Литературная критика

• Начало.

Однако вернемся к Ленину и поставленному им «основному вопросу
философии»! В конце концов, если подавляющее большинство
окружающих тебя людей — полные идиоты, то и относиться к ним следует
соответствующим образом. Надеюсь, это понятно!

Допускаю, что именно Ленин и был моим предшественником, несмотря на
весь свой кретинизм и наивный примитивизм! И действительно,
если бы вдруг стало возможно поставить где-нибудь в центре
мира огромную кормушку и насыпать туда побольше жратвы,
денег, конфет и всяким там шоколадок, пирожных и леденцов, то
постепенно со всех концов света к этому месту наверняка стали
бы стекаться толпы людей, увлекая за собой все новых и новых,
желающих на халяву полакомиться сластями и набить карманы
бабками. И такое уже не раз случалось в человеческой истории,
причем не только в переносном, метафорическом, смысле, но и
в самом что ни на есть прямом. Например, во времена так
называемых «золотых лихорадок» или же возникновения «финансовых
пирамид», когда за обещанными фантастическими дивидендами
перед банками выстраивались огромные очереди... Однако все
это относится исключительно к массовым скоплениям людей,
всяким там народам, населениям стран и прочим толпам — отдельно
же взятый человек поддается подобным манипуляциям куда
труднее. И все потому, что оказавшись выхваченным из общей массы и
ощущая на себе пристальные взгляды окружающих, такой
индивид невольно начинает ощущать растерянность и боится, что его
могут отождествить с какими-нибудь безмозглыми голубями,
курами и воробушками, которые мгновенно слетаются к тому месту,
где кто-то случайно просыпал немного зерна или хлебных
крошек. Мелкая рыбешка, между прочим, тоже сразу же спешит к
оброненному в воду корму... Так вот, выхваченный из толпы
человек, или же, как его еще часто называют, «индивид», почему-то
ужасно боится, что его могут отождествить с животным и
всячески старается скрыть истинные мотивы своего поведения. Для
этого он и начинает демонстрировать и подчеркивать свою
способность к абсолютно немотивированным и неожиданным поступкам
и, я бы даже сказала, выябываться. Именно тут и следует
искать причины столь странного и противоестественного явления,
как духовность!

Классический пример — Ганя Иволгин из романа Достоевского «Идиот»,
который, глядя на полыхающую в камине пачку денег, вдруг взял
и ни с того ни с сего — а точнее, не выдержав ехидных
взглядов окружающих — плюхнулся в обморок, вместо того, чтобы
спокойно забрать деньги и удалиться. И при этом название романа
Достоевского относится вовсе не к Гане, а к другому, еще
более тупому и закомплексованному персонажу, чем он...

Но все напрасно! Все эти игры «в человека» и духовность в наши дни
себя окончательно исчерпали! Сколько бы отдельные люди ни
пыжились и не строили из себя нечто этакое, абсолютно неземное
и бесплотное — все их потуги обречены на провал, ибо, в
лучшем случае, их просто никто не заметит, или же они и вовсе
будут сметены ничего не стесняющейся устремившейся к кормушке
толпой. Как ни грустно сознавать, но я познала это на
собственном опыте.

Трудись, выпускай книги, растрачивай свое драгоценное время и силы
на перевод умопомрачительных по сложности сочинений, а
какой-нибудь неразборчивый в средствах наглый кретин спокойно
обойдет тебя с тылу: удачно женится, накропает какой-нибудь
дебильный детектив или же несколько лакейских статеек,
восхваляющих «нужных» людей, и уже не ты, а он будет заседать в
каком-нибудь «авторитетном» жюри, решающем, кому отвалить
очередную порцию бабок в виде литературной премии — кстати, как
правило, довольно жалкой, особенно по нынешним меркам. Но все
равно, даже эти крохи и самые минимальные почести тебе
никогда не достанутся, и ты так до конца жизни и будешь не
разгибаясь пахать, пожиная плоды собственной чрезмерной духовности,
а точнее, глупости. Более того, новоиспеченный лауреат
какой-нибудь из этих и без того издевательских премий при случае
обязательно прочитает тебе еще и поучительную лекцию о
пользе духовности, кропотливого труда, нравственности и любви к
своему народу. И в каком-то смысле я его прекрасно понимаю,
ибо без этого его торжество и кайф, наверное, были бы не
полными!

Что касается меня, то от одной мысли об этом меня начинает тошнить.
И прежде всего, от всех этих напыщенных и многозначительных
слов: «бог», «душа», «дух», «любовь», а так же
«деконструкция», «инсталляция», «трансгрессия» и т. п.,— отчасти потому,
что значения большинства из них я попросту не понимаю, а
если и понимаю, то все равно, они выглядят слишком комичными,
непомерно возвышенными и утонченными в применении к столь
простому и примитивному существу, какое, на самом деле,
представляет из себя человек. Отчего всякий раз, когда я слышу
какое-нибудь из этих слов, у меня перед глазами невольно
рисуется картина, будто какой-то тощий и крошечный карлик вдруг
взялся примерить на себя огромный расшитый золотом камзол,
доставшийся ему в наследство от его рослого прапрадеда. При этом
я абсолютно не уверена, что и его далекому предку этот
«костюм» был впору... В общем единственное, о чем бы мне
хотелось попросить всех этих сытых и довольных жизнью
поэтов-лауреатов, кандидатов в будущие лауреаты и их собратьев по перу из
числа журналистов — чтобы все они наконец заткнулись.
Делили бы между собой все эти отпущенные различными банками и
государственными учреждениями на поддержание вселенского
идиотизма бабки и молчали в тряпку!

Казалось бы все... Однако не совсем! Ибо несмотря на очевидность
сказанного мной выше, на все это можно взглянуть и несколько
иначе, под другим ракурсом, так сказать. И тогда многое
начинает казаться не таким уж и очевидным, во всяком случае, не
настолько простым, как это представлялось Ленину и его
несчастной жене-педагогу. Не только бытие определяет сознание, но
порой совсем неожиданные вещи! Более того, самое существенное
в этом глубочайшем человеческом заблуждении, каковым
является духовность, можно по-настоящему почувствовать, только
обратив внимание на некоторые косвенные и ускользающие от
прямого взгляда симптомы. Например, я всегда была способна
составить окончательное представлению о ком-нибудь и его реальных
способностях только по наличию или же отсутствию у него...
чувства юмора, которое, в свою очередь, неизменно
свидетельствует о наличии у этого человека способности к обостренному
восприятию прекрасного.

И люди для меня делятся вовсе не на враждующих между собой
«идеалистов» и «материалистов», а на тех, кто стесняется своего
сходства с животным и растительным миром, всячески выпячивая свою
духовность, и тех, кто больше всего на свете боится
предстать уродливым и смешным: не знаю, правда, перед кем — ну хотя
бы перед зеркалом, что ли... А ничего уродливого и смешного
лично я в животных не нахожу! Не бытие определяет сознание,
а смех, короче говоря!

И это только кажется, что чувство юмора является чуть ли не главным
отличием человека от животных и растений. Напротив,
присутствие этого чувства у человека свидетельствует об его
обостренной тоске по утраченному природному совершенству. А животным
и растениям, как я уже писала, просто-напросто не над чем
смеяться, так как они не умеют говорить и однозначно не
различают смысла всех перечисленных мной выше многозначительных
слов...

Если мы теперь обратимся к русской литературе да и истории вообще,
то буквально на нескольких примерах можно будет увидеть, что
это вроде бы тонкое и едва уловимое различие между людьми,
наделенными либо обделенными природой воспринимать комичное и
уродливое, является для понимания сущности человека куда
более радикальным и важным, чем предложенное Лениным деление
на «материалистов» и «идеалистов». А уж о литературе и
говорить нечего!

К примеру, формально разделявшего с Лениным одно и то же
«материалистическое» мировоззрение Сталина отличает от первого именно
наличие у него чувства юмора, тогда как у Ленина оно
практически полностью отсутствовало. При этом Сталин, безусловно,
гораздо больше доверял своим животным инстинктам и вообще был,
если так можно выразиться, ближе к природе. Естественно,
если верить воспоминаниям современников, Ленин тоже довольно
часто начинал бегать по комнате, потирая руки и заливаясь
громким пронзительным смехом. То есть что-то и ему субъективно
в какие-то минуты его жизни казалось смешным. Другое дело
что? Лично для меня в большинстве случаев это теряется во
мраке. Разве что за исключением скандала с матросом Железняком,
фраза которого про уставший караул вроде бы показалась
Ленину очень смешной. Ну, это еще куда ни шло...

В принципе, я готова допустить, что моя трактовка чувства юмора тоже
является сугубо субъективной, и у каждого такое чувство
имеется, но основывается на совершенно иных, отличных от моих,
представлениях о совершенстве и отклонениях от него. Но
именно поэтому я и решила не ограничиваться простой констатацией
этого наблюдения, а конкретизировать его, проиллюстрировав
реальными примерами, чтобы ни у кого не осталось ни малейших
сомнений, что под этим явлением понимаю я: поставить все
точки над i, короче говоря.

Не знаю, что понимали под юмором Горький и Толстой, но, на мой
взгляд, с этим наиважнейшим для человека качеством у них изо всех
русских классиков дела обстояли хуже всего. Человек,
наделенный хотя бы минимальным чувством юмора, никогда бы не стал,
будучи крупным помещиком и графом по происхождению,
рядиться в простую одежду и ходить по утрам пахать и, тем более,
вдруг падать на колени перед какими-то задроченными
крестьянами, как это делал Толстой. А если хорошенько подумать, то, на
самом деле, все это абсолютно не смешно! Не случайно тот же
Ленин со свойственной ему непосредственностью называл
именно Толстого «зеркалом русской революции». И был прав! Из
современных писателей в этом отношении с Толстым и Горьким мог
бы сравниться разве что Солженицын. Чувство прекрасного у
всех троих тоже начисто отсутствует!.. Не случайно все это —
мотыльки-однодневки, обреченные на полное исчезновение и
забвение вместе с породившими и вознесшими их на вершину славы
идеологией и политикой.

Забавно, но у Чехова, видимо, было какое-то перевернутое чувство
юмора по отношению к тому, какой смысл вкладываю в это понятие
я. То есть ему казались смешными и несовершенными
недостаточная духовность и готовность к самопожертвованию. Как,
например, у главной героини рассказа «Попрыгунья», которая так и
не сумела по достоинству оценить благородство и научные
способности своего мужа, а тот вдруг взял и отбросил коньки...
Вообще, я заметила, что над рассказами Чехова обычно смеются
наиболее духовные и далекие от природы люди. Не думаю, что
тому же Сталину, например, мог нравиться Чехов...

Несмотря ни на что, Достоевский вовсе не представляется мне столь же
безнадежным писателем, какими являются Толстой, Горький и
Солженицын. За исключением уже упоминавшейся выше сцены с
пачкой денег в камине, где в качества идеала и примера для
подражания преподносится откровенный дегенерат Мышкин, у него в
книгах повсюду разбросаны блестки подлинного природного
юмора. Возможно, сказалось длительное пребывание на каторге и в
ссылке, вдали от цивилизации, так сказать. Думаю, что это
был просто сильно заблудившийся в дебрях идеологии и религии
человек, но далеко не безнадежный...

И наконец, у Гоголя с юмором было все более-менее в порядке. Во
всяком случае, от лежащей в гробу ослепительно красивой
панночки, которую с легкой руки Розанова принято считать тайным
идеалом этого писателя, веет по-настоящему первобытным и
природным ужасом. Поэтому Гоголь и остается до сих пор самым вечным
и непревзойденным русским писателем... И в самом деле, что
может быть прекрасней только что отшедшей в мир иной юной
девушки в гробу!

И вот теперь, вникнув в суть всего сказанного мной, можно до конца
понять, почему поэзия традиционно всегда считалась самым
сложным и, одновременно, высшим литературным жанром. Все просто!
Крайняя противоестественность и комизм этого занятия делает
его в равной мере притягательным как для слабоумных,
испытывающих влечение ко всему духовному дурачков, так и для
гения, одержимого жаждой удовлетворения своих самых невероятных и
пугающих инстинктов!