Искусство

Голос у Романа Неумоева — магический. Шура Серьга, ярый контркультурщик,
философ и наркоман, наслушавшись песен Ромыча, стал православным
священником. Я видел эту эволюцию своими глазами. Как-то я привез
Серьге носки. Толстые, шерстяные. Да, да, носки! У Серьги не было
носков. Были какие-то тряпочки, надетые на голень, без подошвы.
Так сказать, имитация носков. Между прочим, его дружки по КонтрКультУре
— Гурьев, Волков и прочие, уже тогда жили весьма неплохо, меняя
марки стиральных машин. А Серьга ошивался в какой-то вонючей общаге
на Бауманской. Мусоропроводы там не работали, и горы мусора лежали
в коридорах.

И вот Серьга, надев новые носки, врубил ИПВ. Это были альбомы
«Память» и «Внимание» (кстати, сейчас почему-то никто не признается,
что был такой альбом «Внимание»). Серьга прослушал кассету СЕМЬ
раз. При этом он остервенело вышагивал из угла в угол, заламывал
руки, что-то бормотал.

Впоследствии, став батюшкой где-то в Саратове, Серьга упал с крыши
храма. Он занимался там реставрационными работами. Сломав ногу,
он отказался обращаться к врачам. Говорят, тоже под влиянием песен
«Инструкции». Нога срослась криво, и отец Александр (т. е. Серьга)
малость охромел.

Вот до чего довел Ромыч своими «смертельными корабликами».

Ромыч может петь что угодно. Может одесский еврейский фольклор,
как он и делал на кухне у Клеща, может петь со сцены любую газетную
статью. Все равно это будет завораживать.

Ну а если он еще и свои песни запоет...

Помню концерт ИПВ в Москве, в клубе «Бункер» в самом начале 1994
года.

Тогда Инструкция гремела своими новыми, только что написанными
хитами

«Что-то происходит в России», «Погляди на небо». Зал просто лежал,
сметенный мощной энергетикой исполнения.

После концерта «Инструкция» поехала тусоваться на квартиру, где
располагалось московское отделение «Антропа» — студия «Мизантроп».

Я и сам не заметил, как оказался в одной машине с Ромычем.

Всю дорогу он молчал. И только когда подъезжали, изрек:

«Эх, москвичи, москвичи! Не цените вы свой город! А ведь у вас
есть сандуновские бани! Сандуны — это лучшее, что есть в Москве!»

Я решил тогда, что если когда-нибудь приду к власти, то распоряжусь
перенести Сандуны в Тюмень, Ромычу в подарок.

Прошло почти десять лет. К власти я не пришел. И Ромыч больше
не живет в Тюмени.

Последние два года в рок-сообществе циркулировали противоречивые
слухи, что Неумоев уже чуть ли не монах, где-то в дальней обители.
Хотя при этом яростно ругается с кем ни попадя в интернете. Я
решил увидеть все собственными глазами...

Автобус подкатил к автовокзалу города Печоры. Я вышел и стал озираться.
Никого. Разбредались по дворам старушки с котомками, пара алкашей
бухали в скверике. Какой то бродяга с глубоко надвинутым на глаза
капюшоном сидел на краю площади. Вглядевшись в человека с капюшоном
повнимательней, я понял, что это и есть Ромыч...

— Сразу домой не пойдем, сначала погуляем, из Москвы, значит?
Ну, как там, целы еще Сандуны? Не сломали еще дубовые потолки?
Н-да, а здесь не Москва, здесь Печоры. Тут место особое — русский
«Твин Пикс». Если тут просто жить, с закрытыми духовными очами,
да водку бухать, то ничего и не заметишь. Ну, а если очи-то отверзнуть...
Такое открывается! Тут на улицах и Ангелов, и Демонов встретить
можно. Здесь ведь один из престолов Богородицы. Место святое,
ну где святость, там и тьма. Знаешь, я в Тюмени в молодости столько
не дрался, сколько здесь драться приходится. Идет пьянчуга какой-нибудь,
а бес ему нашептывает, дай по морде Неумоеву — он молится много...
Я уже решил себе карабин купить, Сайгу. Так безопасней будет.

Ромыч ведет меня в овраг. По дну оврага течет речка, в которую,
по преданиям, монахи печорского монастыря скидывали трупы иноземных
захватчиков, пытавшихся взять монастырь штурмом.

— Слушай, у тебя нет бумажки? — спрашивает Ромыч.

Я отдаю Неумоеву какие-то старые справки, завалявшиеся в карманах.

Он удаляется в одну из пещер, которыми обильно изрезаны склоны
оврага. Я не вижу, что он там делает, хотя догадываюсь.

Не отрываясь от своего занятия, Ромыч продолжает вещать:

— Здесь, в Печорах, проходит духовный фронт. Здесь же граница,
Эстония под боком, блок НАТО начинается в четырехстах метрах от
моей избушки. Американские танки только потому еще не едут сюда,
что не назрела ситуация. Скоро уже назреет. У нас тут, конечно,
во Пскове дивизия десантная, есть, чем ответить. Но американцы,
подлюки, в честный бой-то ведь не пойдут! Кинут атомную бомбу
в Чудское озеро, возникнет цунами, и Псков смоет.

Ромыч с невозмутимым видом вылезает из пещеры.

— Роман, а что же, говорят, ты в схиму собираешься?

— Собираюсь. Но дело это серьезное. Я, может, еще очень долго
буду собираться.

Приходим к избушке. Избушка маленькая, под окнами палисадничек,
и, хотя уже осень, цветы еще цветут. Долго не заходим в дом, сидим
на крылечке.

— Вон, видишь, НЛО, уже третий день над Печорами висит.

— Ромыч, да это же Марс! Он сейчас близко к земле подошел, раз
в тыщу лет такое бывает...

— Ну, да, как же, Марс... Это по телевизору лапшу всем на уши
вешают. А на самом деле НЛОшка. Следят за Печорами враждебные
цивилизации. Место особое.

Заходим в избу. В углу иконы. Одна икона мироточит. Никогда не
видел раньше этого чуда, только слышал и читал. А своими глазами
сподобился увидеть, не где-нибудь, а именно дома у Неумоева! Неужели
Ромыч святой? Не знаю. Время рассудит. Но молится он много.

В избушке неуютно. Жена, поэтесса Анна Макарова, с которой он
венчался зимой, ушла от него. Сбежала, не выдержала величия гения.
Видел фотку: молодая, красивая.

На ее стихи Ромыч напел целый альбом, романсовый, очень красивый.
Альбом полностью готов, называется «Псково-Печорский венок».

Но тот, кто Ромыча издает (забыл фирму), выпускать в свет его
не хочет, говорит, нужен женский вокал. А где его возьмешь? Неумоев
с женским полом связываться теперь опасается.

Вообще, про женщин он говорит: «За ними хорошо ухаживать, читать
им стихи, раздевать, ласкать... А серьезно говорить с ними не
о чем.

Они почти и не люди. Исключение составляют лишь женщины-святые
и женщины-математики».

Пьем чай. Потом устраиваемся на ночлег, но я долго не могу уснуть.
Пристаю к Неумоеву с вопросами.

— Как же, все-таки, ты к Летову Егору относишься? Разное говорят,
хочется из первых уст, так сказать.

— Как я могу, прежде всего как христианин, к нему относиться?

Знаешь ведь, какая история недавно была? Летов съездил с концертом
в Иерусалим. Потом Колесову рассказывает: «Я крестился».

Колесов:

— Да? Вот хорошо. А где?

— В Иордане.

— Ну! Здорово! В Иордане! А расскажи, как дело было, какой был
батюшка?

— Какой еще батюшка? Зачем мне батюшка? Я сам — зашел и крестился.

Коммент Ромыча: Даже спаситель наш, Иисус Христос, не сподобился
сам, его Иоанн Креститель крестил. А Летов наш — пожалуйста! Ни
батюшки ему не надо, ничего! Гордыней он обуян!

— Как ты думаешь, Роман, а почему Летов все-таки живет сейчас
на доходы от творчества, от концертов, от альбомов, а у тебя —
не получается? Ты вот, я слышал, и на стройках подрабатываешь...

— Естественно. Я же не создавал своего культа личности. Я же не
распространял своих изображений на фоне колючей проволоки. А за
то, что я работаю на строительстве, мне ни чуточки не стыдно.
Я же делаю это своими руками, для людей. Видел, на главной площади
Печор красивое двухэтажное кафе? Есть там и моего труда частичка
немалая. Вообще интересно жизнь сложилась. Готовился в физики,
стал рок-звездой, а теперь на старости лет — строитель.

— Ромыч, а скажи честно, существует пресловутый неумоевский антисемитизм?

— Да что тут сказать. Позвонил мне Кушнир, говорит, помогите,
я тут делаю «Золотое Подполье», расскажите про то, про се. Я его
спрашиваю: вы еврей?

— Да.

— Крещеный?

— Нет...

— А почему я вам тогда должен помогать?

И не стал с ним разговаривать. А вот Гурьев — молодец, крестился
недавно. Но вообще, сейчас евреев неправильно крестят. Их надо
проводить через специальный чин, «чин отречения от жидов». А этого
не делают.

Вот им и крещение не помогает, все равно бунтарями остаются.

Перед тем, как ехать к Ромычу в Печоры, я вусмерть услушался новым
альбомом ИПВ «Rex», что по латыни значит Царь.

Альбом мне очень понравился. Я слышал о нем в основном худые толки,
что де и Инструкция там играет не настоящая, что, мол, Ромыч набрал
пионеров, и что манера какая-то не инструкторская, а хардово-металлическая.
Прослушав альбом (а прослушал я его раз сто, так он мне понравился),
я понял, что вся эта критика напрасна. «Rex» — это, прежде всего,
Ромыч, настоящий Ромыч, со своей запредельной поэзией и своим
магическим голосом. Кстати, гостивший у меня недавно Джексон Кокорин,
самый что ни на есть настоящий гитарист ИПВ, хотя уже и «бывший»,
отметил, что «Rex» — высококлассный альбом, и что новый состав
уловил дух и манеру прежней инструкции.

Конечно, меня интриговало, кто эти новые люди, что играют теперь
с Неумоевым, и почему с корабля сброшены «старые» инструкторы
— Аркаша, Джек, Джексон?

Ромыч прояснил:

— Новая «Инструкция» — это москвичи. Профессиональные музыканты.
Близки мне по убеждениям. Чего не скажешь про Аркашу с Джексоном.
У них, видите ли, проект «Чернозем», где один поет «На небе много
благости, под небом мало радости», а другой — так вообще, не скрываясь,
горланит «Мы падаем вниз, мы скоро ебнемся все!». А Инструкция
— это, прежде всего, музыка светлая, музыка духовного роста. Это
музыка радости, я зову вверх, а не вниз. Потому и пришлось расстаться
со старыми товарищами.

(прим. Мухина: в настоящее время Аркаша Кузнецов уже не участвует
в «Черноземе», основав новый проект «Аркадий и Гайдары»).

Ромыч знает наизусть много стихов. Прошу его почитать. Он читает,
сначала Пушкина, потом своего тюменского друга Богомякова.

— Ромыч, а что это за странные слова на Рексе:

Что характерно спит в трусах
Сам в жилетке при часах
Так светло его лицо
И на пальчике кольцо...

— Ну, это надо Богу (т.е. Богомякова) спросить, это он эти строчки
придумал.

Но думаю, что он имел в виду Антихриста.

С утра идем на службу. Я становлюсь поближе к алтарю, чтобы лучше
слышать священника, Ромыч говорит, что «он есть раб недостойный»,
и уходит в самый дальний угол храма.

После службы гуляем по монастырю. Ромыч становится экскурсоводом.

— А вот тут царь Иван Грозный монаха Корнилия убил. Отрубил ему
голову, да тут же пал в раскаянии, взял голову, и понес ее, целуя,
весь в слезах.

Я смотрю на Неумоева, и думаю, что он и сам, как Иван Грозный
— такой же сильный, противоречивый, сложный, порой — невыносимый
человек.

После службы мы возвращаемся в избушку, и Ромыч поет новые песни.

Очень красивые. Запомнилось:

«Руки твои, просят любви, губы твои...
Губы твои, просят любви, благослови.»

Роман говорит, что нового материала куча, можно было бы сделать
еще два альбома. Но нужны деньги на билеты музыкантам, на аренду
студии, и т. д.

Многих Инструкторов уже нет в живых. Умер от сердечного приступа
гитарист Игорь Гуляев, замерз холодной тюменской зимой ударник
Манго Шруб. Без головы, близ железнодорожных путей найден Димон
Колоколов, игравший в ИПВ на басу во времена «Конфронтации в Москве».
Умерли гитаристы Саша Ковязин и Дима Попов. Что ж это за выживание
такое, если сплошное вымирание получается?

Ромыч категоричен. «У Бога — все живые!», — отвечает он.

Неумоев проводил меня до Пскова. С грустью смотрел он на псковский
железнодорожный вокзал.

— Вот тут и предали нашего императора продажные генералы. Ну,
ничего, взойдет еще солнышко над Россией. Ну, езжай, а как до
дома доберешься, пришли смс, что доехал, а то я всегда за путников
волнуюсь. А я молиться буду, чтобы послал тебе Господь легкую
дорогу.

Доехал я нормально, о чем тут же сбросил Неумоеву смс.

Ромыч ответил: Слава Богу!

06–07.09.2003 г.