Проза

Начало

Что ж, зато теперь он свято соблюдает три главных положения тактики
партизанской войны, которые сформулировал великий Че: постоянная
подвижность, постоянное недоверие, постоянная осторожность. Раньше,
когда КРАБ был жив (господи, а ведь это было совсем недавно, ещё
три дня назад!), «постоянная подвижность» как-то не особенно соблюдалась.
Какая тут «постоянная подвижность»: соберутся, разбегутся, соберутся,
разбегутся - это, что ли, «подвижность»? Серёжа усмехнулся: то,
чего не смогла осуществить целая организация, реализовал он один.
Как говорится: и смех, и грех.

Куда ж податься-то? Ясно одно – не в центр города. Нужно загород,
пока загород, а там видно будет. На метро? Нет, слишком опасно,
там много ментов. На автобусе – это другое дело. Как-нибудь, потихоньку.
Серёжа, как в том анекдоте, делая вид, что никуда не спешит, направился
на ***ский проспект – там можно было сесть на автобус, который
унесёт его из «царства урбанизации». Дворами, дворами, только
дворами. Вот надпись балончиком во всю стену какого-то склада:
«Долби систему». Серп и молот тут же. «Да уж, долби систему, –
раздражённо подумал Серёжа. – Немудрено написать тайком на стенке
и свалить! Умник, тоже мне! Знаем мы таких! А ты по-настоящему
попробуй, как мы! Позёр зелёный!». Снова дворы. Серёжа знал город
хорошо, лучше всех в КРАБе, поэтому у него и была должность, которая
звучала, если он не ошибается (так и не смог запомнить), как «координатор
передвижений в черте города». Да, город он знал хорошо, не то,
что…

Чу, что это так тихонько шуршит сзади по гравию? Серёжа напрягся
– он проходил по скверику, разбитому во дворе могучего сталинского
дома, почти такого же, в котором находилась квартира его бабки,
– а здесь почти всегда тихо, не как в пресловутых «спальных районах».
Кто-то тихонько едет за ним, мягко, осторожно так. Менты? Уже?
Только не паниковать! Вот по этой тропинке можно уйти в сторону,
не выдавая себя, не показывая, что ты испугался крадущейся за
тобой машины. Серёжа свернул – машина проехала прямо. Краем глаза
он заметил, что это не «козёл» и не жигулёнок с синими номерами
– такси. «Восьмёрка» с шашечками. Но действительно ли это такси?
Вот оно сворачивает – прямо так, чтобы перерезать ему дорогу!
Спокойно! Нет, похоже, это действительно просто такси – за рулём
сидит не первой молодости мужик с явными признаками пристрастия
к алкоголю, а его пассажир тоже на опера совершенно не похож.
Пронесло…

Так вот, город Серёжа знал очень хорошо, не то, что природу. По
натуре он был стопроцентным «городским партизаном», и лес, если
честно, он воспринимал исключительно как место для отдыха и источник
загрязнения одежды листочками, хвойными иголками и всякими там
паутинками. Да, и ещё как рассадник вредных насекомых. Во время
первой (и последней) учебно-тренировочной вылазки крабовцев в
лес Морозову пришло в голову, что им, как настоящим радикалам,
необходимо овладевать навыками выживания в лесу, а он в своё время
был упёртым туристом, потому обладал обширными познаниями по этому
вопросу – так вот, во время вылазки в лес Серёжа не «засыпался»
как отъявленный «лесофоб» (так он исподтишка называл себя) только
потому, что разгорелся крупный идеологический скандал из-за вспыхнувшей
разборки между ГГ и Кирой-Молчуном. Дело в том, что Мухин – фанатичный
«зелёный» (он разрабатывал, между прочим, свою собственную теорию
заговора, связанную с непримиримой враждой между капиталистами
и защитниками окружающей среды) – наорал на ГГ, потому что тот
вырывал кустики черники с корнем. Для того, чтобы есть ягоды,
не нагибаясь. «Ну зачем так делать, можно ведь нормально собрать
ягоды!» – кипятился он. «Как же так, – отвечал ГГ, – во время
военных операций каждая секунда будет на счету, только так – на
ходу – и придётся есть!». – «Не-е-ет, – упирался Молчун (когда
его задевали, он переставал быть молчуном), – так нельзя, тем
более, что по этим выдранным кустикам нас могут вычислить преследующие
нас правительственные войска!». И т. д. и т. п. Морозов велел
заткнуться обоим. На Серёжу, с брезгливым видом отряхивавшим одежду,
никто не обратил внимания. «Нет уж, по ёлкам скакать – это увольте»,
– угрюмо каялся он. Всё-таки ему было стыдно, что он не прирождённый
партизан. Со внешностью повезло, а с нравом…

Кстати, о внешности. Трудно всё-таки привыкнуть к «новому лицу».
По взглядам окружающих, тем более девушек, Серёжа чувствовал,
что он не ошибся, что лицо у него «странное». Во всяком случае,
он не привык, чтобы на него ТАК смотрели. «Так» в подавляющем
большинстве случаев означало «никак». Действительно, лицо-то у
него теперь для окружающих, скорее всего, самое что ни на есть
нормальное, и реакцию оно вызывает соответствующую – никакую.
А к такой Серёжа не привык. С другой стороны, с точки зрения конспирации
– это огромный плюс. Так что, пускай смотрят. Никак. Эх, всё бы
ничего, но когда на тебя смотрят по-другому, ты и ощущаешь себя
по-другому, другим человеком. Это не так уж и уютно. Как будто
голым идёшь по улице – даже так. Ещё ведь нужно постоянно думать,
как там поживает это «новое лицо», не перекосилось ли, не размазался
ли грим. Со «своим» лицом такого не было – оно есть, и всё, ты
о нём не думаешь совершенно. И когда только он сможет вернуть
своё настоящее лицо? Проклятый империализм!

Серёжа уже почти вышел на ***ский проспект, как вдруг увидел на
углу дома трёх милиционеров. Не мешкая, он решил их обойти – т.
е., попросту говоря, вернулся назад. Отступил. «Рисковать, переть
на красные флажки нужно лишь в крайнем случае, – рассуждал Серёжа,
– когда ситуация совсем уж безвыходной будет. Так-то рисковать
не стоит». Потом только до него дошло, что это не его мысли, это
он вспоминал коротенькую лекцию, прочитанную крабовцам ГГ. Умные
вещи говорил! А вообще, он был странным человеком. По своим харизматическим
качествам ГГ заметно превосходил Вадима Морозова, ему бы и надо
было быть лидером организации, но, как он сам о себе сказал: «Есть
такие теоретики, которым лучше подальше держаться от практики».
На самом деле он именно таким и был: рассуждает – заслушаешься.
А как до дела доходит – тут он такой же, как все. Почти как все.
Поэтому-то он при всех своих талантах и достоинствах довольствовался
должностью правой руки Главного. А по идеологии он действительно
был ого-го, до того доходил, что троцкистов, например, называл
не иначе как «красными глобалистами»! Если честно, из погибших
соратников Серёже только ГГ было действительно жалко. Морозов
– да, он правильный, умный, но что такое он как человек? А Королёва
– да ну её, право!

Но вот, наконец, и ***ский проспект. Ментов вроде не видно, хорошо.
Надо же, и автобус нужный подъезжает сразу. Да – иногда везёт.
Везло бы и дальше так! Давки в автобусе не было. У Серёжи появилась
даже возможность сесть, но он не воспользовался ею, хотя ехать
надо было долго. Просто ему показалось, что сидящим он будет больше
привлекать внимания. Автобус довольно бодро катил от остановки
к остановке, люди входили и выходили, от нечего делать Серёжа
тайком разглядывал их и думал о том, каково это, находиться среди
людей, когда ты – вовсе не ты. Только тут он внезапно понял, какое
это было безумие – тащить через весь город бомбу на тачке. До
этого могли додуматься только такие фанатики, как ГГ и Уля-Смерть.
Морозов? Нет, Морозов не был таким фанатиком, но он здорово подпитывался
от этих двоих и в определённой степени даже направлялся их фанатизмом.
В частности, не подбивай его постоянно ГГ и Уля провести акцию
как можно быстрее, в четыре руки отмахиваясь от его глубокомысленного
«хороший террористический акт требует подготовки в год, а то и
больше», они бы, пожалуй, подготовились куда тщательнее, и не
было бы того взрыва в электричке. Нет, конечно, он не раскаивался
в своей деятельности, но она должна быть разумной, а там, где
фанатизм – там разума нет.

Да разве и можно быть фанатиком в наших условиях? Революционным
фанатиком? Не где-нибудь там, в лагерях по подготовке боевиков
и террористов, где тебе нужно только учиться и готовиться, а здесь,
в городе, на работе, дома? Как можно быть фанатиком, если тебя
раздражают домашние, которые совершенно не понимают тебя, не осознают,
чего ты добиваешься? Они просто хотят, чтобы ты «был как все»!
Как можно быть фанатиком, если тебя раздражает всё и вся на работе,
на которую ты должен таскаться ради «средств к существованию»?
Если тебя раздражают всякие пигмеи, которые думают, что они «круче
всех»? Они думают, что ты не даёшь им сдачи («словесной», конечно,
только «словесной сдачи», потому что в драке Серёжа сдачи всегда
давал) из-за того, что ты «лох», хотя на самом деле ты просто
не хочешь с ним связываться, потому что знаешь, что эта «заморочка»
может и плохо кончиться, ну, ляпнешь что-нибудь по запаре или
вообще грохнешь кого-нибудь, не контролируя себя, а тебе ведь
лишний раз светиться категорически нельзя… Ну как тут жить? Проклятый
империализм! С другой стороны, этот фанатизм, конечно, помогает
переносить «быт», даёт силы, так сказать. Но разве это нормально,
когда ты ходишь и всё время думаешь, что, мол, какое счастье,
что у тебя нет пистолета, ведь тогда бы ты уж точно кого-нибудь
убил! Ну а с револьвером вообще жопа – начал бы, чего доброго,
играть в рулетку. Разве можно ТАКОЕ долго выносить?

Да, теперь с пистолетом ситуация несколько иная, теперь о нём
совершенно по-другому думаешь. Вот, например, обмотал бы сейчас
Серёжа вокруг левой руки куртку и спрятал бы в неё револьвер (или
пистолет) – в подражание эсерам и народовольцам, – да пошёл бы
и убил бы кого-нибудь… Кого? Ну, мало ли кого можно! Прокурора
какого-нибудь, скажем, или… Был бы револьвер, а цель найдётся!
Уж он бы доказал, что КРАБ на дело способен, на революцию способен!
Нет, убить кого-нибудь – это гораздо более действенно, чем срывать
или просто портить штрих-коды на всех товарах, что попадались
крабовцам в руки (каждый по одиночке они занимались этим две последние
недели перед акцией), – мол, долой глобализацию! И чипизацию,
и тарификацию, и всё что угодно заодно с глобализацией! Проклятый
империализм! Толку-то от этого всего! Грохнуть надо кого-нибудь,
грохнуть!

Ну, хватит, хватит! В конце концов, это уже становится похожим
на истерику, на самую настоящую истерику. Чтобы немного успокоиться,
Серёжа начал тихонько напевать себе под нос песню про пластмассовый
мир, который победил. Крабовцы иногда пели песни ГрОба на собраниях
– просто так, перед тем, как разойтись. В походе том испытательном
тоже пели. У костра. Романтики. Эх…

Автобус выкатил загород, и народу поубавилось. Серёжа наконец-то
решился сесть на свободное место. Здесь, в салоне автобуса, было
намного спокойнее, чем на улице: там он всё ждал, когда на него
кинутся. Не так, чтобы совсем уж, но всё шёл и думал, что сейчас
на него набросятся сзади, скрутят, увезут куда-нибудь. А здесь
спокойно. Тепло, мерное гудение двигателя, неразборчивое бормотание
пассажиров – Серёжа задремал. И в этой дрёме – полусне-полубодрствовании
– он увидел странное видение. Ему казалось, что он едет в электричке.
В какой-то момент поезд поехал по гигантской траншее – с каждой
стороны состава поднимались пологие склоны, криво выложенные ярко-зелёным
дёрном. Склоны эти он видел отчётливо, как будто наяву, и было
в них что-то непонятное, даже пугающее. Вдруг с той стороны электрички,
где он сидел, по склону понеслась грузовая машина. Она неслась
так быстро, что правильнее было бы сказать, что она падает. Он
увидел её издали, когда она была ещё только на самом верху. Во
сне грузовик перепугал его до безумия – после необъяснимого страха,
внушаемого склонами, он явился воплощением смерти, он был как
бы квинтэссенцией невнятной угрозы зелёных дёрнов. Как и всякий
человек, объятый во сне ужасом, Серёжа поступил вопреки логике:
он вскочил и побежал со своего места, но побежал почему-то вперёд,
туда, где наперерез поезду неслась машина. Он бежал мимо лавочек,
мимо людей – среди пассажиров мелькнула и та девочка, что нарисовала
его портрет, но выражение лица её было почему-то не злорадным,
как он думал всё это время, а каким-то молящим, словно она просила
его что-то сделать, словно ей была нужна его помощь. Вдруг он
ясно осознал, что грузовик врежется именно в тот вагон, до которого
он успел добежать. Врежется прямо сейчас – вот он, прямо перед
окнами электрички: фары превратились в налитые ненавистью глаза,
а решётка радиатора – в злобный оскал. За мгновение до удара Серёжа
с криком проснулся.

Автобус стоял на кольце. Видимо, только что подошёл, потому что
из салона всё ещё выходили люди. Проходя через переднюю дверь,
они поворачивали голову в Серёжину сторону, но никто из них не
удосужился разбудить его, предупредить. На их лицах было написано,
если можно так выразиться, равнодушное любопытство. Встряхнув
головой, Серёжа поднялся и вышел из автобуса – водитель грозно
посмотрел на него, весьма обоснованно подозревая в нём безбилетника,
но ничего не сказал. Серёжа прошёл несколько метров и поднялся
на железнодорожную платформу, поезда с которой уходят прочь от
города. Билета, само собой, опять не стал покупать. И хотя усталости
в ногах не чувствовал, всё равно присел на скамеечку – пережитый
кошмар всё ещё давал знать о себе.

Глядя на открывающийся перед ним пейзаж, – железнодорожная платформа
противоположного направления, убогое здание билетных касс, железобетонный
забор, уходящий в потрёпанного вида лесок – Серёжа ни с того,
ни с сего подумал, что писатели-фантасты начала и середины двадцатого
века представляли себе начало двадцать первого века совершенно
не так. В их странных рассказах и романах явно не нашлось бы места
столь убогой картине. Если только в какой-нибудь антиутопии. Вот
именно – в антиутопии. Этот мир и есть антиутопия, такая, до которой
даже Оруэлл не смог бы додуматься. Грязная, гниющая, разваливающаяся
прямо на глазах цивилизация. Проклятый империализм! Да, они утописты,
романтики, да, их дело заведомо было обречено на полнейший провал,
но разве можно было им, видевшим и чувствовавшим всю эту рухлядь,
сидеть сложа руки? Нет, конечно, нет! Серёжа приободрился, снова
приободрился, как когда-то, когда они были организацией, плохой
ли, хорошей ли, но всё-таки организацией. Нет, он не остановится!
Ни за что! Что это вообще такое – распустил нюни, предал свои
идеалы! Нельзя так! Он обязательно, обязательно возродит КРАБ!
И сейчас он не сбегает, а просто из конспиративных соображений
меняет место дислокации, вот! Уедет, отпустит волосы и бороду,
как у Че, вернётся потихоньку – и будет «долбить систему», как
там на стенке было написано, хорошо всё-таки написано! Систему
нужно долбить, долбить и ещё раз долбить, мать её! Вперёд, в будущее!
Ещё не всё потеряно, он ещё поборется, он ещё…

Тут к противоположной платформе подъехала электричка (тоже, надо
сказать, заставившая бы фантастов из славного прошлого скорчить
кислые мины), и в окне тамбура вагона, что остановился напротив
него, Серёжа увидел… ГГ. Сомнений быть не могло – это был не просто
очень похожий на ГГ человек, это был сам ГГ. Серёжа ясно видел
его знаменитую милитари-куртку (настоящую – американскую, а не
китайскую), служившую предметом многочисленных шуточек панаму
цвета хаки, круглые очки и бородку. Всё то время, что подошедшая
электричка стояла у перрона, выгружая и набирая немногочисленных
пассажиров, Серёжа и ГГ смотрели друг на друга: Серёжа – с широко
раскрытыми от изумления, даже скорее от неверия, глазами, ГГ –
спокойно и невозмутимо. Да, увидев Серёжу и поняв, что тот его
тоже увидел, ГГ в лице не переменился. Ни тени смущения, ни намёка
на попытку выбежать из вагона и всё объяснить Серёже, ни тем более
воодушевления от встречи с соратником!

Поезд тронулся, и ГГ – всё такой же далёкий и равнодушный – скрылся
с Серёжиных глаз. Господи, что это было? Сошествие с небес, а?
Или что? Нет-нет-нет, это был самый настоящий ГГ – во плоти и
в очках. Это что же получается, как он спасся-то? Поменялся с
Розощёковым местами? Или просто ушёл из вагона? Почему, если он
выжил, он не пришёл на собрание и не объяснил всё? Почему он сейчас
на него не отреагировал? А, может, это он и взорвал поезд-то –
поставил какой-нибудь часовой механизм (он ведь тоже разбирается
во взрывных устройствах) и пошёл восвояси, а??? Или, может, его
и в поезде-то не было? Чёрт возьми, да что же это делается? Почему-почему-почему?!
Может… Нет, только не это! Впрочем, почему нет?! Он не явился
на экстренную встречу? Не явился! Значит – совесть не чиста! Он
сидел? Сидел! Значит – мог продаться! За досрочное освобождение!
Он живой и свободный? Живой и свободный! Значит… Так и есть –
ПРОВОКАТОР! В их организации с самого начала на руководящей должности
находился ментовский шпик!!!

Нет, постойте, а зачем органам понадобилось взрывать электричку?
И зачем им тогда сейчас разыскивать ГГ, если он был их агентом?
Почему портрет ГГ висел рядом с Серёжиным на милицейском стенде?
Какая-то неувязочка получается… Да нет же, всё как раз таки верно
– подобно легендарному (в плохом смысле слова) Евно Азефу ГГ дурачил
и органы, и товарищей! Одним говорил одно, а другим – другое!
Поэтому-то взрыв и произошёл (случайно или намеренно – это отдельный
вопрос), поэтому-то его и разыскивают! Ах он гнида, ах, сука!
Да, но почему же не разыскивают Мухина и Микояна? Они им не нужны
как ничего незначащие радикалы или же ГГ их просто не заложил?
Второе более вероятно! Азеф-то тоже не всех сдавал, оставлял себе
людей! Может, ГГ хотел их потом как-нибудь использовать? И что
же, чёрт возьми, стало тогда с Розощёковым? Он-то жив? Может,
и он стукач? Так, кто его привёл… Чёрт возьми, а не сам ли ГГ?
А, может, наоборот, Розощёков раскусил ГГ, и тот решил убрать
его… Ах, как много этих «может-может-может»!!! Сука ГГ! Но откуда
же он едет? Господи (на этот раз снова «господи» – ведь когда
человек находится в состоянии возбуждения, господь и чёрт для
него равны), да с дачи Микояна, откуда же ещё!

Только сейчас до Серёжи дошло, что он попал (ехал, целенаправленно
ведь ехал!) на ту самую железнодорожную ветку, которую они взорвали.
«Как пёс возвращается на блевотину свою»… Неужто верны все эти
сказки, что преступники волей-неволей всегда приходят на место
своего преступления? Серёжа вскочил – здесь могут его поджидать!
Прочь отсюда! Нет, как же бежать? А ГГ? Так, зачем он ездил на
дачу Микояна – а он как пить дать возвращался именно с неё! –
это понятно: тогда, перед операцией, он не смог взять свои вещи
и книги, пришлось оставить. Саша обещал забрать их после осуществления
акции и как-нибудь отдать ему. «Как-нибудь», потому что систематические
встречи на квартире ГГ по вполне понятным причинам планировали
отменить… Была предусмотрена только экстренная встреча – ровно
через двенадцать часов после начала операции, если во время неё
что-нибудь не получится. Куда же он теперь едет? Домой, куда же
ещё! Во всяком случае, это очень правдоподобно и… единственное,
что мог предположить Серёжа. За ним!

И вот Серёжа перебегает на противоположную платформу – он всё-таки
бежит, но не прочь, не спасается бегством, он бежит, чтобы догнать
предателя, виновника всех их бед и… Да, и покарать его! Убить!
«Гоша Горценти, бля!» – Серёжа забывает о всех мерах предосторожности,
что он только что собирался предпринять. В возбуждении снуёт он
по платформе, жажда мести разрывает его на части. Мысли носятся
в беспорядке, натыкаются одна на другую, разлетаются в разные
стороны. «Провокатор!» – как это он раньше не додумался! Серёжа
вдруг вспомнил, как ГГ однажды заметил насчёт постоянной подвижности,
постоянного недоверия, постоянной осторожности Че, что, мол, эти
принципы похожи на принципы наркоманов. И на этом основании ГГ
утверждал, что Че и сам покуривал травку, да и вообще, как можно
жить в Южной Америке и не курить марихуану? Или чего покрепче
употреблять? Трава, говорил далее ГГ, при правильном употреблении
приучает к дисциплине. Что это за «правильное употребление», Серёжа
не знал, так как не курил траву никогда и очень сомневался в истинности
этого утверждения. Очень. А ГГ вот траву курил! Это точно.

Однажды, после одного из собраний на квартире ГГ, Серёжа застукал
его вместе с Кириллом – они кумарили. Серёжа вышел в порядке установленной
очереди из квартиры (расходились, как и положено, по одному),
дошёл до метро и, уже занося ногу на эскалатор, вспомнил, что
он давно планировал зайти в этих местах в милитари-магазин, но
всё никак не получалось. Почему-то подумав, что больше такой возможности
у него не будет (так оно и произошло), Серёжа вернулся – и в скверике
недалеко от дома ГГ увидел своих соратников. На скамеечке. Под
той самой сиренью, в которую он потом выкинет ключи от квартиры
ГГ. Совместное времяпрепровождение ГГ и Мухина удивило его, –
во-первых, для конспирации членам организации категорически запрещалось
контактировать друг с другом вне стен собрания, во-вторых, как
это прикажите понимать, ведь ГГ и Кира не ладили. А тут ещё они
и косяком обмениваются – то, что «зелёный» кумарит, его не удивило,
это само собой, но ГГ… Об увиденном Серёжа, однако, не доложил
на следующем собрании, как это полагалось по уставу. «Мало ли
что», – подумал он тогда. ГГ он уважал и плохо думать о нём стеснялся.

Теперь же встало всё на свои места. Наверняка ГГ «подмазывался»
к каждому крабовцу, как это и положено у провокаторов. Вынюхивать,
он просто должен был вынюхивать всё про всех, у каждого, о каждом.
Наверняка ведь подошёл к простачку Кире: давай, мол, мириться,
чего это мы, может, курнём, а? Ну, а тому много не надо. Потолковали,
небось, ещё и на корточках сидели, на зоновский-то манер. А до
него, Серёжи, очередь просто не дошла! Так бы ГГ непременно и
с ним поговорил «по душам». Именно! Интересно, покумарить предложил
бы? Оно и не мудрено, стать провокатором – наркоман, сидел… «За
что он сидел, хотел бы я знать!» – Серёжа мрачно сплюнул с платформы,
и плевок шлёпнулся точно на поверхность ближнего рельса. «Ведь
захочешь, и не попадёшь», – автоматически отметил это странное
явление Серёжа.

Вот попал, так попал! Проклятый империализм, азефщина! Чёрт, почему
же так долго нет поезда? Уйдёт, уйдёт же! Серёжа посмотрел на
часы и с удивлением увидел, что с тех пор, как ушёл поезд ГГ,
прошло всего пять минут. Вот что нетерпение делает! Ага, вот и
электричка какая-то приближается. Здесь они все идут на вокзал,
так что ему подойдёт. «ГГ – известный “тормоз”, тем более со своими
шмотками, я запросто догоню его ещё в метро», – радостно и злобно
потирал руки Серёжа. «Ну, а если не догоню, то поеду к нему на
квартиру». «А если и там ничего?» – выступил на сцену червь сомнения.
«Тогда я поеду разбираться к Мухину. Ну и Микояна заодно вытащу.
Уж вместе-то мы его из-под земли достанем! Кара предателя будет
первой акцией нового КРАБа!» – с этой мыслью Серёжа уверенно вошёл
в вагон.

Возбуждённый, он сел на свободную скамейку, даже не посмотрев
на сидевшего напротив него пассажира. Неуютно, неуютно чувствовал
он себя в электричке после случившегося. Какая-то неловкость и…
чувство вины терзали его. То ли напоминанием о точно таком же
вагоне, в котором он ехал тогда, то ли просто своей обыденностью
вагон вернул его к реальности. Замыслы – замыслами, пускай даже
и о справедливом возмездии, а сначала нужно выкарабкаться. Забывать
не стоит: он как-никак в розыске находится. Серёжа осторожно,
исподлобья оглядел вагон. Вроде ничего подозрительного. Можно
и расслабиться. Нет, сначала нужно всё-таки посмотреть, кто сидит
напротив него на скамейке. Да, он в очередной раз совершил свой
классический промах: сначала плюхнулся на свободное место, а потом
уже и стал думать, куда именно. Не будь у него такой отвратительной
черты, кто знает, быть может, и не висел бы сейчас по всему городу
его фоторобот.

Сразу же, однако, Серёжа не мог вот так взять и посмотреть на
того, кто сидел напротив. Неловко как-то. То, что он увидел из
положения, называемого в романтической литературе «не поднимая
глаз», одновременно и успокоило, и оттолкнуло его: женская рука,
держащая бутылку пива, рука с пухлыми ладошками, коротенькими
пальчиками и маленькими ноготочками. От одного вида этих рук ему
расхотелось увидеть лицо этой женщины. Или девушки – юбка коротенькая,
немного обнажает рыхлые ляжки. «Господи, она к тому же ещё и в
очках», – чуть не вырвалось у Серёжи, когда он всё-таки поднял
глаза на свою соседку. Но и без очков она была бы гадкой, эта
соседка. Та же, равнодушно скользнув по нему ответным взглядом,
глотнула пива и уставилась в окно.

Серёжу это задело – при своей-то гадкой внешности она могла бы
проявить к Серёжиному лику и больше почтения. Только тут он вспомнил,
что лицо у него другое, что привлечь заинтересованные женские
взгляды оно больше не способно. Он досадливо поморщился, потом
одёрнул себя: «Чудак человек, за ним вся городская ментовка охотится,
а он жалеет, что какая-то дура не смотрит на него восхищённо.
Фу!». Серёжа ещё раз осмотрел вагон – всё в порядке. Проехали
несколько станций – скоро уже вокзал. Прошло двое торговцев –
первый торговал мороженым, второй – газетами и журналами. У этого-то
продавца, по виду алкоголика, Серёжина соседка купила один из
многочисленных нынче женских журналов. «Надеешься найти там советы,
как подцепить мужа?» – злорадно усмехнулся Серёжа, чья непонятная
радость, казалось, увеличилась оттого, что на этот раз ему не
надо покупать гнусный «Калейдоскоп». Но девушка, сняв очки, чтобы
протереть их перед чтением, столкнула его со злорадной тропы на
дорожку, имеющую большее отношение к делу: «Стоп, а видел ли ГГ
меня, он же близорук!». ГГ видел плохо даже в очках, и это знали
все. Если, конечно, он не притворялся. Если он действительно плохо
видит, то тогда он не заметил Серёжу, и у него есть все шансы
догнать его, а если всё это время он притворялся, то тогда…

«Вот идиот-то!!! Ну я и идиот! – Серёжа чуть не подскочил на своём
месте. – Да он же просто не узнал меня! Потому никак и не отреагировал!
Ха, так теперь-то я его точно догоню!». Серёжа принялся было ликовать,
но потом его сразила – просто наповал сразила – мысль, а что,
если бы ГГ узнал его, вдруг он выбежал бы из электрички к нему
и всё объяснил бы? Вдруг он всё-таки не предатель? Всю оставшуюся
дорогу Серёжа так и не смог успокоиться – предатель ГГ или нет.
И чем ближе поезд подъезжал к вокзалу, тем больше Серёжа нервничал.
Он буквально не находил себе места – хотелось начать бегать по
вагону туда-сюда, туда-сюда. Или просто бежать вперёд по вагонам
– как в том ужасном сне. Нет, предупреждённый, он побежит назад.
Эй, что за чушь, думать о каком-то видении и поступать, основываясь
на его содержимом! Серёжа чувствовал, что его терзает истерика,
самая настоящая истерика. Было ещё хуже, чем до этого в автобусе.
Поташнивало, крутило, ломило. «Может, я заболел? – подумал он.
– На нервной-то почве?».

Электричка прибыла на вокзал. Серёжа вскочил со своего места и
ринулся к выходу: «Ну, теперь мы расставим все точки над “и”!
И если он не сможет мне всё внятно объяснить, то я, клянусь богом,
клянусь дьяволом, клянусь ими обоими, – убью его!».

…Многие, очень многие люди способны угрожающе гудеть, подобно
готовому вспыхнуть голубыми искрами перегруженному трансформатору…
или нет - подобно закреплённой на самолётных такелажах атомной
бомбе (очень может быть, что атомная бомба не гудит и тем более
не крепится на такелажах, но сейчас это, ей-богу, не важно), вот
только у большинства таких «гудящих» людей спущенная с цепи ярость
далеко не идет. Они, такие люди, способны угрожать, они способны
проклинать, они способны ругать – но до реализации угрозы дело
у них никогда не доходит. Почти никогда. «Почти» – значит всегда.
Именно таким и был Серёжа. И даже более того, он знал, что он
такой, он знал, что, когда он наконец догонит ГГ, допросит его,
и, если ГГ не сможет оправдаться, он не убьёт его тут же на месте,
он не кинется сразу на него и не начнёт душить – хотя бы просто
душить, – нет, он уставится на него, безмолвно вопрошая, что всё
это значит, зачем, почему, как же так…

Выскочив из вагона, Серёжа хотел было броситься бежать, бежать
сломя голову, однако вовремя осознал, что делать этого не стоит
– на вокзале полно милиционеров. Сдержав себя, он не спеша направился
вдоль платформы – пассажиры «успокоили» его, приняв в свои серые
и напрасно суетящиеся ряды. Навстречу к поездам тоже шли люди,
их поток смешивался с потоком только что приехавших – лучшего
способа спрятаться не найти. Серёжа начал успокаиваться. Ему оставалось
пройти ещё немного, чтобы повернуть направо и привычно перепрыгнуть
через турникеты (билет он никогда не покупал из «идейных» соображений),
как вдруг среди идущих навстречу пассажиров Серёжа увидел молодого
бычка с тяжеленными сумками в обеих руках. Он почему-то сразу
выделил именно этого дебелого деревенщину. «Это что же, мы бы
вот так везли свою бомбу?», – подумал было он, но потом понял,
что это не та мысль, которую хотел посеять в нём этот сельский
амбал. Ненависть – вот что излучал этот носильщик поневоле, вот
почему Серёжа обратил на него внимание. И ещё он почувствовал,
что эта обыкновенная бытовая ненависть, порождённая усталостью
от тяжёлой ноши и раздражением от осознания того, что он выглядит
убого, совершенно не «круто», не так, как должен выглядеть современный
молодой человек – эта ненависть направлена на него, Сережу. На
его месте мог оказаться любой человек, но оказался он, Сергей
Громов. Потому что он был ровесником этого урода, и потому что
у него не было таких тяжёлых сумок.

Было ясно как день, что бычок хочет боднуть его – толкнуть плечом.
Он здоровый, этот сельский бычок, да ещё его масса усилена массой
огромных сумок – такой толкнёт, так толкнёт. «Если он меня боднёт,
я просто упаду. Он задавит меня», – весело подумал Серёжа. Ему
внезапно стало очень весело, весело от всего – от того, что он
пережил, от вида этого «племенного производителя», от того, что
сейчас произойдёт. А произошло вот что: в последний момент Серёжа
увернулся от тарана, и бычок, не заметив подлого манёвра, – настолько
им овладело желание отомстить «городскому» за отсутствие у него
тяжёлых сумок, – направил удар туда, где должен был быть Серёжа,
но где его не было, то есть в пустоту. Пустоты он никак не ожидал,
поэтому потерял равновесие, не удержался и упал. Вместе с двумя
сумками. На асфальт. Громко. «Ну, Се-роожа!» – весело прокричал
про себя Серёжа привычную дразнилку в свой адрес. Только на этот
раз – хоть когда-то это должно было произойти – «се-рожа» была
победной.

В бессильной ярости бычок оглянулся, ища испепеляющим взглядом
виновника своего падения. Он был готов хватать его за ноги – настолько
был взбешен. «Не-а, я лучше дальше пойду, незачем мне наслаждаться
его позором. Сам виноват! Пускай отыграется на ком-нибудь другом.
Надеюсь, ему станет легче», – радостно подумал Серёжа. На его
беду на грохот падения обернулись люди. В том числе и двое дежурных
милиционеров – они переглянулись и быстро пошли по направлению
к Серёже.

- Молодой человек, можно ваши документы?

У Серёжи внутри всё оборвалось, ноги заходили ходуном, спина взмокла
он шеи до задницы. «Проклятый, прокля-а-атый империализм!» – завизжало
внутри. «Спокойно, спокойно», – чуть не прокричал Серёжа самому
себе. Бежать было некуда. В голове стремительно пронеслось дежавю:
он вдруг вспомнил то почти мистическое состояние, которое охватывало
его в детстве, когда он просыпался рано утром – часов в восемь
или даже в семь (для него это было рано). Лёжа под одеялом, полусонный,
он слышал доносящееся с улицы цоканье копыт об асфальт – единственная
в их небольшом городке лошадь, везущая свою неизменную повозку,
уже спешила по каким-то делам…

Документов не было.

- Пройдёмте с нами.

Серёжа молча повиновался: «Нет, нет, не-е-ет! Этого не может быть!!!».
Они вошли в дежурную часть. В комнатке, за обшарпанным письменным
столом сидел грузный сержант – на шум открывшейся двери он поднял
голову, и лицо его переменилось: «О!» – довольная улыбка во весь
рот. Серёжа остановился, совершенно ничего не понимая: «Как так?».

Сержант с кряхтением поднялся из-за стола, подошёл к стенду, где
висели всякие бумажки, – распечатки приказов и портреты разыскиваемых
– сорвал один из них и, помахивая им, подошёл к Серёже.

- Ну что, Тимофеев Иван Геннадьевич, отбегался? Успел хоть девчонок-то
поебать?

Удар по уху оглушил Серёжу.