Жизнь как есть

Фольклор – это не морошка. Это не то, что ждет тебя всегда в несметном
количестве, только приходи и собирай.

Мы – фольклорно-этнографическая экспедиция. Наш руководитель –
знаменитая фольклористка Алена Третьякова, уроженка Великого Устюга.
Поэтому на северную этнографию у нее чутье.

Нас 12 человек, причем, 10 из 12 – юные девушки и молодые женщины.
Фольклористика – дело женское. Нас, «мужиков», все двое. Мне 27,
Сергею 17.

Оказавшись самым старшим мужчиной в коллективе, изнемогаю под
грузом ответственности.

Аэропорт Талаги в Архангельске. Сразу чувствуется, что цивилизация
закончилась. Банкомат сломан, о картах экспресс-оплаты не слыхивали.
Самое интересное, что багаж здесь не сдается грузчикам. Пассажиры
сами закидывают свои тяжеленные рюкзаки в багажный отсек. А помогает
при погрузке, собственной персоной, пилот. Волнуюсь, сможет ли
после нашего экспедиционного барахла он удержать штурвал самолета?

Взлет. И сразу воздушные ямы. Такое ощущение, что воздушную трассу
здесь редко асфальтируют. Проводница раздает «Правду Севера».

Я несколько грубо обращаюсь к одной из юных участниц экспедиции,
сидящей неподалеку: «Эй, дай конфету!»

Неожиданно предупредительно подскакивает стюардесса, и, протягивая
конфету, говорит: «Пожалуйста». Мне становится стыдно.

Город Мезень. Жарко. Говорят, что уже несколько дней 40 градусов
в тени, хотя до полярного круга 60 км. Но это ничего не значит
– еще в конце июня были снегопады.

В отделе культуры нас сразу начинают запугивать:

- В дальние деревни не попадете! Ни в Азаполье, ни в Целегору!
На Пезе-реке вода поднялась. В верховьях ледник растаял! Паром
из-за высокой воды к берегу пристать не может!

- Ну, хорошо, а на Кулой то можно попасть? В Долгощелье?

- Что вы! Совершенно исключено! Туда только зимой можно.

- Но как же там люди живут?

- Покупают продуктов на год вперед, и живут…

- Отдел культуры был явно не заинтересован в нашем попадании в
дальние точки района. Видимо, им не хотелось, чтобы мы увидели
состояние «культуры» на местах.

Вечером мы идем в городской православный Богоявленский собор.

Собор переделан из старого кинотеатра, на месте которого в свою
очередь стояла старинная церковь. Храм малюсенький, все помещение,
где идет служба вместе с алтарем, пожалуй, меньше, чем кухня у
нового русского. Но все равно, это главный и единственный храм
в городе, и значит – Собор.

Батюшка служит водосвятный молебен. Неожиданно он начинает страшно
брызгаться. Кропит он так, что через минуту вся экспедиция стоит
мокрая с головы до ног. На каждого из нас священник выливает не
меньше трех литров воды.

- С приездом на Мезенскую землю! Мы тут любим плавать, - добродушно
поясняет он.

Батюшка предоставляет нам для ночлега свой старый дом (сам он
живет в квартире, выделенной администрацией). Придя в избу, мы
обнаруживаем мужика, который копается в пробках, чинит для нас
электричество. С удивлением узнаем, что, несмотря на свой простецкий
вид, это Глава Мезенской Администрации, по-нашему – мэр.

Первой деревней, принявшей нашу экспедицию, стало Заозерье. Так
как одна из целей нашей экспедиции - изучение старинного костюма,
во время беседы с одной из местных бабушек, спрашиваю:

- А зимой вы как-то одевались?

- Как это? Конечно, одевались! Холодно же!

Собираем бабушек. Они с удовольствием, но уже несколько нестройно
поют старинные песни. Сами они теперь уже не собираются – старость,
болезни. Некоторые не виделись уже несколько лет, хотя живут в
одной деревне, в ста метрах друг от друга.

Уж ты прялица, кокорица моя,
С горя вынесу на улицу тебя
Стану престь да попрядывать
На беседушку поглядывать...

С грустью думаю, что мой четырехлетний сын не понял бы содержания
песни. Слишком много незнакомых современному горожанину слов.

Пьем чай у последнего Заозерского гармониста Энгельса Петровича.

- Не пугайтесь, что он Энгельс, - говорит хозяйка, - у него и
крещеное имя есть, Евгений.

Я смущаюсь обильным угощением, выставленным на стол. Свежая речная
рыба, варенье из морошки..

- Ешьте, ешьте, гостям хлеб не съеден. Не бедно разорился, не
богато и жил, -

отвечает Энгельс Петрович заковыристой поморской идиомой, смысл
которой в том, что гостю все можно.

На кладбище необычные приспособления для развешивания погребальных
венков. Похоже на доску почета, или стенд для просушки сена. Погребальная
культура тут вообще любопытная. Например, деревянное надгробие
в виде столбика, а сбоку к нему была прибита клюка, обвитая черной
ленточкой. Что называется, снарядили бабушку в последний путь.

Название следующей деревни выговоришь не сразу - Заакакурье.

Нас предупреждают, чтобы в курье, рукаве Мезени, мы купались аккуратно.
На прошлой неделе утонул молодой парень, местный житель, и прекрасный
пловец. А виной всему – морской заяц. Эти любопытные существа
с морским приливом заходят в реку и поднимаются на многие километры.

Животное мирное и добродушное, но с очень страшной мордой. Заяц
неожиданно вынырнул рядом с купальщиком, тронул парня своим скользким
боком. Пловец испугался, хлебнул от неожиданности, а тут волна
некстати набежала…

Несмотря на трагедию, мы долго не можем отнестись к этому серьезно.
Всю экспедицию мы пугаем друг друга морскими зайцами.

Мезень – край действительно сказочный. Например, больше половины
железных денег, имеющих тут хождение – юбилейные. В основном это
десятирублевые монеты. Зайдя в магазин за хлебом, получаю на сдачу
сразу четыре юбилейные монеты – в честь 55летия победы, в Честь
Министерства Образования, а также с изображением городов Касимова
и Мурома.

Идем на Заакакурский обетный крест. Крест укутан в такое количество
пелен, что нижние уже истлели от времени. По поверьям, крест исцеляет.
Если болят руки, приносят рубашечку, если ноги, к подножию ставят
ботиночки. Вот и сейчас у креста выстроился обувной секонд-хенд.

В 50ые годы один деревенский мужик по распоряжению райкома спилил
крест, и бросил его в овраг. У него тут же отнялись ноги. Пришлось
богоборцу, превозмогая себя, с помощью друзей и родственников,
ставить крест обратно. Ноги выздоровели.

В Заакакурье есть любопытная локальная традиция. Если ФИО у двух,
или даже трех людей в деревне совпадает, а такое тут не редкость,
то людей называют по номерам. И даже на письмах так и пишут: Мезенский
район, деревня Заакакурье, Виктору Александровичу Второму. Обращение
почти как к царю.

На следующий день мы едем в деревню Лампожня.

Реку Курью преодолеваем вброд, на тракторе. Это можно успеть только
в очень короткий промежуток времени, раз в день, когда на море
отлив. Хотя до моря далеко, но река Мезень реагирует на приливы
на 90 километров вверх от устья!

Прицеп, в котором мы сидим, по самые борта погружается в воду.
Ноги, брюки и юбки промокают. Трактор вязнет колесами в речном
песке, но с ревом выезжает на другой берег.

Мы на гигантском, многокилометровом острове. Вокруг тянуться бесконечные
пожни. Пожни на северном диалекте – сенокосы. В 12 веке, новгородский
купец Лампей основал здесь деревню. Так и сложилось название Лампожня.
Со стороны реки деревня отгорожена гигантскими деревянными рогатками
и столбами. Это защита ото льда. Каждую весну ледоход врывается
в Лампожню, ломая заслоны и производя разрушения.

Собираем поющий коллектив. Обнаруживается курьез. Несколько лет
назад местный отдел культуры решил сшить лампоженским бабушкам
костюмы в «поморском стиле», так как выступать в настоящих этнографических
вещах жалко, старинные сарафаны надо беречь. Сшили. Только оказалось
вместо поморских головных уборов - девичьих корон и женкиных повойников,
сшили почему-то эстонские шапочки.

- Подговаривал Иван к себе Дуню ночевать… - бабушки, смеясь, вспоминают,
как в 80 году, в Архангельске, на фестивале, им запретили петь
эту песню. Сказали, слишком сексуальная.

Вечор девки вечериночку сидят.. - По сюжету этой песни, девка
кидает через скамейку слишком расхваставшегося парня. Видимо,
чтобы сделать сюжет наглядным, одна бабушка (по фамилии Верста)
берет, и играючи бросает меня через стул. Вот она, силушка поморская!

Снова на тракторе форсируем Курью. Снова Заакакурье. Вечером мы
устраиваем для местных жителей концерт (мы ведь тоже петь умеем,
не зря же в экспедиции ездим). Бабушки растеряны и растроганы.
Для них неожиданно, что старинные песни нужны еще кому-то, кроме
них, тем более - молодым. Расчувствовавшись, бабушка по имени
Эльба Петровна дарит мне старинную рубашку, оставшуюся еще от
отца.

Снова город Мезень. Отправляю в Москву телеграмму: «Морские зайцы
свирепствуют». Телеграфистка в шоке.

Белым морем, его Мезенской губой мы идем в Долгощелье.

Василий Петрович Ванюков, потомственный помор, избороздивший на
судах торгового флота весь мир, а ныне – владелец небольшого непотопляемого
бота.

Бот – спасательное судно, и внешне очень напоминает подводную
лодку.

Он сконструирован так, что не тонет, даже если перевернется вверх
килем.

Ночь, и северное солнце замерло над морским горизонтом, не желая
погружаться. Чайки крикливой кавалькадой сопровождают нас. Капитан
достает из кармана JPS. Модный приборчик удивительно диссонирует
со смуглым небритым лицом Ванюкова и затрапезной рабочей одеждой.
«66 градусов северной широты, 43 градуса восточной долготы» –
констатирует он. В три часа ночи мы заходим в устье Кулоя и обмеливаемся.
Отлив, снова надо ждать. Идти против течения бессмысленно, только
горючее жечь, да и «кошки» (мели) на отливе особенно коварны.

Девушки, собравшись на носу суденышка, поют протяжные купальские
песни.

Недалекий берег возвращает к нам вместе с эхом тучи комаров. Метрах
в ста от нас время от времени высовывает из воды свою морду морской
заяц. В бинокль хорошо видно, как топорщатся его усы.

Наконец, мы снимаемся с якоря, и вместе с приливом входим в Кулой.

Капитан старается вести наш бот по памятному ему еще с прошлого
года фарватеру. Но, оказывается, это бесполезно, последний весенний
ледоход был настолько мощным, что срыл старый фарватер, и полностью
изменил рельеф дна. В конце концов, мы все-таки сбиваемся, и вместо
главного русла Кулоя углубляемся в какой то загадочный «палец».
Пальцами на местном диалекте называют маленькие фиорды. Я не выдерживаю,
сползаю в трюм, и в изнеможении засыпаю…

Через час открываю глаза, и вижу Долгощелье. Рядом с пристанью
большой памятный крест. Еще несколько лет назад здесь стояла древняя
деревянная колокольня. Сгорела. Деревенские мальчишки приносят,
подобранные на пожаре, маленькие осколки колоколов.

Первый визит Таисии Александровне Поповой. Она, хотя и 28 года
рождения, но такая красавица! Большая коса до пояса, и даже не
совсем седая.

Мы просим ее собрать всех поющих бабушек. Она берет старенький
телефон.

Начинается какой-то театр:

- Агрипина? Да, Таисия. Ты погоди, помолчи-послушай! Тут из Питера
культурна комиссия приехала! Да, всех нас осматривать будут. Приходи
без возражений..

- Лия? И вам здоровыми быть. Тут культурна бригада прибыла, смотр
нам делать будет..

- Глафира? Научная кампания к нам пожаловала. Нам полный сбор
назначают..

Таисия Александровна ни разу не называет нашу экспедицию правильно,
и ни разу – одинаково. Вот она, поморская страсть к словотворчеству!

Вечером бабушки собираются, поют. Вспоминают много старинных песен,
но твердо помнят в основном зачины, первые несколько куплетов.
Нет практики, никому это не нужно.

- Распремилые девушки, уж вы придите в гости к нам..

В песне - о девушках, но поют бабушки. А местные «распремилые
девушки», чудовищно накрашенные, и уже навеселе, с нетерпением
ждут начала дискотеки.

Сегодня уже в обратный путь. Надо многое успеть. Барышни разбредаются
по Долгощелью в поисках старинных костюмов, а я нахожу старого
мастера – карбасника. Карбас – небольшое поморское судно, издревле
- основа поморского уклада и мировоззрения. Сейчас уже давно не
делают карбаса, так как положено. Сколотят из мокрых досок, обмажут
гудроном, прицепят мотор.. Служит такое корыто три года, потом
гниет.

Геннадий Федорович Федоровский сидит на завалинке, и рассказывает,
как делали по «ранишнему».

- Сначало находили САХТУ. В лесу, сырое такое место. Там ель КРЕНЕВАЯ,
крепкая. У креневого дерева даже колец нет, оно сплошняком. Делали
из этого киль и доски для бортов, да два года сушили. Помочат
в реке, потом посушат, опять помочат. Такая доска потом никогда
не усохнет, и течь не даст. Нынешние то карбаса все как дырявые,
без черпака уж никто от берега не отходит.

Шпангоуты мастерили из елового коренья. С бортами шпангоуты сшивались
вересом (можжевельником), а к килю прибивались ПИТНИКАМИ – деревянными
клинышками. Нынче-то все на гвоздях, оттого сплошь – ржавчина
и гниль. А старые карбаса, сосновой СИРОЙ смоленные, по сто лет
без износу служили.

Геннадий Федорович выносит из дома СВЕРДЕЛО. Это – маленькая ручная
дрель, с помощью таких и шили карбаса, делая все необходимые отверстия.
Сверделу не нужен бензин и электричество. Оно приводится в движение
нехитрым механизмом из ремешков морского зверя. Геннадий говорит,
что получил это свердело еще от деда (а он теперь и сам дед),
и что уже лет сорок не брал его в руки. Тем не менее, он очень
ловко, в полминуты, делает в толстом бревне, на котором мы сидим,
несколько глубоких и ровных отверстий.

- Вот, и никакого огня не надо (огнем дед называет электричество).

Семгу ловят здесь с большим трудом, постоянно укрываясь от зверствующей
рыбинспекции. Сети и поплавни у всех старые, купленные 50 лет
назад. Их приходиться постоянно латать. Трагедия поморов – древний
промысел под запретом. Все-таки нам удается добыть несколько рыбин,
самой вкусной в мире, кулойской семги. Норвежская, из супермаркета,
против кулойской – ничто, красная резина.

Вечером мы уже плывем обратно, в Мезень. В Мезенской губе – волнение.
Наш бот взлетает на волнах, как на гигантских качелях. Я на всякий
случай прицепляюсь ремнем к какой-то палубной железяке. Наша старшая,
Алена, волнуется.

- Капитан, скажите, это шторм? Сколько баллов, пять?

Капитан усмехается в усы.

- Ну, скажите, три бала, да?

Один.

Вечером мы уже совсем в других краях. Забравшись вверх по Мезени,
мы на маленькой, и узкой как пирога лодке-зырянке, позаимствованной
поморами у народа Коми, пробираемся по обмелевшей реке Кимже.
Здесь когда-то снимали фильм «Михайло Ломоносов». Кимжа изображала
древние Холмогоры. Теперь Кимжа в запустении. Посреди деревни
великолепный деревянный собор, но внутри его бродят овцы.

Последнее задание. Мы идем в соседнюю, уже почти нежилую деревню
Петрово. На околице, однако – ухоженный обетный крест. На кресте
объемная фигура Христа, укрытая пеленами. Склоненная голова заботливо
укрыта от северных дождей деревянной площадочкой. До тридцатых
здесь стояла часовня, потом она была разорена.

Чтобы спасти Христа, деревенские мужики прятали Его по домам и
поветям. В начале девяностых жители решили установить на месте
часовни крест. Но вновь обретенный и явленный миру Христос оказался
без рук.

Новые руки Спасителю сделал старейший житель деревни, Андрей Артемьевич.
Он же поставил и крест.

Теперь, в полузаброшенном Петрово Андрей Артемьевич остался практически
один на один со Христом.

Но мы уже видим это из иллюминатора маленького Ила, взлетая с
мезенского Аэродрома.

Через несколько часов к перрону архангельского вокзала подают
поезд. Младшие участники экспедиции, соскучившиеся по родителям,
кричат ура. Старший состав тих и задумчив.

Север всегда трудно покидать.