жить надо, что в самой жизни есть высший смысл и она никогда не кончается, –потому, что мыслящая жизнь человека связывает его с тем, что выходит за рамки зримого мира.
Но и высший смысл неоднозначен. Можно быть в нем, имея его как внутреннюю необходимость, как основание собственного качества человечности. Можно и сочинить его самому, всей душой уверовав в продукт своего воображения. Сочиненный смысл способен создавать и партии, и церкви, направлять судьбы народов.
Бытие в смысле указывает на предназначение, составляющее суть нашей человеческой воли. Предназначение – нить, связывающая с основной задачей жизни, и с тем, откуда мы эту задачу получили. Мы живем, порою не зная о своей осмысленности, не думая о ней, а жизнь эта может оказаться и бытием, и выживанием.
Бытие человека, истина его жизни есть предназначение. Человек обладает бытием и смыслом, по природе своей не имея их, он не имеет и человеческой природы. Он только обликом человек, но не сущностью. Он воспитан, идеологически подкован; он душою сросся со всеми правилами и обрядами, с институтом Церкви; он прекрасно образован, укоренен в традициях, имеет развитое сознание, но лишен разума, смысла и бытия.
Смысл – это внутренняя энергия разума, а не сознания; то, что направляет человека к цели. Смысл заставляет чувствовать проблемность собственной жизни. Не в поиске смысла состоит проблема жизни, а в его наличии. Мы живем тогда, когда недовольны собой и своими действиями. Это значит, что мы ставим перед собою цели, а достигнув их – обнаруживаем их никчемность и живем дальше. Но в погоне за целью мы наполняемся смыслом, связывающим нас с тем, что всегда ускользает от взора и уводит в глубину, где прячется высшее. Мы ли формируем себя, нас ли нечто формирует, подготавливая к недосягаемому?
Высший смысл неоднозначен, потому что неоднозначен человек: у него есть свобода выбора. У него есть этот тонкий, странного происхождения инструмент, с помощью которого он укрепляет свою природу, человеческую либо бесчеловечную.
Человек убеждается в своем материальном, бездуховном происхождении и невольно разрывает нить предназначения. Теперь он в свободном плавании. Он сам выбирает дорогу из бесконечного числа равнозначных путей, обнаруживает иллюзорность целей и отсутствие задач и останавливается в растерянности. Сознание есть, а разума и смысла нет. Незачем жить!
Но он способен осознать бессмыслицу такого существования, обнаружить свою природу в духовности, а не в материальности, и продолжить путь. В духовности сущность смысла, а смысл – ее проявление.
Дух – смысл – разум. Дух как внутренняя необходимость разума наполняет душу, и через жизнь создает ее человеческие культурные формы: традиции, обычаи, обряды, ритуалы, – весь объем ценностей и значений, все, что объединяет людей в нации, религиозные общины и т.п. И опять перед нами развилка, требующая свободы выбора. “Направо пойдешь – коня потеряешь, налево пойдешь – жизни лишишься.
Во всем общественном организме дух присущ лишь человеку. В культуре же воплощены ценности, созданные людьми на основе их природы , человеческой или бесчеловечной. Культура это продукт и расцветающего, и угасающего разума. Она творится разумом, а воспроизводится сознанием. Сознание же, лишенное разума и данного разумом созидательного импульса, долго не живет: примешь за смысл очевидную, легко находимую духовность культуры – и попадешь в плен все той же материальности существования.
Культура – проблемная духовность: сомнительная, она нуждается в непрерывной подпитке из глубин разума живого человека. Каждое поколение создает ее заново. А если поколение вязнет в традициях, обычаях и институтах, оно превращает культуру в пустую и бездуховную сумму норм угасающей цивилизации. И, опять, – мы не живем, а выживаем.
Человечное и бесчеловечное в людях – это значит осмысленное и бессмысленное, живое и мертвое, бытие и его иллюзия. «Кто я по своей природе?» Такова, вероятно, фундаментальная задача, которую человек должен решить в течение жизни. Для себя он должен ее решать, а не для других, и не стоит навязывать другим своего решения. Смысл жизни в том, чтобы соответствовать своей природе, собственному предназначению и интенционально перелагать эту природу в культуру.
Для выживающих вера – только слово, он видит лишь поверхность вещей и живет в мире как в бесконечном разветвлении коридоров. Он уходит в лабиринт, подобно неизвестным греческим героям, рискнувшим пуститься на поиски Минотавра без путеводной нити. Для них за каждым углом –неожиданный Минотавр. Они сражаются, но им, пожалуй, невозможно объяснить, что это бессмысленно.
Живущие же в слове “вера” угадывают глубину, которую не надо прояснять, потому что поверхности нет. Поверхность вещей всего лишь граница, за которой скрыто нечто такое, что делает их жизнь мыслящей и никогда не завершающейся. У них за поверхностью бесконечный простор без подвальной тьмы космоса, – где свет.
Я чувствую вес души и запакован в мир как воздуха пузырек в тесную плоть реки. Люблю судьбы поперек, живу вдоль тоски, или, лицо расцарапав в кустарнике дня, думаю: “Все это для...”
Иммануил Кант узаконил раздвоенность предзаданного и полагаемого, различив трансцендентное и трансцендентальное: априорное для разума, приходящее из иного мира, дорога к которому проложена внутри нас, и дверь в которое – неосознаваемое, трансцендентное человеческое “Я”, – и трансцендентальное, полагаемое самим человеком – созданный, либо воплощенный им мир культуры. Культура тоже априорна, но ее априорность вторична по отношению к “Я”.
Человеку как бы предлагается выбор: жить для культуры или для неизвестной трансцендентности. Быть ли ему предобусловленным, самому обусловливать свою жизнь, или искать способ сочетания обоих направлений, памятуя, что ничего в мире не бывает зря, и если есть “Я”, если есть культура – то они оба для чего-то нужны. В хоровых песнях туристов у костра, кстати говоря, есть что-то от воя, настолько древнее и глубокое, что к культуре уже отношения, кажется и не имеет – по крайней мере, к сегодняшней.
Так или иначе, но без корреляции смысловых, смысложизненных ориентаций разных людей невозможно взаимопонимание, а значит, невозможна никакая цивилизованность. Данное рассуждение приобретает некоторую актуальность в России.
Совпав и укоренившись во всеобщей природе человека, смысложизненное единство множества людей придает любой осознанной перспективе общественного развития характер идеала. Идеал – не сама перспектива, не утопия и не рассчитанное будущее. Все это становится идеалом лишь тогда, когда понимается людьми, когда в перспективе находится смысл. Либо обнаруживается тот смысл, что запрограммирован “свыше”; либо угадывается смысл человека свободного, самообусловленного, создающего себе жизненный мир по своему образу и подобию, либо находится какое-то сочетание первых двух. Идеал коллективен, а смысл индивидуален: трудно сказать “идеал жизни” (звучит безграмотно), а “смысл жизни” – вполне приемлемое словосочетание.
В каждую эпоху и смысл жизни, и идеал связаны со свойственным эпохе представлением о человеке. Анализ европейской культуры по этому признаку складывается в следующую картину (уже приходилось писать об этом, потому сформулирую кратко): первобытная культура представляет человека как силу, противостоящую другим силам мира в борьбе за жизнь. Античная культура первостепенным находит в человеке начало героя, противостоящего богам и року. Для средних веков идеал человека заключается в святом подвижничестве, в стремлении к недосягаемым на земле Небесам и в противостоянии низменным, дьявольским корням.
Для Возрождения человек универсален, он гений, в котором высшее уже составляет его природу, потенциально ей присуще и нуждается не в достижении, а в развертывании, актуализации и воплощении. Новое время, начиная с эпохи Барокко, считает истинно человеческим началом разум как предметно ориентированное и методическое мышление, приносящее пользу. Эпоха Просвещения задается вопросом: как обрести разум, и находит ответ в образовании и воспитании; там человек – это энциклопедист. XIX и XX века выступают с идеалом абстрактного человека, довольно разностороннего, но соответствующего различным, в первую очередь технологическим стандартам: физиологическим нормам, размеру обуви, одежды, условиям труда, жизни, размеру заработка, рациональным нормам питания, отдыха, здоровья и т.д. Реальный человек, конечно, не может всецело уместиться в такие нормы без деформаций, но способен втиснуться в них, ущемляя духовность.
Если представить такую эволюцию графически, сознавая, конечно,
иллюстративную условность подобных графиков, то получается следующее
(см. рис.1)
В данном графике ось абсцисс представляет некую природу человека действительного – то, что роднит всех людей на земле во всех странах, культурах и во все эпохи; то, что предзадано человечеству изначально как человечность. А ось ординат выражает степень соответствия идеи человека в различные культурные эпохи этой “предельной” природе.
 |
О человечности как природе человека
Говоря о природе человека, я имею в виду предобусловленность каждого индивида, такую предобусловленность, которая является глубоко личностной и внутренней, но при этом любого из людей направляет к человеческому бытию и заставляет нас по своему опыту отличать человеческое от всего не-человеческого.
Когда философия говорит о своем предмете как о предпосылках мышления, когда она рассуждает о применении принципа всеобщности своего предмета, понимая под этим обращение мышления к его предпосылкам, – она, на мой взгляд, вникает в человечность как в действительную человеческую природу.
Человек это тот, кто по самому себе знает, что такое “человек” и не нуждается в доказательствах и логических дефинициях. Человек дан самому себе непосредственно – как существо телесное, одухотворенное и обладающее сознанием – индивидуализированной формой общественной культуры. Смысл в контексте абстрактной человечности выступает способом связи всех ее трех сторон; а точнее – это форма ориентации духа как субъекта на телесное или культурное в человеке, форма сочетания и взвешивания телесного и культурного. Дух нацелен на культуру; разум же, нацеленный исключительно на телесное становится внеразумием. Смысл присущ нам в форме разума. Лишенный же смысла разум перестает быть самим собой, он становится рассудком, частью сознания, социальной составляющей души, объективной и материальной по отношению к индивидуальности человека. Рассудку можно научиться, а разуму нет, его приходится выбирать, непрестанно искать и удерживать.
А затем человек отличает себя детальнее от представителей других культур, цивилизаций, и от людей с иным жизненным опытом. И здесь часто делается ошибка, когда в человеческом качестве отказывается тем, кто по своей природе именно человек, хотя и отличный от нас.
Природа человека, содержащая дух, тело и сознание, концентрируется в индивидуальном “Я”, и составляет внутреннюю необходимость человеческого существа. Утрата одной из этих трех частей лишает нас качества человека.
Однако с человечностью мы встречаемся только в самом себе, любой другой воспринимается нами как существо прежде всего телесное, затем – как живущее в соответствии с нашим представлением о человеке, и почти никогда он не воспринимается как духовное. В этом состоит трагическая особенность культуры Нового Времени, построенной на субъектно-объектных отношениях, где обе стороны абстрактны друг для друга.
Поэтому в обществах последних четырех столетий оказалась возможной простая альтернатива: либо мы воспринимаем человека как бездуховно материальное и социальное существо и, зная за собой духовность, чувствуем свою исключительность, дающую нам право на монолог, презрение, попытку диктата, – то есть, на конфликт. Либо наше отношение к нему религиозное, мы верим, что другой – человек; мы доверяем ему, стараемся его понять, как самого себя, – добиваясь диалога, равенства, взаимоприятия, предупреждающих конфликт. Верим в народ, в Родину, в Церковь, в партию, в доброго царя, секретаря или президента, но в этой вере ошибаемся, не видя в предмете веры функции социальной материи.
Человек всегда проблема, но адресовать ее следует только самому себе: «человек ли я, существую ли я на самом деле в этом качестве, или мне только кажется, что я есть?» И тогда диалог и взаимопонимание нас самих делает людьми: если мы и впрямь – люди, то способны только на диалог и взаимопонимание с другим. В этом человеческое бытие. И наоборот: монологическая, презрительная, диктаторская позиция отделяет людей друг от друга и от мира, и значит лишает духовности и превращает в материальных существ, обеспечивает наше небытие в качестве людей.
Действительность человека сочетает в себе равную возможность его бытия и небытия; возможность эта реализуется при решении проблемы личного выбора. Мы всегда сочетаем в себе бытие и небытие, но следовало бы понимать, что эти термины пусты без предикатов. Главное – в качестве кого мы хотели бы обладать бытием и небытием? В качестве людей, духов, материальных объектов или социальных штампов?
В природе человека содержится невыразимый остаток того, что в культуре не воплощается и составляет источник недопонятости, неизбывности живого, мыслящего, индивидуального человеческого существа. Именно этот остаток заставил лучших философов минувших эпох и наших дней говорить о духе, о трансцендентном и об экзистенции. Без него распространенные в современной литературе категории “духовность”, “духовная жизнь” и т.д. становятся бессодержательными, бессмысленными словами, набором звуков.
Напомню, что философия – строгий способ познания, она всегда имеет предметность, фиксируемую либо во внешнем, либо, главным образом, во внутреннем опыте.
Люди ограничены местом и временем жизни. Но живут они совместно друг с другом, этот факт приходится принимать как одну из предпосылок любых рассуждений. Сосуществуя, они определяют границы себе и другим, когда осознают другого. Понимая же другого, они принимают эту границу как условие своего бытия и определенности в качестве человека. Люди находятся в непрерывном экзистенциальном диалоге друг с другом. Диалог всегда двойственен, в нем есть различие сторон, способное дойти до конфликта, до вражды, и превратить любого человека (даже народ!) в изолированную особь. В нем есть и сходство партнеров, которое в абсолюте становится их совпадением, игнорирует личностную ограниченность, убивает как и индивидуальность, так и живую духовность..
Мера диалога людей – их взаимопонимание как комплиментарность индивидов, оно обеспечивает общность различного; говоря на языке русской философии – соборность. Общность есть группа: общество, народ и т.д. Стремление понять другого выражает желание занять в обществе свое место, стать личностно-индивидуальным в социологическом значении слова “личность”.
Направленность на монолог и конфликт разрушает целое, рассыпает общность на единицы. Ориентация же на взаимопонимание заставляет каждого участника этого процесса проецировать свое представление о человеке на других и осмыслять их по-своему. Другой может не соглашаться, противиться чужому представлению о нем, но если он тоже стремится к взаимопониманию, то – сохраняя в самобытности само-бытие – в небытийственных, недуховных сторонах своей личности идет на компромисс.
И тогда многообразие индивидуальных представлений о том, что такое человек, обилие взглядов, каждый из которых опирается на частный опыт самобытия, – интегрируется в общую мозаичную картину. Она изображает всеобщую природу человека, всеобщую для культурной эпохи, культурного региона и для всех принадлежащих к ним индивидов. Такая всеобщая природа есть принцип философской антропологии и предмет философии культуры, когда она выступает интегрированным субъектом совместного культурного творчества. Она субъект в тех случаях, когда воплощена в личностном сознании, и в нем служит формой индивидуального разума.
Впрочем, замечу, что всеобщая природа человека как социальный образ может стать предметом и “философии бескультурья”, “антиантропологии” – если останется неразумным сознанием..
Возвращаясь к графику
Всеобщая природа человека как субъекта культуры выступает субстанцией идеала – причиной, источником, материалом согласованного движения людей к тому, что они считают высшим. На графике можно заметить, как постепенно отдаляется идеал человека от действительности и как он после Возрождения поворачивает назад. “Будущее”, похоже, обещает нам совпадение идеала с действительностью, но что это за культура – нам трудно судить.
Сопоставим два смысложизненных представления: Средние века и Новое
время, они находятся по обе стороны от Возрождения как точки поворота.
(продолжение следует)
- Эпос о Гильгамеше;
- Иммануил Кант «Метафизические начала естествознания»;
Предыдущие публикации:
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
