Литературная критика

Я слышала, что существуют самые разные догадки по поводу способности
человека воспринимать комичное и смешное. Фрейд, по-моему,
даже считал личностей с обостренным чувством юмора чуть ли
не долбанутыми. И это понятно: он ведь был психиатром, а
значит, практически в каждом видел своего потенциального
пациента, точно так же, как милиционер подозревает в любом
встречном преступника, а сотрудник ФСБ — шпиона. Ну, писатель,
соответственно, склонен полагать, что весь мир населен
исключительно его читателями, тогда как актер постоянно чувствует себя
как бы на сцене и думает, что его окружают сплошные
зрители... Помню, когда один наш известный романист отправился в
Сербию, где тогда шла война, мой знакомый кандидат наук,
специалист по сербо-хорватскому, вдруг стал при мне возмущаться
тем, что тот «даже не знает сербского», «путает слова» и т. п.
Не представляю даже, где он натолкнулся на все эти проколы
и пробелы в образовании этого писателя, но, кажется, с того
самого момента он полностью утвердился в собственном
превосходстве и неизменно высказывался о нем крайне
пренебрежительно: «Ах, он ведь даже не знает сербского, боже мой! Так стоит
ли его после этого читать?!»... Короче, у каждой профессии
есть свои издержки, влекущие за собой необратимые сдвиги в
сознании — даже у такой, вроде бы, безобидной и мирной, как
занятие филологией.

Между тем, по моим наблюдениям, по-настоящему ненормальными, как
правило, являются сами психиатры, а не их пациенты. Если же
верить телевизионным новостям, постоянно сообщающим о
разоблачениях так называемых «оборотней в погонах», то преступниками
тоже чаще всего становятся именно милиционеры, а агентами
иностранных разведок, соответственно, обычно оказываются
«сотрудники спецслужб». Не сомневаюсь, что книги читают
исключительно те, кто сам потенциально считает себя писателем и
страдает графоманией, а сербо-хорватский изучают, главным
образом, узкие специалисты в этой области...

Правда я довольно плохо представляю себе тех, кто посещает сегодня
театр. По-моему, все театральные постановки должны были бы
сейчас проходить при абсолютно пустых залах: настолько это
архаичный и затхлый вид искусства. И в большинстве случаев,
наверное, так оно и есть. Отчего нынешние театральные актеры,
вероятно, все больше ощущают себя обделенными человеческим
вниманием и одинокими, почти как обитающие на чердаках и
питающиеся на помойках бомжи. Мне даже кажется, что те
немногочисленные зрители, которые все еще приходят на спектакли, тоже
невольно чувствуют себя кем-то вроде меценатов, добрых
самаритян, медбратов и сестер милосердия, которые явились туда из
сострадания ко всем этим несчастным прыгающим и
кривляющимся на сцене живым существам, дабы своим участием и вниманием
поддержать едва теплящийся и угасающий огонек, каковым в
наши дни является театр. В конце концов, даже о вымирающих
видах животных кто-то заботится — заносит их в «красную книгу»,
переселяет в заповедники — а тут речь идет о людях,
сохранении их культурных традиций и т. п.

Иное дело — кино! Вот у киноактеров, пожалуй, сейчас действительно
есть все основания постоянно ощущать себя на экране, на
который взирают зачарованные зрители. Кино идет в ногу с
прогрессом, а не борется с ним, как все остальные виды искусства во
главе с философией, оно вообще оказалось способно не просто
имитировать, а подменять собой жизнь. Не случайно в кино
сейчас вкладывают колоссальные бабки... Более того, как и
надлежит истинно актуальному искусству, только кинематограф
сегодня по-настоящему символичен, ибо это высокотехнологичное
искусство в наши дни столь же явственно свидетельствует об
умственных способностях целых народов, как в девятнадцатом веке
это делала литература, а в Средние века — архитектура. С
этой точки зрения, кино, наверное, даже можно было бы назвать
«соборным искусством», ибо оно собирает, вбирает в себя и
использует все новейшие научно-технические достижения и
открытия того или иного народа. Еще совсем недавно, например, Южная
Корея слыла родиной исключительно банальных боевиков, где
демонстрировались, главным образом, всевозможные виды
восточных единоборств, однако бурное техническое развитие этой
страны закономерно привело к появлению там вполне полноценных
режиссеров, оказывающих теперь чуть ли не определяющее влияние
на стиль киноискусства всего мира. На этом фоне та же
Россия выглядит уже не просто технически недоразвитым
государством, но и страной, населенной преимущественно писателями и
философами, любящим порассуждать о пресловутой «русской
духовности», а также их читателями и издателями — иными словами,
людьми по большей части умственно неполноценными. Как ни
грустно это осознавать, но в какой-то момент техническая
отсталость той или иной нации заставляет задуматься об ее умственных
способностях. И главная задача по-настоящему актуального
искусства как раз и заключается в том, чтобы выявлять и
выстраивать подобные иерархии как в отношении отдельных личностей,
так и целых народов: отличать высшее от низшего, так
сказать, — чтобы бороться со вселенской энтропией и сохранять
необходимое для нормального развития напряжение жизненных сил и
инстинктов... Вот эти вечные и важнейшие функции искусства и
взял на себя сегодня кинематограф! Искренне завидую тем,
кого всерьез утешает сознание собственной эксклюзивной
духовности, ибо лично мне крайне неприятно ощущать себя
принадлежащей к умственно отсталой нации. Однако я просто вынуждена это
признать!

Что касается литературы, то большинство отечественных писателей,
судя по всему, еще и сегодня живут отблесками давно отошедшей
моды на творчество русских классиков девятнадцатого века. На
мой взгляд, это все равно, что пытаться подзарядить
солнечные батареи от лучей давно погасшей звезды — результат был бы
примерно таким же. В этом отношении они отстали даже от
полудиких обитателей Латинской Америки, тоже, наверное,
греющихся в лучах славы своих соотечественников, пик моды на
которых, правда, приходился на шестидесятые годы двадцатого
столетия. А ведь когда-то Василий Розанов даже всерьез иронизировал
по поводу неистребимых способностей русской нации ко
всевозможным искусствам: мол, если русских переселить куда-нибудь
на необитаемый остров, то они, скорее всего, не возведут там
никаких небоскребов, не построят фабрик и заводов, но зато
начнут выпускать множество газет, затеют красноречивые споры
и разговоры, и вообще сразу же создадут какую-нибудь
великую литературу и музыку... Куда там! Только что прошедшие
пятнадцать лет относительно свободного существования, когда уже
невозможно что-либо свалить на цензуру и деспотию, наглядно
продемонстрировали колоссальное отставание русских, причем
прежде всего в духовных сферах. Никакой тебе музыки, никакой
литературы, никаких фильмов, никаких хотя бы чуточку
занимательных споров и разговоров — одни пространные рассуждения о
духовности!

Никогда не забуду кадры телерепортажа, где после церемонии вручения
наград «творческой бригаде», экранизировавшей роман
Достоевского под символическим названием «Идиот», исполнитель
главной роли так вошел в образ, что ослепленный вспышками
многочисленных фотоаппаратов и телевизионных софитов долго не мог
найти кнопку вызова лифта и вообще, кажется, только чудом не
провалился в шахту... И опять-таки, именно в этой
противоестественной духовности, сверхчувствительности и слабонервности
деятелей российской киноиндустрии, видимо, и следует искать
причины отставания отечественного кинематографа от мирового
— помимо бросающейся в глаза отсталости в сфере высоких
технологий. А скорее всего, одно предполагает другое!

Но вернемся к юмору... Думаю, что обостренное чувство юмора сближает
с чувством прекрасного хотя бы тот факт, что в их основе
лежит способность человека схватывать общее в частном. То есть
человек, рассмеявшийся над коротким анекдотом, переживает в
этот момент нечто похожее на то, что чувствует некто,
внезапно пораженный красотой живописного полотна или же
стихотворения. Ничего особенного, в общем-то. Однако в этот момент
человек, действительно, отличается от ползущей по этому
полотну бессловесной мухи. При всем моем уважении к животному и
растительному миру вынуждена признать, что муха из-за своих
крошечных габаритов вряд ли способна на подобные мгновенные
прозрения и обобщения — ей придется очень долго ползать вдоль
и поперек картины или же, по крайней мере, отлететь от нее
подальше, чтобы иметь возможность полностью охватить ее своим
взглядом, и вот тогда... Не случайно ведь основатель так
называемого «аналитического искусства» Филонов, начисто
лишенный как чувства прекрасного, так и чувства юмора, использовал
в своем творчестве именно этот метод «ползающей по холсту
мухи», который заключается в попытке составить нечто единое
из механического нагромождения разрозненных мелких деталей.
Однако целое в его картинах так и осталось никогда до конца
не собранным. Вообще личность Филонова являет собой образец
абсолютно энтропийного и распадающегося сознания, фактически
балансирующего на грани самой настоящей олигофрении.
Примерно то же самое можно сказать и про близких ему по духу
Платонова и Хлебникова. Вот это уже настоящий беспросветный мрак!
В сравнении с этими троими даже Толстой, Горький и
Солженицын выглядят в высшей степени цельными и остроумными людьми.
Все в этом мире познается в сравнении!

Итак, прекрасное всегда как-то связано с юмором или же, по крайней
мере, способностью к его восприятию... Другое дело, что
восхищение прекрасным гораздо проще подделать и изобразить, чем
спонтанный и непосредственный смех. А иначе, зачем бы я
вообще стала сближать два эти явления, с какой стати?

И вот теперь я, кажется, приблизилась к самому главному, во всяком
случае, к тому, к чему я все чаще мысленно возвращаюсь в
последнее время. Дело в том, что в основе всей современной
европейской цивилизации, по всей видимости, лежит одна из самых
фальшивых и неправдоподобных книг, которые когда-либо были
сочинены людьми. Я имею в виду Библию и являющийся ее
логическим завершением Новый Завет. И прежде всего потому, что в
этих текстах начисто отсутствует даже малейший намек на юмор.
Это и вызывает у меня глубочайшее сомнение в реальной
эстетической значимости этих сочинений, как бы ими все вокруг ни
восхищались.

Особенно это касается Нового Завета, который практически целиком и
полностью состоит из нравоучений и туманных многозначительных
фраз, основанных на одной единственной предпосылке: будто
бы они исходят от некого загадочного и могущественного
существа, условно обозначенного словом «Бог». То есть сначала
выдвигается эта предпосылка, а потом вокруг нее строится весь
текст Нового и Ветхого Заветов. А стоит эту предпосылку хотя
бы на секунду мысленно убрать, как весь текст мгновенно
рассыпается, превращаясь в кучу навязчивых нравоучений и ложно
многозначительных сентенций о зерне, которое зачем-то
непременно «должно умереть, чтобы потом родиться» или же о неких
нерадивых и злых виноградарях, посягнувших на чужой виноградник
и т. п... Но самое главное, совершенно непонятно, почему
всесильный и могущественный Бог, даже облекшись в человеческий
облик, оказывается не способен расположить к себе окружающих
какой-нибудь шуткой, выразительной картиной или же
прекрасным стихотворением, т. е. чем-то более-менее реальным, о чем
читатели этой книги могли бы судить и в наши дни. Так нет же,
для этого Богу зачем-то требуется прибегать к самым
невероятным фокусам: ходить по воде, превращать воду в вино,
воскрешать мертвеца... Не является ли все это

одним из ярчайших свидетельств божественного бессилия и
неспособности реально превзойти других людей, даже если не подвергать
все перечисленные выше факты сомнению?

По-моему, как раз является! Мысленно обращаясь ко всем этим чудесам,
я невольно представляю себе такую картину: я сажусь с
кем-нибудь играть в шахматы, а мой соперник вместо того, чтобы
продемонстрировать свое превосходство в этой игре, то есть
обыграть меня по несложным, в общем-то, правилам, вдруг
вскакивает из-за стола и, пробежавшись по стене и потолку,
выскакивает в окно одиннадцатого этажа и скрывается в тумане,
элегантно перескакивая с облачко на облачко. Конечно, человек,
наделенный столь необычными талантами, меня бы очень удивил,
однако в моей душе так навсегда и осталось бы сомнение в его
способностях к шахматам. А если бы он повторял все эти фокусы
всякий раз, когда дело доходило до каких-нибудь более-менее
привычных и традиционных состязаний, то мои сомнения,
вероятно, усилились бы вдвойне.

Ко всему прочему, Христос не так уж далеко ушел и от моего знакомого
слависта, полагая, что в каждом из людей, точно так же, как
и в нем самом, каким-то таинственным образом запечатлелся
образ Божий. При этом он почему-то позабыл поделиться с
другими своими способностями воскрешать мертвецов и превращать
воду в вино...

Но бог с ней, с Библией! В конце концов, мне на нее глубоко плевать.
Самое печальное, что точно такой же «библейский принцип»
все еще лежит в основе всей современной культуры вообще и
литературы в частности. Стоит только кому-нибудь заявить о своей
чрезвычайной духовности, любви к окружающим, жене, родине
и, наконец, Богу — и все, больше от него ничего не требуется!
Он может спокойно сочинять любую чушь, без каких-либо даже
самых слабых намеков на присутствие у него чувства юмора или
же прекрасного. Подавляющее большинство окружающих его
людей будут доверчиво смотреть ему в рот и ловить каждое его
слово, а он, в свою очередь, будет загребать бабки и купаться в
лучах телевизионных софитов. По-моему, это несправедливо.