Проза

 

 

 

* * *

Евдокимов вздумал извиниться передо мной. Прошло два или три дня, как он сцепился с Хвичиа. Или я должен говорить… с Люцифером? За это время Семён организовал ещё четыре побоища, так что подобного благородства я от него никак не ожидал.

Ночью был очередной приступ. Сильнее предыдущих — сам еле оклемался, зверей успокаивал дольше обычного. К счастью, на выручку пришли двое зоологов. «Похоже, человеческое в них всё-таки осталось», — с таким оптимистическим настроем рухнул опять спать, однако уже через полчаса был разбужен песнопениями одуревших от водки полярников. Настолько одуревшими, что я даже не смог узнать их по голосам. Песня была престранная:

 

На острове Туле живёт мой Король

На острове Туле!

Не мёртв он, но спит под Волшебной Горой

На острове Туле!

Плыву к берегам, где пройдёт моя боль

На острове Туле!

Я нем, но пою по дороге домой

На острове Туле!

 

Заснуть так и не получилось — лишь проворочался несколько часов. Я плохо соображал, ноги были ватными, когда утром Евдокимов отыскал меня в зверинце — я кормил голубей.

Неуклюжие извинения слушал вполуха, кивал невпопад. Мне было всё равно: «Это долго не продержится. Через несколько дней — а, может, и часов — он опять сорвётся. На меня, на кого-то другого — какая разница. Возможно, даже побьёт. А то и убьёт. Меня убьёт».

Почему-то эта мысль не принесла страха.

- Я всё не пойму, как оно лучше-то постоянно сдерживать себя. Как? Так или эдак?

Семён, похоже, каялся. Это дико смущало его. Он то пытался пригладить непослушные вихры, то теребил бороду, отпущенную по веянию полярной моды (на «Ассоль-2» только Хвичиа и Логинов ходили безбородыми, ну и я, так, с голливудской бородёнкой), однако совершенно не шедшую ему, ибо казалась приклеенной, вдобавок вопреки его шевелюре она отросла почему-то рыжей, из-за чего газотехника иногда просили поделиться хной.

- Пропитываясь ядом злобы и буйства, отравляя всё и всех вокруг себя, но тихонько тянуть, да, тихонько, всё дальше и дальше… Или же разом выплеснуть всю свою злобу, всю до капельки, в каком-нибудь бессмысленно жестоком акте выплеснуть, убийстве, изнасиловании, и потом досиживать оставшуюся жизнь в изоляции на строгом режиме, но никого больше не терзая и не отравляя…

Перекличка с моими мыслями заставила меня встрепенуться и пристально посмотреть на Евдокимова. Он воодушевился, что наконец-то добился внимания, но тут…

- Эй, лягушатник! Крылья ещё не выросли? — раздался грубый оклик.

Это горланили… голуби!

Больше всего меня поразило не то, что я услышал их, а то, что Евдокимов вроде как тоже понял, что обращаются к нему. Он съёжился, начал затравленно озираться по сторонам, дёргаясь всем телом словно ткнутая веточкой гусеница, потом застыл, переводя взгляд то на меня, то на голубей. Губы дрожали, пот градом катил по лбу. Грубый хохот — бха-ха-ха! — заставил его подскочить на месте, сорваться и угорелым пролететь между звериными боксами.

- «Лягушатник»? — повернулся я к голубям и, чтобы подбодрить себя, подбросил им зёрен проса.

Те покатились со смеху:

- Бха-ха-ха! Он самый!

- Хм, за что же вы его так? — я не знал, с чего начать.

- На сорок пятом году жизни своей героической проведал о Золотой Стране, той, что мы величаем Туле! «Туле, о, Туле, Дивный ты Остров!»

«Так вот кто мне спать не давал!» — опешил я.

Голуби тарабанили по очереди: один говорит, другие клюют зерно, воротят своими прилизанными головками — шейки и грудки поблёскивают то зелёным, то сиреневым цветом, — потом меняются. И все ни секунды не стоят на месте, туда-сюда слоняются. Возникало ощущение, что говорят все залпом.

- Вздумал махнуть туда, в Золотую Страну, да по дурости спутал с богопротивной Атлантидой, ну и направил свой «Лайтнинг» не в ту сторону. Бха-ха-ха! К счастью для себя, не долетел!

Я уже понял, что они говорят именно о Сент-Экзюпери, но на всякий случай решил уточнить:

- Если бы вы сказали, что он был Есениным, Сергеем нашим Александровичем, я бы охотнее поверил. А на Экзюпери он не больно-то и похож…

- Бха-ха-ха! А мы не больно-то похожи на рыцарей Тевтонских!

- Рыцарей… Тевтонских… — отозвался я беспомощным эхом.

- Мы — Крестоносцы! Гордо несём Крест в душе своей! «Помогать! Защищать! Исцелять!» Вот уже несколько десятков воплощений подряд искупаем вину свою! На разных континентах, в разных условиях, — то под крышами дворцов, то на помойках, — но всё время голубями появляемся мы в мире этом. А всё за то, что в году 1408 от рождества Христова по велению нашего верховного командора, Магистра Тевтонского ордена Ульриха фон Юнгингена, посягнули взять штурмом Туле, Золотую Страну, что здесь неподалёку во льдах таится.

- Ваш судья не был лишён чувства юмора, — сдержанно заметил я.

- Так ведь Ангел Господен — они все такие! Бха-ха-ха! Но это не остановило гордых Тевтонцев! Ведомо ли тебе, что на Новой Земле до сих пор находят бункеры, возведённые представителями германской расы в году 1942 от рождества Христова? Не все ещё нашли, а некоторые так и вовсе никогда не найдут! Бха-ха-ха! О, да, это всё Тевтонское наследие! Туле никому не даёт покоя! Воистину люциферианская гордыня — завладеть Туле! Ах… Какое страшное заблуждение! Но это наша последняя инкарнация! Ура! По её завершении обретём мы долгожданную свободу, и будем жить в Золотой Стране, не зная ни горести, ни печали. «Туле, о, Туле, Дивный ты Остров!»

- А что с… «французишком»?

- Экзюпери? А, ну, он тоже поселится в Стране Золотой! Как же без него! У него тоже срок заканчивается, но посмотрели бы мы на него, если бы он так же долго как мы маялся! Лягушатник, одно слово!

- Его тоже… осудили?

- Ага!

- А за что?

- Как «за что»? Бха-ха-ха! За то, что не выдержал бремени особенного человека и покончил с собой в трудный для родины час! Бха-ха-ха! За это его осудили пять инкарнаций подряд быть засранцем!

- Что за бред! Кому нужны засранцы?

- Бха-ха-ха! Божьему Промыслу, Божьему Промыслу! У Него всё предусмотрено! Если нужны голуби, то нужны и засранцы, это же очевидно! Бха-ха-ха!

Я чуть слюной не подавился.

- Кхх… Как вы, Экзюпери — и все остальные — оказались здесь? на станции? Зачем?

- Здесь все те, кто при жизни рвался в Страну Золотую! О, да! Ибо наше время пришло! Скоро нас заберут отсюда! Кстати, если нужен Есенин, поищи его среди крыс! «Я хочу быть жёлтым парусом в ту страну, куда мы плывём»! Если только ты не порешил его! Бха-ха-ха!

На меня снизошло, что я действительно усыпил кого-то, но в тот момент, признаюсь, донельзя волновал совершенно другой вопрос.

- А я? Меня тоже заберут?

- Тебя? Ты ничего не знаешь о себе? — Голуби загоготали словно дикие гуси. Потом вдруг спохватились. — Ведём себя как свиньи, бха-ха-ха! Уж прости нас, этикету не обучены, мы люди простые… Бха-ха-ха! Люди… Люди! На самом деле мы хотели поблагодарить тебя за то, что ты заботишься о нас! — они выстроились в ряд и часто-часто закивали своими головками. — Без тебя мы бы померли с голоду. Ах, мы такие прожорливые!

Так, умасливая меня, они беспардонно съехали с темы, — извиняюсь за столь недостойный неологизм. Я угрюмо заметил им в ответ, что «забочусь» о них только по одной причине: мне ведом ужас, в котором они живут.

- А так-то ещё не факт, что как-нибудь реагировал на вас. Вот.

- О, как это по-человечески, даже слишком по-человечески, — фыркнули в ответ голуби.

Мне стало неуютно от того, как хитро они начали зыркать друг на друга, поблёскивая своими глазёнками-бусинками.

- Твой случай лишний раз подтверждает, что когда у человека всё хорошо, он перестаёт быть человеком, а заботится об окружающем мире только тогда, когда приходит беда. Всё, как и говорил Мастер Чань, что родом из Чжэцзян! Бха-ха-ха! Наслышаны о твоей содержательной беседе с ним! Бха-ха-ха!

- Ну, вот что!

Но мне не удалось задать взбучку наглым птицам — раздался вой сирены. Нет, на нас не напали вражеские подводные лодки, это был условный знак. На деле зимовщики не опустились совсем уж до скотского состояния. Как в компании опытных гуляк кто-то один по жребию остаётся трезвым, чтобы потом развозить всех по домам, так один из полярников — строго по графику — нёс вахту, пребывая ни в одном глазу. По крайней мере, старался. Не пить. В его задачу входило предупреждать о посланниках из внешнего мира.

Решив, что из голубей-Тевтонцев выжал всё, я махнул рукой и отправился на разведку.

С деланным почтением они ворковали мне вслед.

Оказалось, к нам приближается караван с Диксона. Целью его был Зурбаган, а к нам они «заедут заказы закинуть». «Да какие уж тут заказы, большинство не помнит, как маму родную зовут», — посетовал «вахтенный». Он действительно был трезв — тоскливо, до отчаяния, — так, что сам не верил в это.

Начали прибираться — было замусорено, кое-где наблёвано.

Мне было приятно снова видеть вменяемых товарищей, хоть немного вменяемых.

Всё бы прошло гладко — военные спешили, хотели сразу после Зурбагана отправиться назад, поэтому не стали забирать заготовленные для отправки на Большую Землю ящики с отчётами (что-то мы да наработали), мол, на обратном пути подхватим, — однако красочную постановку трудовых будней испортил не кто иной, как Александр Фадеев собственной персоной. На глазах у ошарашенных военных он выскочил из «трюма» радиостанции, даже не прихватив верхней одежды, — после выяснилось, что перед марш-броском он порядком разгромил свою каюту, — и размахивая флагом почему-то Аргентины (после каких-то торжеств организаторы оставили нам полный комплект государственных флагов), прокричал сумеречному небу:

- «Не вижу возможности дальше жить, так как искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии и теперь уже не может быть поправлено!»

Начальник конвоя, майор Емельянов, только и нашёлся сказать:

- Ну вы это, пейте-то поменьше.

И быстренько — от греха подальше — забрался в вездеход. Машины тронулись.

А Фадеев продолжал:

- Там, за льдами, вижу я Страну Золотую! Землю Санникова! — Он уже более не смотрел на небо, а вперился стеклянным взглядом именно туда, где, если рассуждать здраво, и была бы Земля Санникова, если бы она действительно существовала, — Мы разучились быть людьми! Слышите, люди? Мы! разучились! быть! людьми! Нам нужна Великая Цель, чтобы снова стать людьми! Не как БАМ, мать его за ногу, ве-ли-чест-вен-не-е! Нам нужна Земля Санникова!

Надо сказать, зрелище было эпичное: сумерки, рокочущие, все в снегу вездеходы, режущий свет прожекторов — и старающийся перекричать их полуодетый пьяный безумец.

- Команда! Слушай своего капитана! Курс! на Землю Санникова!!! — взвыл Фадеев вслед исчезнувшей технике.

Агеев попытался увести идейного вожака, однако Александр Александрович оказал сопротивление. Он начал беспорядочно махать руками, давая понять, что ради вожделенной цели готов на всё. При этом он отчаянно голосил — Земля Санникова звала и манила, теребя душу и не давая покоя. Наиболее вменяемые бросились на помощь растерявшемуся Александру Дмитриевичу, однако натолкнулись на неожиданное препятствие в лице группы других полярников, вставших на позицию, что «у капитана жар» и, следовательно, его нужно «чуток остудить». Полагаю, их замысел заключался всего-навсего подержать Фадеева на холоде, пока тот не перестанет буйствовать. Увы, их действия были неверно интерпретированы остальными, в панике решившими, что те преследуют цель заморозить начальника насмерть.

Произошла кровавая стычка. В частности, Замину почти сразу же сломали нос — он вцепился в Фадеева и не отпускал его.

Но хуже всего было то, что иные работники действительно послушались приказа. Один рванул вперёд, в сумерки, пробормотав перед этим нечто сакраментальное вроде «Человек — не Бог весть что рядом с замечательными зверями и птицами». Не знаю, как его звали. В этой жизни звали. За ним, конечно, побежали, и таки догнали, однако не нашли ничего лучше, кроме как повалить лицом прямо в сугроб. Попутно выяснилось, что некоторые из преследовавших его на самом деле держали в уме другую цель — они побрели дальше. К Земле Санникова, надо полагать.

То был полный бедлам. Не исключено, что дело закончилось бы смертоубийством или, как минимум, несколькими обморожениями, если бы не Сакура, которая принялась… собаки ведь лают? но она — я был в этом уверен! — звала, звала кого-то по имени — я сразу понял, что это имя.

- Ридван! Ридван! Ридван!

Полярники завертели головами в её сторону, и все они — нисколько в этом не сомневаюсь — слышали то же, что и я.

Как Ассоль звала «Ридван!»

На лающую собаку так не реагируют.

И он пришёл из сумерек, появился ниоткуда — я видел гигантскую фигуру — должно быть, все видели великана, ибо замерли и притихли, а взгляды были вверх устремлены — и страх подкрался к нам, неведомый доселе страх — вовсе не ужас, вовсе не животное предчувствие неминуемой смерти или плотских страданий — это было как если бы какое-то спрессованное до самой точки Величие, нечто в порядки раз более грандиозное, нежели человек, вдруг стало бы одновременно давить снаружи и разрывать изнутри твой мозг — и все мы видели — ах, в следующий момент увидели — словно ясным солнечным днем увидели — что это человек — такой же, как и мы — он идёт к нам, а взор его печален и скорби преисполнен — но это немыслимо гордый взор, неземному созданию принадлежащий.

И я услышал шёпот полярников — или, быть может, их мысли, ибо сомкнулись уста, словно раскалёнными скобами скованные: «Санников, это Санников! Прости нас, Господи, грешных», — а стоявший рядом со мной Евдокимов, вялый как нанюхавшаяся лаванды моль, промолвил безучастно: «Это он мне сказал, что в прошлой жизни я был французским лётчиком».

И в следующее мгновение все словно ото сна встрепенулись — кто поднялся со снега, кто опустил занесённый кулак — как в замедленной съёмке — все развернулись и побрели к себе в каюты, — как дети малые от укора воспитателя, укора сдержанного, безмолвного, но беспощадного и пронзающего насквозь — укора-в-сердцах — все пошли прочь, послушно и покорно.

С тех пор — по крайней мере, всё то время, что мне было отведено жить на станции — среди зимовщиков воцарились былые мир и согласие. Почти. Пить не прекратили, но до скотства более не опускались. Санникова же никто не поминал — ни словом единым. Даже Валентин Витальевич, и тот больше не заикался о его канонизации, хотя вот уж действительно славный повод был! Только однажды кто-то из полярников ни с того, ни с сего вдруг сказал, что «в тот самый день» видел на месте нашего маяка пылающее синим пламенем огромное распятие. И сразу дёрнулся, словно язык прикусил. Кто-то успел кивнуть в ответ. Но больше ничего.

Но тогда, в тот момент, я остался один перед ним, один на один.

Нет, не один — позади меня безмолвно стояла Ассоль, а в дверях замер Артур.

Он обратился именно ко мне — он говорил медленно, словно через силу, как будто на чуждом для себя языке. Увы, не Вселенскую Мудрость преподнёс он мне.

- Тебе нельзя здесь больше оставаться. Скоро караван пойдёт назад. Уезжай. Лёд! Это единственный безопасный путь.

- Зачем уезжать? Я не могу! Я здесь ещё нужен!

Возмущение, обида, гнев заклокотали во мне. Меня выгоняли, словно непослушного ребёнка гнали прочь. А я даже не знал, за что.

- Всё, что мог, ты уже сделал.

- Но я ничего не сделал! — Действительно, что я сделал? о чём он? — И я не могу просто так бросить… ни людей, ни зверей.

- Мы не можем тобой рисковать.

- Не понимаю…

- В твоих силах свершить Великое Деяние. Но среди обитателей станции есть предатель. Его цель — уничтожить тебя. Погубить всех. Скорбим, мы не знаем, кто он.

- Какое деяние? Какой предатель? За что меня уничтожать?

- Уезжай. Ты вернёшься сюда потом и сделаешь то, что предначертано.

- Но послушай! Ещё один вопрос! Ну, пожалуйста! — Мне было страшно задавать этот вопрос. — Только один! Кто я?

Санников едва заметно мотнул головой.

- Уезжай.

И исчез.

 

* * *

Сакура и Капитан выжидающе смотрели на меня, как и положено преданным домашним любимцам… или… Ассоль соединила ладони в молитвенном жесте, а Артур нетерпеливо махал рукой — звал внутрь, в тепло. «Я понимаю, я понимаю!» — пронеслась в голове молнией мысль. Но почему вдруг? Из-за… вечного страха? Ужаса, что истерзал душу? Может, на это и намекал Лянцзе? Но что хуже всего… вдруг это… пройдёт? Много ли у меня времени? Лучше не искушать судьбу — и я побежал к Шмоло.

Ицхак Лурия молился. Привычно молился. Поэтому-то он никогда ни на кого и не реагировал.

- Рабби, простите, что отрываю вас от молитвы. Мне нужно задать вам несколько вопросов. Мне довелось поговорить с Лянцзе, и он…

- Ах, этот хитрец никогда ничего толком не говорит, — Шмоло обернулся ко мне, но без всякого энтузиазма обернулся, словно лишь убедиться, что я не тот, кого он ждёт. Взгляд его блуждал бесконечно далеко.

- Ну, да, от голубей, то есть Тевтонцев, — каббалист слегка поморщился, — я узнал гораздо больше.

Лурия смолчал и… как ни в чём не бывало вернулся к своей молитве. Так продавец отворачивается от припозднившегося покупателя, ради которого не хочется открывать дверь с уже вывешенной табличкой «Закрыто». Я пошёл козырями.

- И ещё я говорил с Санниковым!

- Ты беседовал с самим… Привратником? — на этот раз Лурия даже поднялся с колен. — Странно, обычно он является только во снах. — И добавил едва слышно, так, что я еле уловил, — Ах, если бы только Ангелы являлись во снах… — Мистик пытливо посмотрел на меня.

- Ну, если честно, явился он не только мне. Он… усмирял.

- Ах вот как. Значит до этого уже дело дошло, — Лурия, казалось, был готов к этому.

- Но беседовал он только со мной. — Боюсь, я сказал это хвастливо. — Он сказал, что здесь, на станции, есть предатель. И он может всех погубить.

- Скверно, ах, скверно, — лицо каббалиста стало пепельно-серым, — Мне следует больше молиться о Земле Обетованной.

- Что погубить? Рабби, что происходит? Объясните мне!

Он горько усмехнулся.

- Нет занятия труднее и неблагодарнее, чем объяснять Волю Господа.

Я испугался, что Лурия снова покинет меня — на пару мгновений показался Шмоло. Но мистик вернулся. Вопросы, нужные и ненужные, важные и глупые, заскакали в голове, налезая друг на друга.

- Откуда берётся страх? Почему мы все страдаем?

- Страх — это естественная реакция на них. На их атаки. Ты весьма метко называешь происходящее… приступами.

- На них?

- На демонов. Гостей из самых низких областей тонкой сферы.

- Что им нужно?

- Рай. Земля. Даже Ад, если таковой существует. Души. Люди. Даже самые отъявленные негодяи. Всё, им нужно всё. Они приходят и пожирают всё.

- Как их победить?

- Ах, этого даже Ангелы не знают. Неужто ты думаешь, что если бы они знали, они бы уже давно не победили их?

- Стало быть, мы обречены?

- У нас есть великий стимул противостоять им.

- Какой?

- Страна Золотая, что таится за вечными льдами, ждёт нас.

- Да что же вы все заладили! Рабби, за вечными льдами нет никакой земли! Многие её там искали, но никто так и не нашёл!

- Разумеется, никто не нашёл, ведь её спрятали. Даже то, что соотносится с реальностями Высшего Порядка, нужно защищать… Драгоценности следует таить не только от алчных злодеев, но и от безобидных профанов, ибо в невежестве своём способны обратить они в серые камни чудесные самоцветы. Как закрылась Примордиальная Эпоха, недоступна более Земля Обетованная равно для людей и демонов. Архангел Ридван заботливо переносит её, пряча от любого взора, в какое бы измерение и кем бы ни был он направлен. У каждого сада должен быть не только садовник, но и стражник.

- Перемещение магнитного полюса связано с атаками демонов? — осенило меня. Я вспомнил, что говорил об этом с Хвичиа как раз у клетки Шмоло.

Я чувствовал себя восторженным неофитом эзотерической секты, которому патроны вдруг открыли Великую Истину.

- В Высшей Реальности не существует никаких магнитных полей и полюсов, хотя в телесной сфере всё это проявляется именно так. Но дело не в этом. Несмотря на весь трагизм ситуации, меня всегда забавляло, что ни один так называемый учёный никогда так и не обратил внимания, что страх нападает на живых существ только в пределах «Ассоль-2». Немудрено, современная наука принимает только то, что угождает её теории. Достопочтенный главный зоолог объяснял только то, что видит человек. Но то, что неведомо Аркадию Николаевичу, известно Люциферу.

- Так ведь Люцифер — повелитель демонов!

- Люцифер — такое же Божье творение, как ты или я. А гости из самых низких областей тонкой сферы — подданные Хаоса. Если они пожрут нас, они пожрут и Люцифера.

- Послушайте, рабби, меня уже не удивляет, что здесь в каждой клетке или кабинете сидит великий писатель, философ или мистик, а по коридорам расхаживает Люцифер, но они-то — Ассоль и Артур, то есть Сакура и Капитан — они ведь никогда не жили! Они всего лишь… литературные персонажи!

Рабби пытливо посмотрел на меня.

- В чём заключается подлинная задача человека? В восстановлении своей духовной формы. Или, лучше сказать, прообраза. Те, кто называют себя писателями, работают неуклюже и вслепую, тем не менее иногда им удаётся достичь определённого результата. Они редко когда создают действительный прообраз души своей. И всё же созданные ими духовные формы оказываются вполне реальными. Когда-то, будучи самим собой, то есть во плоти, я вступал в общение с душами праведников, чьи могилы видел в окрестностях Цфата. Потом я узнал, что они были лишь… их обозвали «литературными призраками» из Зогара. Но были ли от этого мои беседы с ними лишены смысла? То, что принято называть воплощениями, и то, что Платон определил идеями — слишком часто грань между ними размыта. Душа может превратиться в идею, а идея — в душу. Души вездесущи, идеи вездесущи, и с теми, и с другими возможно общение. Как можно сомневаться в существовании Ассоль и Артура, но при этом принимать Люцифера?

- Но как же тогда страх? Почему они не ведают страха во время… приступов?

Каббалист посмотрел куда-то вдаль, долго всматривался во что-то, словно хотел удостовериться, что оно по-прежнему на своём месте, потом медленно, словно нехотя вернулся ко мне. Его взгляд был твёрд и на удивление молод, но в глубине его, на самом дне шевелилась мучительная боль.

- Ассоль и Артур тоже низвергаются в бездну ужаса. Как и все мы. Но им нельзя, нельзя выказывать свой страх. Иначе всё это не имеет смысла.

С этими словами рабби кивнул мне, давая понять, что беседа завершена. Он отвернулся и снова принялся молиться.

Шмоло фыркнул.

Разочарованный вздох вырвался у меня — самый главный вопрос я так и не успел задать.

И я решил ослушаться Санникова-Ридвана.

Я не оставлю «Ассоль-2» до тех пор, пока не узнаю, кто я.

Увы, моё любопытство обошлось мне дорого. И не только мне.

 

* * *

На моё вторжение никто не отреагировал, только Евдокимов чуть ли не с ненавистью посмотрел на меня. Злился, что разоткровенничался передо мной.

Кают-компания больше напоминала собрание анонимных алкоголиков, куратор которых вдруг тяжело заболел или уехал: пациенты по привычке собрались, но за отсутствием наставляющего и подбадривающего руководства прихватили с собой выпивку и теперь без стеснения потворствовали пагубной привычке, оказавшейся сильнее их. Пытались вести интеллигентную беседу терапевтического характера, но ничего не выходило.

- Давеча Аркадий Николаевич сказал, что ты собираешься написать продолжение «Алых парусов»?

Евдокимов обратился к Агееву, весь из себя такой положительный и вежливый, однако я прямо-таки видел, как за ниточки «нового» Семёна дёргает былой дебошир и скандалист Евдокимов. Проболтавшийся Хвичиа не то чтобы виновато, но неуверенно заёрзал на стуле.

Я уже был наслышан, что наш главный магнитолог — писатель. Точнее, несостоявшийся писатель. Ибо писал исключительно «в стол». Представить миру что-то законченное у него не хватало сил. Или духа. И ещё он, по его собственным словам, донесённым молвой, не хотел «метать бисер».

- Да… — неохотно отозвался Агеев. — Я мечтаю… то есть, всё собираюсь… написать, так сказать, римейк «Алых парусов»… Хочу адаптировать события повести к современному дню, — преодолев возложенный самим же собой обет молчания, Александр Дмитриевич приободрился, — Например, угольщик Филипп станет водителем маршрутки, ну а зацветшая корзина с углём — запевшим соловьём мотором его раздолбанной «Газели».

- Так я тебя огорчу, — Евдокимов мрачно и победоносно хмыкнул, — хохол Стеколенко уже снял целый сериал про это. «Правдивая история об Алых парусах» называется. Ещё в 2010 году отелился. Мог бы и сам погуглить! — он не скрывал удовольствия, с которым вынес приговор горе-писателю.

Агеев действительно сделался удручённым. Это раззадорило Семёна, он словно очухался от своего летаргического сна:

- Жёсткое порно! Тебе нужно выписать рецепт на порно! Самое жёсткое порно, какое только может быть! Чтобы сняться с идеалов!

- Эх, мазута ты, Семён, мазута.

- Много ты понимаешь… В глубине души я страдаю!

«Беседа», едва родившись, скомкалась и умерла. Каждый снова замкнулся в своём коконе. Дилонов поднялся было с явным намерением толкнуть по обыкновению проповедь, но тут же рухнул на стул, а с него, чуть погодя, — на пол. Кое-как поднял я Валентина Витальевича и усадил на диван, откуда пасть было сложнее. Никто не помог мне, на низвержение титана мысли не обратили внимания. Кроме Хвичиа, чья ремарка смутила меня:

- Бедный Ницше.

Аркадий Николаевич был, конечно, пьян. По-моему, он не особенно понимал, с кем разговаривает. В несколько развязной, но по-прежнему флегматичной манере он продолжил рассуждать на кем-то заданную тему:

- Я заметил в нынешней культуре или, скорее, субкультуре такую закономерность: стоит какому-нибудь деятелю увидеть ряд общих черт и схожесть образа мышления с каким-нибудь светилой из прошлого, как он тут же объявляет себя его инкарнацией. На самом деле пресловутое переселение душ происходит по другим законам. Многие души своими последующими воплощениями не столь часто искупают вину за какие-то деяния свои, — хотя, строго говоря, в Промысле Божьем всё предусмотрено, потому вины ни у кого быть не может, — но вместо этого, так сказать, проверяются на прочность, на верность своим убеждениям. Стало быть, когда ты пишешь «Антихриста», ты должен быть готовым к тому, что завтра тебя запихают в такое тело, в сравнении с которым даже Христос ощутил бы себя еретиком… Ты знаешь, куда ты идёшь, но ты никогда не узнаешь, как ты придёшь… Но он знал, чуял что-то. — Последние слова Хвичиа-Люцифер прямо-таки прошелестел. — «Мы гиперборейцы — мы достаточно хорошо знаем, как далеко в стороне мы живём от других. "Ни землёй, ни водой ты не найдёшь пути к гипербореям"», — да, чуял, чуял, каналья. Земля, что за Северным Ветром… Ах, скольких она свела с ума или в могилу раньше времени. У простачка Грина была Гринландия, у безумца Ди — Гренланд. Как похоже, ах, как похоже… Эти две земли не сойдутся ни на одной карте, но разве это означает, что их первооткрыватели стремились в разные миры?

Я подумал, не спросить ли у Аркадия Николаевича о себе, даже набрал воздух, но мне вдруг пришло в голову, что Люцифер — не лучшая персона для вопроса «Кто я?». Смогу ли я поверить ему? Не окажусь ли я в очередном тупике?

Хватит с меня на сегодня. И без того слишком многое узнал я за этот день.

Уже в дверях услышал, как Агеев, ни к кому не обращаясь, промолвил:

- На самом деле Бог любил Ассоль гораздо больше, чем мы это предполагали. Поэтому он обрёк её на дальнейшую жизнь.

«Они все уже почти всё знают. Или, по крайней мере, начинают понимать. Откуда? Видят, как говорит Лянцзе, "изнанку Бытия"? Вспоминают свои прошлые жизни? Почему же у меня ничего не получается? Почему я ничего не вспоминаю, а вместо этого должен расспрашивать всех? Кто я?» — глухая тоска сковала разум, окутала ледяной коркой сердце. Стало невыносимо.

Заглянул в камбуз, просто так, ни на что не надеясь.

Ассоль и Артур, обнявшись, смотрели за окно. Молодая женщина обернулась, привычно улыбнулась и жестом пригласила полюбоваться видом. Зрелище, действительно, было грандиозное: полная луна, огромная и нереально чёткая, зависла мраморным ликом над бездыханным снегом. Кругом не было ни облачка — россыпи звёзд водили вокруг ночного светила свои хороводы. На мгновение мне даже показалось, что я слышу их песни, их странные песни. То ли прекрасный вид так подействовал, то ли близость волшебных созданий, но умиротворение и покой пришли в мою душу, без остатка развеяв тоску. Я не знаю, сколько я стоял рядом с Сакурой и Капитаном.

- Наши пассажиры всё уже выболтали вам, — вдруг повернулся ко мне капитан Грэй, вид у него был несколько виноватый, — Не только, увы, вам, — тень легла на его лицо, — Демоны раззадорили их пыл, заставили потерять контроль над собой.

- Мы не могли сказать вам, что наша станция и есть Корабль под Алыми Парусами, что летит в Страну Блистающую, — зардевшись, отозвалась Ассоль.

- А это капитанский мостик, — Артур вдруг приобрёл важный вид, даже величественный.

- Мы верили вам с самого начала, но нас могли подслушать те, кто вознамерились помешать нам, — грустно развела руками женщина.

- Теперь это не имеет значения, — задумчиво подытожил Артур.

- Простите ли вы нас? — дотронулась до моего плеча Ассоль, и в этот момент она была самой красивой женщиной на свете.

- Что вы, о чём вы… Я всё понимаю, — поспешно отозвался я, хотя на самом деле мало что понимал.

Ассоль благодарно улыбнулась в ответ.

И мы снова молчали. Я никогда не думал, что молчание может быть таким… радостным. Тихий восторг наполнял меня.

- Но вы так и не уехали, — промолвила Ассоль.

- Не уехал, — виновато признался я.

- Вы очень рискуете, — вздохнул Артур. — Впрочем, возможно, у нас будет шанс. У вас будет шанс.

Я хотел спросить их, расспросить обо всём, но Капитан потёрся о мою ногу и зевнул, а Сакура повиляла хвостом. И тоже зевнула. Я понял, что сам сейчас упаду от усталости.

- Спокойной ночи, — сказал я им.

- Спокойной ночи, — ответили мне Ассоль и Артур.

После тяжёлого дня я заснул мгновенно.

И мне приснился лабиринт — я ходил по нему долго, но без отчаяния, без страха, терпеливо исследуя поворот за поворотом, закоулок за закоулком. Занятие поглотило меня полностью, ничто другое не волновало, ничто не занимало мыслей. Только найти выход, и ничего более. Словно в этом была какая-то высшая цель…

 

* * *

В тот день меня разбудил Логинов. На станции меня никто никогда не будил (я спал у себя в камбузе), а тут — Логинов. Я сразу понял, что случилось что-то очень нехорошее. Почему-то испугался за Ассоль.

- Что-нибудь с… Сакурой?

- Сакурой? Нет, с ней всё в порядке, — Логинов, наверное, посмотрел бы на меня озадаченно, если бы не был в смятении, так мне показалось. — Но мыслите вы… в верном направлении. — Он вдохнул, потом откашлялся. — Я нечаянно наступил… на Гуля.

- На Гуля, — повторил я и протёр глаза.

Совершенно фантастическое известие.

Я посмотрел на будильник — час до подъёма — снова на доктора.

- На ястреба, — уточнил зачем-то.

- Да, на ястреба, — попытался улыбнуться Игнатий Георгиевич, но вышло криво и неестественно.

- Как же это вы умудрились?

- Умудрился, скорее, он. Как-то сбежал из клетки. А я просто… нечаянно… прищемил его дверью, в коридоре. Потом наступил. В полутьме всё произошло. Не заметил.. Он… почему-то ходил. В смысле, не летал.

Доктор совершенно сконфузился. Я попробовал представить разгуливающего по коридору ястреба. Ничего не получилось.

- Сбежал? Зачем ему сбегать?

- Откуда ж мне знать, — Логинов с грустной улыбкой пожал плечами, — всякая тварь стремится сбежать из неволи.

- Пожалуй.

Мне стало невыносимо жаль птицу.

- Так от меня-то что вам нужно, Игнатий Георгиевич?

- Я не ветеринар, но мне вполне ясно, что Гуль не жилец. К сожалению, я надавил на него слишком сильно.

- И?

- У вас ещё должен оставаться…

Он смолк на полуслове. Какое-то время мы безмолвно смотрели друг на друга. Наконец до меня дошло.

- Да, у меня есть две ампулы. А ваш… кончился?

- Нет, у меня тоже есть. Не в этом дело. — Он снова замялся. — Я просто не смогу. Придавить придавил, а усыпить не смогу. А тварь мучается.

Только теперь я понял. Логинов сам не хотел быть Кеворкяном, хотя в страданиях птицы повинен именно он. Его «не смогу» понять было можно, однако меня задело такое распределение обязанностей.

И, выходит, Аркадий Николаевич был прав, утверждая, что Логинов знал, зачем я просил у него снотворное.

- Хорошо, я сделаю, — я сдержанно кивнул.

- Извините, что сваливаю на вас эту… процедуру, — Логинов заметил, что я обиделся.

- Ничего. Не в первой.

Хорошо хоть, он не стал висеть у меня над душой, когда я всё делал, оставил наедине с ястребом. Но подобная деликатность показалась мне чуть ли не садистской.

Гуль лежал с распластанными крыльями на операционном столе, частые конвульсии сотрясали его тело. Я задумался, как можно было наступить на такую большую птицу.

Сделал укол в грудь. Пока гадал, как быстро Гуль затихнет, он зашевелился ещё больше и… заговорил.

- Рай… не только для избранных… это место… создано… для всех… Просто в Рай нужно стремиться… его нужно… завоёвывать… Хочешь… сердцем… можешь… разумом… должен… хоть бы и с оружием…

Он пристально посмотрел на меня, словно желая убедиться, понимаю ли я, о чём он говорит. Скорее всего, из-за высокой дозы снотворное оказало противоположное действие: произошёл адреналиновый залп. В следующий момент движение глаз птицы — видели ли вы когда-нибудь ястреба с человеческими глазами? — выдало его разочарование: я не тот.

- Скажи это всё Коле, так и скажи… мол, Саша Гриневский просил передать… мы… поспорили в последний раз.

- Коле? Я не знаю никакого Колю. У нас на станции нет Николаев…

- Так Агееву же… Александру Дмитриевичу… — вздохнул Гуль. — За уничтожение своих… рукописей… его поволокали изрядно… по телам чужим…

И он затих, совсем было затих, но вдруг встрепенулся, и я увидел смертельный ужас в его глазах.

- О, нет, нет! не верь ему… он… он…

И замер, бездыханный.

Потрясённый, смотрел я на мёртвую птицу. В этот момент вернулся Логинов. «Всё нормально?» — поинтересовался он озабоченно. Я кивнул.

- А что вы скажете Хвичиа?

- Да уж как есть, так и скажу, что ж делать. Но не думаю, что он, хм, как-то расстроится из-за этой потери.

Я было усомнился, памятуя, с каким трепетом главный зоолог относится к каждой подопытной твари, однако встретив его часом позже, по его мутному взгляду понял, что убиваться из-за редкого экземпляра он действительно не будет.

Агееву, конечно, ничего не передал. Я даже не мог представить себе, как проделать это. Пускай я понимаю животных — иногда понимаю — но людей-то я не понимаю. Что же мне, просто подойти к нему и сказать: «Александр Дмитриевич, тут такое дело, Гуль, ну, вы понимаете — подмигнуть при этом? ну уж, нет! — просил передать вам, что бла-бла-бла…» Да и как я могу что-то передать ему — из того мира, — если ему нельзя верить? Решил пока не спускать с него глаз.

Несмотря на такое дикое начало, день выдался вполне себе спокойным. Как вчерашний, как позавчерашний… Я уже неделю как вернулся к нормальному режиму работы: многие полярники вдруг воспылали любовью к правильному питанию. И вообще взяли себя в руки. На станции стало чисто, тихо, мирно. Один только Евдокимов немного портил картину: по-прежнему смотрел на меня волком, словно я украл у него что-то.

Самое главное: приступов с тех самых пор больше не было. Звери блаженствовали, я наслаждался миром и покоем. Вне атмосферы страха я не сумел заговорить ни с кем из них, но, в конце концов, стоили того их мучения? мои мучения? Так я утешал себя, оправдывал недостижимость ответов на мучившие меня вопросы. И каждый прожитый день волей-неволей заставлял меня усомниться в предупреждении Санникова. Какая опасность может мне грозить? о чём он?

Завтра я еду в Рогачёво. Фадеев бросил клич на добровольца — проследить, как военные будут отгружать нам новое оборудование. И я вызвался, торопливо вызвался, боясь, что меня опередят. Охотников, впрочем, всё равно не нашлось. Никто даже не скрывал, что не горит желанием ехать. Два дня работал как проклятый, готовя обеды наперёд. Зато теперь с чистой совестью… доберусь до своего лабиринта.

На этот раз непременно доберусь.

Я был почти что счастлив.

 

* * *

Мой последний вечер на станции начался с инцидента в кают-компании. Однако он вызвал у меня скорее умиление, нежели тревогу. Совсем как в старые добрые времена. Старые добрые… за какой-то месяц всё так изменилось.

У Дилонова случилась трагедия: на упаковке пряников (он заранее заказал несколько пачек) крупными буквами было написано «Постный продукт», однако вопреки заверению на противоположной стороне в составе значился яичный желток. Мелким шрифтом. Валентин Витальевич почти весь Рождественский пост, который уж десять дней как закончился, ел эти пряники. Огорошенный сантехник рассказывал о свалившемся на него несчастье каждому полярнику по-отдельности и всем вместе. Он тряс злосчастными пряниками и обречённо тыкал пальцем в состав продукта. Целлофан упаковки отвратительно скрипел при этом.

- Так ты теперь прямиком в ад? — вяло, без прежнего задора подколол его Евдокимов.

Дилонов чуть не сплюнул, но вовремя одумался. А Семён и сам уже махнул рукой. Основную атаку вёл Замин, несмотря на сломанный нос стоически верный своему кредо логикус-скептицизмус.

- Да какой там желток, Валентин Витальевич, какой пост! Вы пили весь пост и до сих пор пьёте! Ну? Я тоже пил и, да, пью, однако ж, отметьте, оскорблённого праведника из себя не корчу. Полноте, коллега, от ячного порошка вам хуже уже не будет! Уверяю вас! Вы давно уже всё залили вином!

- Много вы понимаете, Вадим Олегович. — Дилонов горделиво распрямил плечи. — Да, я пил. Пил! Но ведь как тут не пить? Как не пить?

Похоже, все мысленно согласились с ним, хотя сомнительно, что хоть кто-нибудь смог бы внятно объяснить, почему он пьёт.

- Да и не в этом дело! В Рождественский пост вино позволяется пить, а яйца есть никак не позволяется! Вот в этом-то всё дело и есть. Вы, что ж, думаете, я сам себе враг? Ни-ни! Вино пить — это не грех. А яйцо вкушать — это грех. — Реабилитировавшись перед догматом, Дилонов обрушил праведный гнев на осмелившегося бросить в него камень. — Он меня учить вздумал! Ах, вот если бы в нашей стране было обязательное православное образование, таких как вы с вашими глупостями не было бы и в помине!

Осталось неизвестным, парировал бы как-нибудь эту реплику наш радист или нет, потому что в диспут ввязался Агеев:

- Кстати, об образовании! Есть у меня для такого случая притча подходящая.

Я чуть на месте не подскочил. Неужто та самая, на которую мне советовал обратить внимание Лянцзе? Как странно будет услышать её теперь, после всего, что произошло!

- Итак, жили-были две монахини.

- Ах, Александр Дмитриевич, да прекратите вы! — взмолился Дилонов, — Все уже слышали эту вашу притчу.

- Я не слышал! — поспешил встрять я. Волнение охватило меня.

- Да, вот, пожалуйста, — возликовал Агеев. Дилонов в сердцах таки сплюнул, но попал себе на рукав. — Так вот, одна из монахинь происходила из благочестивой христианской семьи. В монастырь ушла, потому как осознала, что место ей только там, судьба её такая — в служении Господу. Как-то так. Вторая монахиня — раскаявшаяся воровка, бывшая проститутка, ещё что-то там. В общем, «Кающаяся Мария Магдалина» во всей красе! И вот так получилось, скорее всего, по Воле Божьей, что каждая нашла крупную сумму денег. Скажем, каждой попалась на глаза сумка, битком набитая купюрами. Что ж, и та, и другая вернула деньги хозяину. Уж не знаю как, но вернула. Теперь, самое главное, мораль! Можем ли мы говорить о равнозначности их поступков? А? — Агеев пошатнулся, но с торжествующим видом обвёл взглядом собравшихся. Кроме меня, все скучали. — Правильно, не можем! Первую с детства воспитали, что чужое — это чужое, даже если потеряно. И долг христианина — не брать чужого. Фактически, у неё не было выбора — она просто отдала то, что не принадлежит ей. Она так была запрограммирована, чего уж там. Для неё деньги не были никаким искушением. Вторая же монахиня, которая знала, как можно распорядиться этими деньгами себе в удовольствие, — о, их хватило бы надолго! — прошла через искушение. Через великое искушение! И она выиграла битву с Врагом Человеческим! Она прошла испытание на веру. Ну а первую, строго говоря, проверить-то и нельзя на веру, потому что она, повторяю, запрограммирована. Так вот, уважаемый Валентин Витальевич, я в сотый раз повторяю, что это ваше гипотетическое обязательное православное образование всего лишь запрограммирует, но не научит! А каждая программа, как известно, может дать сбой. Или быть взломана! А вот ежели ты сердцем своим принял веру, в терзаниях пришёл к ней, выстрадал её, то тогда никто и ничто не собьёт тебя с пути истинного! Вот о чём я говорю!

- Так лучше уж миллион запрограммировать и получить сбой от пары отщепенцев, чем ждать неведомо чего от этого незапрограммированного миллиона, — с готовностью отмахнулся Дилонов, — Масштабно надо мыслить, Александр Дмитриевич, масштабно. О каком сердце может идти речь, когда речь о миллионах идёт? Есть ли у миллиона сердце, вы мне вот что скажите! Есть? Ага, нету! То-то и оно! Вот потому и нужно нам это образование. Необходимо!

- Но позвольте, Валентин Витальевич, мы о вере говорим истинной или о миллионах, которые нужно застраховать от сбоев? Чем без выбора и принятия решения наша судьба отличается от судьбы стада?

Разгоревшийся спор не интересовал меня. Притча — как понимать её? Не притчу даже, а китайскую головоломку. Я не видел себя на месте ни одной из монахинь, не понимал, что или кто должен послужить для меня искушающим чемоданом денег. Совершенно не мог взять в толк, на что намекал Лянцзе.

К дискуссии тем временем подключился Фадеев.

- Александр Дмитриевич, а вы, вообще, верите в Судьбу? Как у вас с этим? — поинтересовался он несколько напряжённо.

- А что? Пожалуй, что и верю. — охотно отозвался магнитолог. — Наша жизнь — это сплошь реалити-шоу для Небес. Есть великое множество «Дом-2» и «За стеклом», для любителей экстрима есть «Последний герой» и «Форт Боярд», для любителей мистики — «Битва экстрасенсов», а если машинами интересуется тот или иной ангел — пожалуйста, «Тачку на прокачку», сотни разновидностей. Ну и так далее. Ах, да, ещё ток-шоу у них тоже навалом. Выбор великий. Ну а мы, люди, стало быть, участники всех этих реалити- и ток-шоу. Какой нам сценарий выпадет, в какое шоу затолкают, такой и будет жизнь. Вот и вся Судьба!

В знак того, что закончил излагать свою мысль, Александр Дмитриевич громко хлопнул рукой по столу.

- Жёстко и безысходно, — крякнул Фадеев.

- Ну, «жёстко» только потому, что реально. Реалити-шоу сами по себе жёсткие, так ведь они просто показывают жизнь такой, какая она есть. Но почему же «безысходно»? Да, есть правила, ограничивающие твою волю, но ведь из каждого шоу можно уйти, когда хочешь. Так в чём проблема? Просто определись, нравится тебе или нет: оно тебе надо? Выбор есть всегда, извиняюсь за прописную истину.

- Не спорю, возможно, точка зрения оригинальная и реалистичная, но в вашей системе, Александр Дмитриевич, сверхъестественное представляется сборищем зажравшихся соглядатаев, которые сидят себе на Небесах перед своими небесными телевизорами и без конца тыкают своими пультами, им скучно, они постоянно ищут что-нибудь поинтереснее… Чем это от «запрограммировать миллион» отличается? Что дает вам право рисовать Небеса такими?

- Разве не было сказано когда-то: «Как внизу, так и наверху»? Вот в чём проблема, Александр Александрович. Небеса не могут быть иными, коли мы такие. Что заслужили, то и получили. Когда станем другими, тогда и получим другие Небеса, и весь сказ.

- Ну, ты это брось! По себе о Небесах не суди, — Дилонов злился. — Все грешат, я грешу, каюсь, да, виновен, но Небеса-то причём? Мы можем быть грязными, но Небеса не-мо-гут! На то они и Небеса!

- Не говоришь ли ты так потому только, что если Небеса будут грязными, миллионами нельзя будет управлять? Их нельзя будет использовать как морковку, чтобы поболтать перед осликом на верёвочке?

- К счастью для тебя я знаю, что Господь поругаем не бывает. — Валентин Витальевич попытался приобрести гордый вид, — Но чувства мои ты всё-таки не оскорбляй!

- Так, господа, давайте-ка, действительно, закругляться, — отмодерировал страсти Фадеев, — а то ещё, — он вздумал пошутить, — придётся Бога в свидетели привлекать, да только где ж мы Его возьмём здесь?

- Я! Я видел Бога! То есть Богов! — неожиданно влез Замин.

Его прямо-таки распирало. Все кругом неслыханно оживились.

- Ха-ха, Вадя, какие тебе Боги!

- И что же Они сказали тебе?

- Вот кому хватит пить, так это вам, Вадим Олегович.

- Как Они выглядели-то?

- Снились, Они мне во сне явились! — Замин зачем-то потрогал нос, словно надеясь, что от Божественной Вести тот пройдёт. Судя по тому, что его хозяин поморщился от боли, орган обоняния не излечился, — Их было двое, пара, Он и Она. Они даже представились мне! «Я — Пёсьеглавый Анубис, Судья в Царстве Мёртвых», — так сказал Он, а Она сказала: «Я — Бастет, с Головой Кошачьей, Богиня Радости и Любви, Красоты и Домашнего Очага, Веселья и Плодородия». А потом они много чего говорили, но я запомнил только вот что: «Готовься, ибо Суд грядёт!» Суд грядёт, слышьте?

Теперь все стихли, разом стихли, один только Хвичиа скептически, но всё же с потаённым страхом пробормотал:

- Суд — это всего лишь проведение границ и правильное определение вещей. Так Лурия мне объяснил.

Несколько голов повернулось к нему, но никто ничего не сказал.

Мне стало жутко. И одновременно — меня это немного удивило — навалилось ощущение невыразимой свободы, какого-то почти что животного восторга. Мысли заскакали в голове одна за другой: «Анубис и Бастет! Всё как в Книге Мёртвых! Суд, да будет суд! Но это вовсе не Анубис и Бастет, несомненно, это Ассоль и Артур! А то, что они поменялись местами, это очень просто, Штайнер говорил ведь, что во сне всё наоборот, отсюда инверсия и вышла. Но это ведь сути не меняет! Коли Суд, стало быть, скоро всё кончится».

Остальные полярники пришли к такому же заключению.

- Что же это, братцы, всё?

- Похоже на то…

- Господи, помилуй нас, грешных…

Просто поразительно, как быстро сон Замина обратился в видение пророка.

- «Мир — хорошее место, и за него стоит драться, и мне очень не хочется его покидать», — вдруг отчётливо произнёс Фадеев.

- «Самое дорогое у человека — это жизнь. Она даётся ему один раз, и прожить её надо так, чтобы не было мучительно больно…» — встрял Замин, перебивая его.

- «Этот мир есть не что иное, как гнетущее псевдо-наслаждение», — раздался чей-то скептический голос, я не узнал, чей.

- «Созерцая смерть, отдыхаешь от тягот жизни», — влез ещё кто-то.

- «Мир может быть изменён только в нашем сознании, ничему другому эта задача не под силу», — отрезал другой.

Они все вдруг заговорили наперебой, то ли хотели доказать друг другу что-то, то ли просто речью своей заглушить остальных, — на какой-то момент мне показалось, что им невыносимо слушать друг друга, что каждый готов говорить только сам с собой, и ни с кем более, и что каждый играет в пьесе, им же самим написанной, и в пьесе этой один единственный актёр, — какой-то высокомерный пафос застлал всё кругом, словно дым стоял он коромыслом, невыносимый пафос, как если бы среди мужчин оказалась вдруг одна единственная женщина, и каждый из них хотел бы добиться её, и стал бы он нахваливать её на все лады, петь ей дифирамбы, — и отчаяние неизмеримое звенело, в голосах их испуганных звенело, испуганных, как детей малых, брошенных одних в тёмном лесу, — а слова прыгали как мячики, отскакивали от стен, от лбов, от стаканов…

Я уже не разбирал ни слов, ни лиц. Какой-то ватный вихрь начал кружиться по кают-компании, а никому не было до него никакого дела.

Вдруг… Агеев… упал на четвереньки… задрал голову… и… завыл! Как самый настоящий пёс завыл! И никто, никто не одёрнул его! Напротив, все, кто были в кают-компании, все присоединились к нему. Все по-очереди падали на четвереньки и задирали головы — в отчаянии, в немыслимом отчаянии. И вот уже с десяток бородачей стоят на четвереньках и воют! воют! Воют!

Мне стало страшно. Захотелось убежать прочь, — выскочить на улицу, на стужу, без одежды, хоть босиком — только спастись из этого зверинца. Но ноги словно приросли к полу, руки затряслись, по лбу покатил пот, стало невыносимо тяжело дышать. И в тот момент, когда я почти понял, что меня пугают вовсе не завывающие люди, а что это начался очередной приступ, я почувствовал сильный удар по голове. Перед глазами блеснула яркая вспышка, на долю секунды мозг словно выскочил из черепа и зажил своей жизнью. А потом всё погрузилось во мрак.

 

* * *

Первым, кого я увидел, когда очнулся, был Логинов. Снова Логинов. До меня ещё не дошло, что я лежу не у себя, и на какой-то момент мне показалось, что сейчас снова всё повторится: врач расскажет, как случайно придавил Гуля, попросит его усыпить. Начал подкрадываться восторг от способности предвидеть будущее, однако как только я попробовал приподнять голову, в ней разорвалась граната боли — ударная волна пробежала по всему телу. Даже в кончиках пальцев заныло. Логинов бросился ко мне.

- Вам лучше не шевелиться, — покачал он головой озабоченно.

Это я уже понял.

Остальное выяснилось позже.

У меня случился инсульт. Геморрагический. Ладно бы только он. Когда потерял сознание, ударился затылком — добавилось сотрясение мозга тяжёлой степени.

Боясь пошевелиться, даже просто скосить глаза, я ещё не осознавал, что моя правая рука парализована.

Она так никогда и не восстановилась. Поэтому я и пишу левой, уж простите мой корявый почерк.

Всё из-за приступа. В ту ночь он был особенно страшный — все моллюски передохли. «В ту», потому что я три дня не приходил в себя.

Консультациями по скайпу и радио определились: на вездеходе меня отвезут в Зурбаган, а оттуда на вертолёте на атомный ледокол. На нём до Архангельска. Да уж, доставил я хлопот.

Игнатий Георгиевич не скрывал радости, что мне придётся покинуть станцию. Так и сказал: такому как я, здесь не место. «Арктика не для слабаков?» — горько усмехнулся я через боль. «Вы вовсе не слабак», — ответил Логинов. — «Просто  оказались в ненужном месте в ненужный час». Меня неприятно удивил столь размытый ответ, однако выяснять детали не стал. «Простите, что подвёл вас», — выдохнул вместо этого. Из Рогачёва я должен был привезти ему вакцину для детей в Зурбагане. «Полноте вам», — с грустной улыбкой отмахнулся Игнатий Георгиевич. Последние силы я потратил на то, чтобы предупредить его об Агееве. Велел не спускать с него глаз. Логинов понимающе кивнул. Он ничего не стал спрашивать. Может, решил, что у меня начался бред.

Прощание с «Ассоль-2» было коротким.

И всё же Капитан ухитрился потереться о мою ногу, а Сакура даже лизнула в щёку.

Ассоль прошептала мне на ухо: «Вы — хороший человек».

Хоть кто-то сказал мне, кто я.

 

* * *

Я ещё лежал в архангельской больнице, когда разразился гром.

«Ассоль-2» обнаружили полностью опустевшей. Ни людей, ни зверей. Ничего не повреждено, ничего не пропало, всё удручающе на своих местах. Никаких признаков борьбы, паники, бегства. Как будто за утренним кофе — в кают-компании на столах были расставлены чашки с недопитым напитком — всем вдруг пришла в голову мысль куда-то отлучиться. Но «Бураны» и Боливар стояли себе в трюме в полном порядке, без повреждений. Следов ног от станции ни в какую сторону найти тоже не удалось. И хотя к прибытию первой партии обеспокоенных полярников из Зурбагана их могло уже и замести, однако далеко ассольцы всё равно не сумели бы уйти — вся верхняя одежда была развешана на надлежащих им крючках.

А вот Маяк Желания со всеми своими пожеланиями сгорел дотла: не осталось ни одного обугленного бревна, ни одной доски, даже головешки, лишь горка пепла.

Установили, что исчезновение произошло 14 февраля. Как раз когда на той широте заканчивалась полярная ночь. По странному совпадению это был День Святого Валентина.

Но меня не удивило исчезновение. Внутренне я был готов к нему.

Я даже представлял себе это.

Я прямо-таки видел, что над мысом Желания, когда закончилась ночь, не было ни облачка. Ни пятнышка на небе. Сначала заалел Восток, а потом первые солнечные лучи — робкие и слабые — осветили станцию. Совершенно пустую, безмолвную станцию. Наконец-то солнце, наконец-то светло, но никто этого не видит. Только солнце и снег, равнодушным белым саваном покрывающий обезлюдевшую землю…

В ночь накануне мне приснился сумбурный сон. Я видел торнадо-рой, то ли насекомых, то ли… демонов. Я видел людей, знакомых и незнакомых, одни что-то говорили, другие смеялись, третьи плакали… Многие кричали, но что, понять я не мог. Зато отчётливо слышал, что пели голуби — белые как снег — они без устали распевали «Наш путь во льдах! Полночное светило нам озарит цветущий материк!»

Странный сон. Но он не вселил в меня никаких дурных предчувствий. Я был просто убеждён, что у них всё хорошо.

Потом стали приходить дурные вести.

В ходе следствия выяснилось, через несколько дней после того как меня эвакуировали со станции, Логинов отправился в Зурбаган и не вернулся. Его искали и тогда, и потом. Уже после. Не нашли ни тела, ни «Бурана». Меня это не на шутку перепугало, ведь кроме Логинова там не на кого было положиться. Что же стало со всеми ними…

Новые известия приплющили ещё больше. Потрясённый наблюдал я, как роль Игнатия Георгиевича становилась отдельной веткой конспирологических теорий. Порой весьма фантастических. Поводов было предостаточно. Выяснилось, в частности, что он зачем-то хранил у себя образцы крови всех работников станции. Всех, кроме моей. Хранил в личных вещах, потому сомнительно, что для медицинских целей. И ещё в его каюте нашли многочисленные записи по… Чёрной Магии.

Но больше всего меня испугало другое.

Однажды, по привычке перелопачивая в Интернете материалы о Новой Земле, я наткнулся на небольшую заметку. Выдержанная в дурашливом тоне, полная дебильных предположений (автор даже не пытался прикрыть свои теории научным туманом), она уведомляла, что на архипелаге откуда-то завелись динго. Азиатского типа. Стаю обнаружили на Северном острове — диких собак засекли и классифицировали с вертолёта.

Это произошло вскоре после инцидента на «Ассоль-2».

Собак в стае было столько же, сколько человек на станции.

Тогда-то я и засомневался, так ли уж всё хорошо у них там закончилось…

 

* * *

Он пришёл в тот день, когда мой лабиринт ушёл под воду.

Краешек и раньше подтоплялся, но теперь каменная головоломка была затоплена вся. Отныне 71º 11' с. ш., 53º 43' в. д. — координаты моря. Конечно, опять поднялся гвалт. Как будто у нас обсуждать больше нечего. Раздались голоса, что «Новая Земля уходит под воду», де, «из-за ядерных испытаний». К стыду своему, я не особенно возражал против этой, с позволения сказать, гипотезы.

Ах, если бы дело было только в ней. Я снова засомневался, действительно ли всё то, что приключилось со мной на «Ассоль-2», было на самом деле. По возвращении на Большую Землю я разучился понимать животных. Но понимал ли я их вообще? Не было ли всё это лишь видениями, вызванными моей эпилепсией? наркотиками? зарождавшейся болезнью? Кто подтвердит всё то, что хранилось в моей памяти? Вырезки из газет, распечатки из Интернета? Однажды я сжёг всё, что собрал об «Ассоль-2» — написанное другими людьми не имело ко мне никакого отношения.

Пережитое и последовавшие за ним многолетние терзания не прошли для меня даром. В моей психике начали происходить изменения, которые пугали даже меня самого. Да, я беспорядочно занимался всевозможными эзотерическими практиками. Да, я употреблял всё, что могло принести… просветление. Хотя бы намёк на него. Но я перестал бы быть нормальным и без наркотиков, и без своего оккультного блуда. И без алкоголя. Я ведь запил, когда понял, что не добьюсь никакого просветления. Никогда. Чем бы ни занимался, что бы ни делал. Стоило мне хоть чуть-чуть приподняться над человеческим, слишком человеческим, как каждый раз что-то — не знаю, как это определить — беспощадно отшвыривало меня назад.

Стена, которую эта неведомая сила выстроила между мной и моими воспоминаниями, между мной и Тем Миром, — она была причиной моего саморазрушения. Не наоборот. Всё, что у меня было, у меня отняли.

Родная дочь сдала меня в психиатрическую клинику. Я не сержусь на неё. Я всё прекрасно понимаю. Кому нужен невменяемый полупаралитик?

Что ж, здесь не так уж и плохо, как это может показаться при словах «психиатрическая лечебница».

Но когда я увидел его на пороге своей палаты, я…

Господи Всемогущий, Господи Всемилостивый, прости мне малодушие моё, безверие моё, слабость мою… Ах, Ты возложил слишком тяжёлую ношу на мои плечи…

Санников… Ридван… Ангел Господен…

Он говорил со мной как равный. И в то же время между нами была чудовищная дистанция.

- У них ведь всё хорошо? У Ассоль? Артура?

- Команда Корабля спасена. Была долгая схватка. Святой Валентин, Истинный Воин, оказал нам помощь. Скорбим, пассажиров спасти не удалось. Атака, что искалечила тебя, была лишь репетицией. Прелюдией к финальной. Они долго готовились к ней. Собирались с силами. И когда они это сделали, у них… почти получилось.

- Значит… Хвичиа, Евдокимов, Агеев… они все… погибли?

- Нет. Но чтобы они не достались Гостям из-за Великой Стены, их пришлось спрятать. Они…

- …стали собаками динго, — завершил я с горечью.

Глаза Архангела сверкнули, и это было единственным ответом.

- Но как же Суд? Ведь Ассоль и Артур велели готовиться к Суду.

- Им незачем было прикидываться Богами. Это была провокация Гостей из-за Великой Стены.

Ком поступил к горлу, но слёз не было. Наверное, я уже давно всё выплакал.

- Мне нужно задать тебе так много вопросов… Или ты откажешь мне и на этот раз?

- Ты в праве задавать любые.

- Зачем я был нужен на станции? В чём была моя задача?

- Следить за порядком.

- Я? За порядком?

- Гости из-за Великой Стены проникали через подсознание в души пассажиров Корабля. Бедные люди поддавались искушению. Становились неконтролируемыми. Даже наше явление к ним во снах не всегда оказывало должное воздействие.

- Так ты за этим сказал Евдокимову, что он Экзюпери?

- Не только ему. Другого способа усмирить их не было. Хотя бы на время. Не стоит порицать их за это. Никого не стоит порицать. Жизнь в новом теле никому не даётся нелегко. А пассажирам Корабля тем паче. Нам стоило изрядных трудов собрать их всех вместе.

- Когда ты пришёл тогда…

- Это была крайняя мера. Нам тяжело являться… во плоти.

- Что же заставило тебя снова сделать это сейчас?

- Твоя вера. Ты должен вернуть свою веру.

- Но если бы я тогда послушался тебя, что-нибудь изменилось?

- Ты был бы здоров. Смог бы вернуться. И сделать то, что предначертано.

- Великое Деяние! Что же я должен был сделать?

- Пройти по лабиринту. Тем самым открыть Врата в Золотую Страну. Только Тварь в силах свершить это. Чистая Тварь.

- Чистая Тварь?

- Тварь, не омрачённая Знанием.

- Так это ты не давал обрести мне… просветление?

- Оно ничего не дало бы тебе. Те, кто нынче псами воют на луну, познали его. Но что оно им? А ты мог пройти по лабиринту. Это избавило бы нас от многих проблем. Всех избавило бы. Скорбим, тебе не дали даже приблизиться к нему. Во второй раз едва не погубили.

- Тогда, в первый раз, Логинов предупредил меня, что это не безопасно, — пролепетал я. Внутри всё заныло от дурного предчувствия.

- Человек, который звался Логиновым, и был предателем, — выражение Архангела не изменилось при этих словах. — Он хорошо прятался. Порой даже мы не можем противостоять Чёрной Магии.

- Как… Но ведь Гуль сказал…

- Ты ошибся. Грин имел в виду Логинова, не Агеева. Он был Вперёдсмотрящим на Корабле. Логинов уничтожил его, дабы свершилась очередная атака из-за Великой Стены. Страшная атака.

- Но ведь Гуля убил я! — отчаяние застлало мне глаза.

- В том нет твой вины. Тебя использовали. В совершаемых им ритуалах сам он не хотел приносить жертву, дабы остаться незапятнанным кровью. Но это не спасло его. Он понёс заслуженную кару.

- Что с ним стало? Куда он исчез?

- Он приговорён к вечному скитанию по снам умирающих детей, если тебе угодно.

- Полагаю, мне лучше не знать, что это такое. Господи… я ему так верил, я так верил в него! Но почему он связался с… демонами? Неужели он не понимал, что творит?

- Лойоле пообещали восстановить величие Церкви. Он согласился отдать за это команду Корабля. Пассажиров. Золотую Страну. Гостям из-за Великой Стены удалось поработить его душу.

- Постой… Но как же я? Разве в моё подсознание не могли проникнуть Гости из-за Великой Стены?

- Нет. В твоё — нет.

- Почему? Почему я… такой? Кто я?

- Ты — Arctica islandica.

- Arctica islandica?

- Моллюск. Человеком тебя сделали, ибо ты проявлял чрезмерное любопытство. Это так… по-человечески. Та твоя жизнь была долгой, очень долгой. Когда она закончилась, тебе дали новое тело. Тело человека. Мы не ошиблись в тебе.

Страх наконец-то прошёл. Весь без остатка. Только теперь. Осталась одна лишь… пустота. Не было даже удивления, обиды или возмущения. Всё встало на свои места.

- И что теперь?

- Пришла пора возвращаться. Мы понесли большие потери, отныне надежда только на тебя. Ты пройдёшь лабиринт и откроешь Врата в Золотую Страну. Просто на этот раз тебе понадобится гораздо больше времени. Гораздо больше. Собирайся, скоро за тобой придут.

 

* * *

Вот и всё. Меня лишь взволновало, увижу ли я когда-нибудь своих друзей. Но я не стал спрашивать Архангела об этом. Иногда лучше жить без небесного всеведения, полагаясь на одну лишь надежду. В конце концов, только на ней одной я и дотянул до сегодняшнего дня.