Проза

 

Все персонажи являются вымышленными, любое совпадение с реально живущими или жившими людьми случайно. Любое сходство с реальными событиями также случайно.

 

 

 

 

 

Сколько лет уже минуло, а Интернет и пресса до сих пор судачат о том, что произошло на «Ассоль-2». Прямо твой «перевал Дятлова», если кто помнит. Какое-то время я был знаменитостью из-за всего этого, что, надо сказать, совершенно меня не радовало. На моё счастье все скоро поняли, что толку от меня мало. Вообще никакого. Журналисты и блогеры перестали меня донимать. «Почему-то всегда выживают самые бесполезные», — как выразился один из разочарованных энтузиастов-конспирологов. Я не сержусь на него. Я действительно мог оказаться там куда полезнее.

С прокуратурой всё завершилось ещё быстрее. Следователи задали мне сотни вопросов, на которые я ответил честно и чётко. Мне нечего было скрывать.

Не в этом, ведь, дело.

Просто такие вопросы, с которыми ко мне приставали и любители, и профессионалы, никак не могли привести к  истине. Не то чтобы я был заинтересован в сокрытии столь вожделенной для всех правды (Господи, будто сна без неё лишатся), в неё всё равно никто бы не поверил.

Я долго хранил молчание, однако сегодняшний визит ясно дал понять, что очень скоро я не смогу вообще ни о чём свидетельствовать. И я подумал, между делом подумал, что с моей стороны было бы большим свинством унести тайну «Ассоль-2» в Небытие. Поэтому расскажу всё, как было на самом деле. Вернее, не «на самом деле», а на деле, в котором никому и в голову не приходило искать.

Как вы знаете, в «Ассоль-2» я был поваром или, чтобы восстановить «историческую справедливость», коком — по негласному закону, установленному первоходами (зоновский термин, между прочим), у нас всё определялось в морских терминах. Кулинарного колледжа, а тем более пищевого вуза я не заканчивал, просто из очередной зимовки на станции проекта Института Арктики и Антарктики выпал кок, и потому как всё произошло буквально в последний момент, речи о каких-то стряпательных талантах призванного заменить его человека не велось. Хоть кого-нибудь взять. Я оказался в нужном месте в нужный час: попался на глаза ныне покойному профессору Леониду Максимовичу Вертаеву, ради торжества науки готовому порвать на британский флаг любого — себя в том числе.

Как сейчас помню: мы поздоровались, при этом его дежурное приветствие неожиданно оказалось приправленным фразой «Вы мне снились давеча», и сразу же в его взгляде явственно проступила проделываемая арифметическая операция «A + B». В следующее мгновение его физиономия, от требуемых немедленного разрешения напастей сморщившаяся в вялый лимон, преобразилась в богоподобный лик статуи Микеланджело, и он, даже не пытаясь унять охватившее его лихорадочное возбуждение, предложил мне поехать на Новую Землю: «Снег потоптать, да поварёшкой помахать». Я согласился. Не раздумывая. Что и говорить, Леонид Максимович знал, к кому обратиться. Всем мы представлялись совершенно несовместимыми людьми. На самом деле мы хорошо понимали друг друга, хоть и разговаривали редко. Но это уже другая история.

Отправить человека на Новую Землю — геморрой на неделю: для въезда на архипелаг нужен спецпропуск. В моём случае все бумаги были готовы за пару часов.

В спешке собрался, упаковал что нужно и что ненужно, что можно и что нельзя. Ухитрился прикупить стопку изданий о методах приготовления пищи. Или хотя бы её подобия. Я неприхотливый, вещей у меня мало, так что в лимиты по весу уложился. На следующий день отбыл вместе со знакомыми и незнакомыми людьми (последних было на порядок больше), для которых на несколько последующих месяцев мне предстояло стать товарищем. Надёжным товарищем, ибо в Арктике иначе нельзя.

Первый день на станции, даже первый час, подарил мне замечательных друзей. Я осматривал свои владения, свой камбуз, и с тоской ощущал, что на меня вот-вот навалится привычное терзание, мол, правильно ли, разумно ли поступил, вписавшись в эту авантюру. Это назойливое сомнение, этот бессмысленный самоанализ-или-чёрт-знает-что вечно всё портил, даже тогда, когда я добивался вожделенной цели, к которой шёл, случалось, годы, и, стало быть, никаких «почему» и «зачем» не должно возникать.

В этот момент дверь приоткрылась и в разверзнувшийся проём просунулись две морды. Четыре глаза пытливо уставились на меня: собака, у неё под ногами кот. По дороге меня предупреждали о них: «сучка, очень ласковая», а он «не кастрированный! но спокойный», — однако в тот момент я не придал значения животным. Теперь же, увидев четвероногих постояльцев, обрадовался — их появление произвело умиротворяющее действие.

Воодушевлённые моей улыбкой и дружеским взмахом руки Капитан и Сакура (так звали кота и собаку) протиснулись в проём. Они всё так же настороженно смотрели на меня. Впрочем, более покладистая псина уже начала вилять хвостом. Я было подумал, что животные пришли попросить у меня еды, и за неимением лучшего (пока) решил открыть банку тушёнки. Однако, едва схватив открывалку, понял, что Капитана и Сакуру интересовала вовсе не еда и тем более, увы, не моя персона. С каким-то непонятным нетерпением посмотрели они на застеклённый выступ на другом конце кухни, пардон, камбуза, и, время от времени косясь на меня, двинулись к нему.

Представьте себе, кот и собака уселись там и уставились в окно, как заворожённые уставились в окно!

Выступ или, правильнее, эркер, треугольным клином выходил на Восток — как раз на море. Скорее всего, изначально в этом блоке планировался какой-нибудь конференц-зал, то есть кают-компания, ибо какой смысл оснащать камбуз столь прекрасной смотровой площадкой: толстенное стекло в изящной раме от пола до потолка, к тому же со специальным обогревателем. Любуйся величественной картиной, созданной льдом и снегом, хоть до Второго Пришествия! И хотя в сумерках полярной ночи здесь мало что можно было разглядеть, но именно этим и стали заниматься мои новые друзья — они обитали здесь практически всё время. Я даже перетащил сюда их подстилки.

Это так по-человечески — смотреть в окно…

Потом я узнал, что предыдущий кок терпеть не мог равно кошек и собак, поэтому не пускал Капитана и Сакуру на свою территорию, несмотря на неизменные попытки состава станции отстоять права любимцев «на свободу передвижения и самовыражения». Тяжесть его вины усугублялась к месту и не к месту ввёрнутой присказкой «потом? потом суп с котом!», при которой он почему-то косился на Капитана. С зимовки он слетел более чем странно: уже вылетел к месту сбора из своего Омска, как вдруг то ли молния в самолёт ударила, то ли шаровую молнию в иллюминатор узрел, то ли просто какая-то непонятная вспышка была, да и то, во сне (общавшиеся с ним администраторы пересказывали разные версии), — как бы то ни было, он увидел в этом «дурное знамение» и «понял, что хватит с меня полярных подвигов». Вот и всё. Эта молния-или-что-там-такое и стала тем самым перстом Судьбы, что лёгким щелчком отправил меня на «Ассоль-2». Если гурманские ожидания полярников от этого пострадали, то эстетические предпочтения животных оказались в несомненном выигрыше.

«Как кошка с собакой» — это никак не про Капитана и Сакуру.

Капитан попал на станцию с одного из судов, что во время летней навигации привозят сюда грузы. И людей. Доподлинно известно, что на корабле он был Боцманом — Капитаном его уже здесь нарекли. Его появление на Новой Земле обросло преданиями, не всегда согласовывавшимися между собой. Самая фантастическая версия утверждала, что котейко сиганул с борта в ледяную воду и вплавь достиг берега. Согласно более вменяемой, он прокрался на баркас, который для транспортировочных целей спустили на воду, необнаруженным добрался до суши, где и задал стрекача. Побег же он совершил якобы потому, что на судне с ним плохо обращались. С другой стороны, существовали легенды, в которых команда души не чаяла в своём Боцмане. По одной из них животина точно так же спряталась на баркасе, «зайца» никто не заметил. Кот отправился наслаждаться прогулкой по твёрдой земле, но по возвращении на берег не застал ни баркаса, ни любимой команды. И, наконец, совсем уж меркантильная версия гласила, что Боцмана подарили станции ради его же, то есть котейки, блага — де, на корабле у него было плохо со здоровьем. Аллергия или что-то такое.

Вне зависимости от исходных данных результат оказался одним и тем же: Боцман почему-то не захотел жить на станции, всё короткое и холодное лето вёл на Новой Земле бродячий образ жизни. Людей дичился. Нагрянувшую не по календарю зиму — в августе, да, такие здесь нравы — принял геройски-стоически, благо, она здесь не очень морозная. Однако метелям и ураганным ветрам не до нежностей: первая снежная буря чуть не убила его. Так бы и замёрз насмерть в сугробе. На его счастье как раз в это время с Южного острова привезли Сакуру, и вот она-то — не проведя на станции и часа! — каким-то образом отыскала его и вернула к жизни, терпеливо вылизывая полчаса. С тех пор они и живут вместе. Что называется, душа в душу.

С Сакурой всё гораздо определённее, но не менее интригующе — она жила-поживала на военном аэродроме, что рядом с посёлком Рогачёво. Там же вроде бы и родилась. Состав части баловал её как только мог. Но в один прекрасный день, когда лётчики помогали учёным комплектовать караван на Северный остров, в Суку (именно так её тогда звали, это уже потом полярники, народ большей частью интеллигентный, «подкорректировали» кличку) словно демон вселился: она скулила, чуть ли не выла, билась о снег, бросаясь то в один, то в другой вездеход. Глаза её при этом необычайно походили на человеческие, даже именно на женские. На полные слёз женские глаза. Это-то обстоятельство и оказалось решающим: суровые солдатские и офицерские сердца не выдержали, Суку пустили в транспортное средство. Протяжённый марш она перенесла спокойно.

Дальше вы знаете.

Сакура с Капитаном почти сразу же и облюбовали камбуз и его необычный эркер. Кот после пережитой клинической смерти (как к тому склонялись иные полярники, немного сведущие в медицине) был не охотник бродить по снегу, так что он тоскливо маячил у порога каждый раз, когда Сакура отправлялась гулять по станции: военные привили ей любовь к простору.

«Ассоль-2» обосновалась на низком и довольно широком перешейке, приковывавшем к берегу высокий обрывистый утёс, и летом, рассказывали мне, животные иногда поднимались на него — чтобы всё так же смотреть на море. На Восток. Скорее всего, оттуда открывался действительно прекрасный и величественный вид — ах, мне так и не удалось увидеть, каково здесь в тёплую пору!

Надо ли говорить, как здесь все от смены к смене умилялись: неразлучная парочка кота и собаки сидит на мысе Желания и кого-то ждёт… Или что-то. Это так, да, по-человечески. Первое время думали, что Капитан скучает по своей команде. Однако когда в один погожий день к берегу причалил тот самый баркас, на котором согласно легенде он прибыл сюда, Капитан даже не узнал своих старых друзей.

Градус восторга увеличивался значительно, так как других собак и кошек на «Ассоль-2» не было. Были раньше, когда станцию только запустили, но потом, в один вовсе не прекрасный день все вдруг разбежались. Так как бежать на архипелаге особенно некуда, то они, скорее всего, либо замёрзли насмерть, либо внесли разнообразие в меню медведей. Белых. Правда, от военных и геологов периодически поступали свидетельства, что южнее на острове обитают как минимум две стаи полудиких собак. Так что, возможно, не всё закончилось столь плачевно. Дальнейшие попытки завести собак и кошек на станции оборачивались крахом.

Но других тварей здесь было навалом: в соседнем трюме (так у нас называли жилищные и рабочие блоки) был установлен солидный такой террариум для термитов, равно и аквариум, в котором была создана буквально райская среда для моллюсков. Им даже учёные завидовали, так там было тепло. Черепахам, правда, из-за водного обогревателя приходилось тесновато. Рядом шуршали мыши, обыкновенные, полевые, и крысы, а в другом углу поблёскивал хитроватыми жёлтыми глазами лис, который, казалось, вечно прислушивался к человеческим разговорам.

В «курятнике» (это уже другой трюм — все блоки соединялись между собой переходами) постоянно кудахтали куры, ворковали голуби и попискивали летучие мыши. Ястреб Гуль жил отдельно в роскошной клетке. Здесь же по совместительству обитала и подборка гадов, настоящий серпентарий. Змеи, правда, практически всегда пребывали в спячке. В довершение всего почему-то именно во втором животном трюме была установлена довольно просторная клетка для опоссума. Странного какого-то: Шмоло — так звали животное — проводил всё время хвостом к дверце, уткнувшись носом в угол. Даже на принесённую еду не всегда реагировал.

Каждый животный вид размещался в изолированном стеклянном боксе — звуконепроницаемом. Я не сразу понял, зачем это надо.

Меня потом спрашивали, как так получилось, что до прибытия на «Ассоль-2» я не был знаком практически ни с кем из состава. Так в том-то и дело, что животными занимались сотрудники Зоологического института, а не Института Арктики и Антарктики, хотя де-юре станция считалась нашей.

Зверинец имел самое непосредственное отношение к специализации «Ассоль-2». По некоторым публикациям у меня создалось впечатление, что большинство «расследовавших» это дело довольно смутно представляли, чем же мы занимались. А ведь сведения о нашей работе засекречены не были! Я даже читал пару интервью, в которых представители РАН поясняли всё. Довольно доходчиво поясняли, что, вообще говоря, им несвойственно. Горький парадокс «жаждущих истины» проявился в случае «Ассоль-2» во всей красе: официальным интервью мало кто верил. Вместо признания очевидных фактов все наперегонки принимались приумножать сущность без необходимости, попутно наводя тень на плетень. Говорили, де, это «прикрытие». Мол, на самом деле на Новой Земле разрабатывали методы противодействия «электромагнитному оружию».

Всё это чушь.

На «Ассоль-2» изучали смещение Северного магнитного полюса. И только. Станция была одной из вершин «Карского треугольника» — две другие были на Северной Земле и Таймыре. К последнему, как вам должно быть известно, Северный магнитный полюс и стремится, начиная со второй половины прошлого века. Правда, в последнее десятилетие он, то есть магнитный полюс, словно размышляя о правильности «однажды выбранного пути», значительно снизил скорость. А ведь ещё в 2019 году она достигала 55 км в год. Попутно траектория его вялого движения приобрела столь хаотичный характер, что далеко не один учёный муж поседел раньше времени, пытаясь понять, в чём дело. Если РАН валила (и валит) вину на «непредсказуемую активность в ядре Земли», то конспирологи-самоучки, естественно, утверждают, что причиной являются ядерные испытания на Новой Земле: одна 58-мегатонная водородная «Царь-бомба» чего только стоит.

Так вот, из-за непредсказуемости движения магнитного полюса нам, Институту Арктики и Антарктики, были необходимы чуткие датчики. Наряду с громоздкими и неуклюжими (что поделать, импортозамещение) приборами ими и служили обитатели зверинца. Точнее, их магниторецепция — врождённая способность ощущать магнитное поле.

Мне хотелось бы расставить все точки над i: вопреки многочисленным обвинениям «зелёных», опыты над животными на «Ассоль-2» не ставились. Никогда. «Братья наши меньшие» просто жили в своих боксах, а мы наблюдали, как они реагируют на смещение магнитного полюса. Другое дело, что, увы, четвероногие, крылатые, ползучие и т. д. действительно страдали на станции, и в этом защитники прав животных таки были правы, хотя совершенно в другом смысле, отличном от того, что они вообразили. Но официально этого никто никогда не признает. Не то чтобы этот факт замалчивался. Весь ужас ситуации состоял в том, что никто кроме меня об этом и не знал.

 

* * *

 

Изнанка жизни на «Ассоль-2» открылась мне благодаря тому, что я тоже обладаю магниторецепцией. Не спешите усмехаться, мол, эко диво: если от «магнитных бурь» у вас «голова раскалывается», то это вовсе не значит, что у вас есть магниторецепция. Это разные вещи. Я с лёгкостью мог бы посрамить всех скептиков и неверующих среди учёных мужей, отрицающих наличие этого необыкновенного чувства у людей, если бы не то, как оно проявлялось. Осознание своей — мне, впрочем, неловко произносить это, — осознание своей уникальности пришло ко мне в первую неделю пребывания на станции.

У Семёна Евдокимова, инженера по котельному и газовому оборудованию, выдался удручающий разрыв в графике по части общения: арктоведы и магнитологи были поголовно заняты, а почти все зоологи свалили «отдохнуть» на станционном вездеходе, по причине не очень вместительного салона прозванном Боливаром.

И хотя в этот день у самого Семёна значилась плановая профилактика оборудования (ради исключения где только возможно электрических сетей, тепло на «Ассоль-2» поддерживалось газовой станцией, и работы у него, пожалуй, хватало), долго сидеть наедине со своими манометрами он не смог. Заявился на камбуз и принялся болтать о том, о сём. Я не особенно жалую пустые разговоры, поэтому отвечал невпопад. Но Евдокимова это не трогало — наш газотехник был из тех людей, которые способны вести диалог без посторонней помощи. Играясь с Капитаном, он вдруг издал смешок и заметил:

- Не понимаю, чего Фарада терзался из-за того, что будет котом? По-моему, жизнь кота прекрасна! Вот ты разве не хотел бы быть котом? Только честно!

- Фарада? Котом? — растерянно застыл я с поварёшкой.

- Ну, не Фарада, герой его. В «Формуле любви». Не помнишь? «В будущем я буду котом. Поэтому мне дорог каждый час!»

- Ах, это…

- Ну, да. Я с детства недоумевал, чего он так убивается… Быть котом — это прекрасно!

Мне представилось трудным оспорить эту сентенцию, так что я лишь пожал плечами в ответ. Евдокимов снова принялся гладить Капитана. Животное стоически принимало ласку.

- А ты вообще веришь в инкарнацию? — продолжил Семён, — Мне как-то один экстрасенс открыл, что в прошлой жизни я был знаешь кем? Сент-Экзюпери! — Было достаточно очевидно, что даже гипотетическая причастность к судьбе этого человека льстит ему, хотя трудно найти более непохожих личностей, чем наш газотехник и сгинувший в водах Средиземного моря печальный лётчик. — Представляешь, на руку посмотрел, в глаза заглянул, до лба дотронулся — и, пожалуйста! Всё определил! Не какой-то там уличный фокусник, я его в «Битве экстрасенсов» видел. Вроде бы.

Забавно, что когда через неделю я снова услышал эту историю — Евдокимов рассказывал её другому зимовщику, — он уже утверждал, что «экстрасенс» не иначе как приснился ему. Тем не менее градус восторга от судьбоносного открытия не спадал.

Я понадеялся уйти от ответа: снова пожал плечами, скорчил неопределённую мину, усердно застучал ножом по доске — кривоватые кружочки подвявшей моркови начали нехотя выстраиваться в ряд. Однако на этот раз Семён не был намерен сдаваться. Он поднялся, встал прямо передо мной и спросил:

- Так как ты думаешь, мог я быть Сент-Экзюпери?

И ответ ему, вот уж человеческая природа, требовался только утвердительный…

За последние годы я научился сдерживать при беседе глубокий и полный сострадания — к собеседнику ли? к себе? — вздох, так что обречённо вздохнул мысленно. Кляня себя за неспособность уйти от ответа или наврать какой-нибудь утешительной ваты, я принялся разъяснять, что, может, в прошлой жизни он и был Сент-Экзюпери, может, да, однако как, чёрт возьми, этот экстрасенс — или кто там? — узнал это?

- Видите ли, Семён, чтобы за несколько минут определить прошлую жизнь человека, нужно обладать такой феноменальной магической силой, — термин, пожалуй, не самый удачный, наверное, следует говорить об интуитивной способности так или иначе оперировать вневременной космической энергией, хм, да, — но, по крайней мере, так понятно, про магию, вам понятно, — так вот, эээ, нужно обладать такой выдающейся магической силой, что человеком при таких способностях в строгом смысле уже просто не возможно оставаться. Тот, кто сходу способен определить прошлые инкарнации своего собеседника, либо чёрный маг, хм, так называемый чёрный маг, могущественный, скорее всего ставящий перед собой цель завоевать мир, и он вряд ли будет промышлять в этой самой «Битве экстрасенсов», — вы ведь так сказали, да? — либо он мистик-отшельник, которому нет дела до нашего профанного мира, ибо он погружен в совершенно иные сферы высшей реальности…

По мере того, как я развивал свою мысль, Семён скисал все больше.

- Послушайте, Семён, я извиняюсь, что лезу не в своё дело, но какое вам, собственно, дело до инкарнации? — Не выдержал я и прервал свою никчёмную лекцию. — Вы разве не атеист? — Припомнились разговоры в самолёте и на аэродроме.

- Одно другому не мешает, — буркнул тот в ответ. И пошёл прочь.

Семён и до этого не очень-то жаловал меня, я это чувствовал, но после разговора о прошлых жизнях он, определённо, невзлюбил меня, и при каждой возможности старался дать это понять, тем или иным способом старался дать понять.

Едва Евдокимов покинул мои владения (он громко хлопнул дверью при этом), со мной начали твориться странные вещи. Ни с того, ни с сего вдруг накатило невиданное чувство ужаса. Средь бела дня (в условиях полярной ночи сие выражение воспринимается несколько иначе) я словно оказался в своём самом ужасном кошмаре — в мутном сновидении из разряда тех, в которых совершенно непонятно, откуда и почему исходит угроза, однако же она столь явственна, столь всесильна, что ты боишься даже голову повернуть, хоть чуть-чуть повернуть, чтобы понять, кто — или что — стоит рядом с тобой. Совсем рядом, так близко, что даже касается волосков на твоей руке… И ты ничего не видишь вокруг себя, лишь внутренним зрением созерцаешь — с остановившемся сердцем созерцаешь — тьму, уж такую тьму, что кажется, палец в неё воткни, и увязнет он в ней. А вслед за ним и ты сам.

Ты словно соприкасаешься с низшим модусом реальности, грубым, таким грубым, что даже слово «отвращение» не определяет его…

Всё это продолжалось лишь несколько секунд, но эти мгновения показались мне вечностью. Мне стало трудно дышать, я покрылся испариной. Самое ужасное, я совершенно не понимал, что со мной творится. Поначалу списал всё на рецидив старой болезни. Однако, выйдя на воздух, чтобы прийти в себя, обнаружил, что на станции объявлен аврал: почти все биологи, как я уже говорил, свалили, а зверинец «с ума сошёл». И я ходил, точнее, шаркал среди боксов, заглядывал в них, оглушённый и беспомощный, а все эти нечеловеческие твари выли, скулили, визжали, квохтали, кричали, стонали, скрежетали, шипели, падали замертво, выпучивали глаза, высовывали языки, зарывались в грунт и опилки, бились о стены, грызли себя и своих собратьев… Я больше путался под ногами, чем помогал. Остальные выглядели привыкшими к этому массовому помешательству.

Тогда-то я и заподозрил, что моё необъяснимое переживание непосредственным образом связано с этим звериным безумием. Дальнейшая печальная статистика подтвердила, что моя магниторецепция синхронизирована с магниторецепцией тварей в клетках и аквариумах.

Так началась моя жизнь в страхе. В буквальном смысле.

Примечательно, что Капитан и Сакура внешне не испытывали какого-то… дискомфорта во время массового приступа. В тот самый первый раз, когда я на рабочем месте соприкоснулся с этой сферой ужаса, мои четвероногие друзья были рядом. Они пристально смотрели на меня, они определённо знали, что со мной творится. И их взоры словно говорили: держись, держись, держись… Так мне казалось, так я утешал себя.

 

* * *

 

Как-то раз, после очередного приступа — а они случались по крайней мере два раза в неделю, а то и чаще — я поговорил с главным зоологом станции Аркадием Николаевичем Хвичиа. Едва придя в себя от пережитого кошмара, кое-как уняв дрожь рук — с бледностью справиться не получилось, — я поинтересовался у него, прямо там, среди всеобщего гвалта поинтересовался, что происходит. И он принялся на ходу читать мне лекцию, привычно постукивая по клеткам и издавая разнообразнейшие звуки, долженствующие оказывать умиротворяющее действие на бедных животных — шипение, щёлканье, цоканье, мычание, курлыканье и проч. Поразительно, но это работало.

- В непосредственной близости от магнитного полюса так называемое «шестое чувство» животных, пресловутая магниторецепция, — почему-то он хмыкнул при этом, — а она, как вы знаете, присутствует далеко не у всех животных, — не то чтобы обостряется, но, деликатно выражаясь, ведёт себя «менее адекватно». Животные, гм, нервничают, и причиной их странного поведения является именно их способность улавливать и, я бы сказал, осознавать смещение магнитного полюса. Наши подопытные проходят через изменение, даже, скорее, нарушение своей бионавигационной способности. И хотя в данный момент они никуда не мигрируют, да, хм, никуда, то есть их функция навигации совершенно не востребована, они всё равно теряются в пространстве. Они перестают осознавать не только своё, скажем, географическое положение, но даже теряются в пространственной ориентации, то есть, видимо, они даже не понимают, где верх, а где низ. Отсюда и происходит паника. Не беспокойтесь, они вовсе не чувствуют боли, — при этом он подозрительно покосился на меня, не являюсь ли я замаскировавшимся гринписовцем, обманом проникнувшим на станцию.

Мы стояли у клетки с опоссумом, который, против своего обыкновения, сидел мордочкой к дверце. Вид у него был огорошенный.

Всё это звучало весьма научно. И логично. Даже насчёт боли Аркадий Николаевич был прав. Но, право, может, лучше бы уж боль, чем такое. Мне пришло в голову лишь заметить, что, возможно, «подопытных» стоило бы завести поменьше, тогда бы безумие не было таким… массовым…

- Чем больше образцов, — он так и сказал: «образцов», — тем точнее измерения. Наука всегда требовала жертв, — пожал главный зоолог плечами, — Будущие медики обучаются на лягушках. Сколько их было препарировано за всю историю человечества? Миллионы? Биллионы? — он снова пожал плечами. — Право, современное человечество обязано своим существованием этим миллионам вивисекций, «садистские» они или нет.

Мне нечего было сказать ему в ответ.

- Я часто задаюсь вопросом, — неожиданно продолжил Хвичиа. — …Действительно ли природа… или Создатель? — всё продумала… Если она всё продумала и предугадала, то зачем создала человека таким… страстным? Ведь тогда получается, что все эти страсти человеческие тоже укладываются в план её творения… Его? творения. Она дала слонам бивни для обороны и труда — но из-за них-то человек и перебил всех слонов. Она дала грызунам и хищникам мех, чтобы те спасались от холода, и теперь из-за этого меха их истребили… Даже с магниторецепцией вышел, вот, казус. Природа дала её животным ориентироваться, а мы, стало быть, устроили научный Майданек, — Аркадий Николаевич отвернулся, словно смутившись своего откровения.

- А вы знаете, что у человека тоже есть кости, способные взаимодействовать с магнитным полем?

Рядом с нами возник Игнатий Логинов, врач экспедиции, высокий и худой человек, с большими печальными глазами — ему бы Дон Кихота на сцене играть. Я не заметил, как он… подкрался? Аркадий Николаевич тоже. Заслышав голос Логинова (оба были ветеранами станции, отработали не одну смену на «Ассоль-2»), он поморщился и отошёл, не извинившись даже.

- Вот здесь, в области носа, — Игнатий Георгиевич показал, почему-то на мне показал, не на себе. Он виду не подал, что его задело поведение Хвичиа. — Клиновидная пазуха. И решётчатый лабиринт. Вам это говорит о чём-нибудь?

Не задумываясь, я отрицательно замотал головой. Я уже решил про себя, что никому не буду говорить про свою магниторецепцию. В ответ Логинов неопределённо повёл бровями — то ли недоверчиво, то ли понимающе.

- Возможно, это и к лучшему. Вам следует быть осторожнее с… лабиринтами.

Последняя реплика огорошила меня.

Дело вот в чём. На юге архипелага, на полуострове Медный в северной части побережья залива Малый губы Пропащая в 1997 был обнаружен выложенный сланцевыми плитами лабиринт. На галечной косе, всего в 30 шагах от моря. Плиты не титанические, обыкновенный человек поднимет. Тем не менее. Уж сколько десятилетий на Новой Земле обитают люди, а такое странное сооружение — лабиринт! за Северным Полярным кругом! — нашли сравнительно недавно. Словно раньше он не хотел показывать себя. Не меньшая загадка, кому вообще понадобилось возводить его. По единодушному мнению этнографов самоеды, некогда обитавшие здесь, не могли выложить лабиринт.

Кстати, по аналогии с «перевалом Дятлова» некоторые конспирологи утверждали, что «расправа» (!) с составом «Ассоль-2» было делом рук аборигенов, де, они хотели помешать учёным уничтожить духов своих предков, — якобы исследования и эксперименты с магнитным полем понимались ими именно так, — а заодно «мстили за изгнание со своих исконных земель». Ненцев, действительно, «попросили удалиться» в начале 1950-х годов в связи с запуском ядерного полигона, но архипелаг — никакая не «исконная» земля для них. Всё это вздор, который и опровергать не стоит. Подобного бреда мне не доводится услышать даже из соседних палат, в моём нынешнем месте обитания, а здесь порой такие пациенты попадаются, самому Хармсу перед смертью не приснились бы. Это так, к слову.

О лабиринте же я знал давно, и как только понял, что моя нога ступит на Новую Землю, решил непременно воспользоваться оказией и хотя бы посмотреть на него. Если повезёт, то и пройти по нему. По наивности полагал, что сооружение находится не так уж и далеко от аэродрома, на который мы прибудем из Архангельска, и пока будет формироваться караван вездеходов на север, плюс наверняка сопутствующая ему бюрократическая волокита затянется, я смогу добраться до лабиринта.

Игнатий Георгиевич и объяснил мне тогда, мягко втолковывая, словно ребёнку малому втолковывая, что до лабиринта я просто не дойду: он находится слишком далеко для пешей прогулки. Более того, это опасно: для меня, для окружающих. Правда, в чём заключалась опасность, доктор не уточнил. Непонятно вообще, откуда он проведал о моих планах. Свидетели нашего разговора смотрели на Логинова сочувствующе, а на меня как на придурка. Наверное, я таковым и был.

Ах, я просто надеялся — глупо надеялся, — что даже если я просто постою над этими запорошенным снегом таинственным сооружением, меня посетит озарение. Какое-нибудь неземное. Может быть, мне хотя бы откроется, кому понадобилось выкладывать лабиринт из каменных плит на этой — вот уж, действительно, — Богом забытой земле…

Почему-то меня не оставляла убеждённость, что Игнатий Георгиевич намекал именно на этот эпизод из истории нашего знакомства. Но почему? Зачем? И… неужели он догадывается о моей магниторецепции? Как врач он непременно ознакомился с моей историей болезни и знал, что в детстве у меня были эпилептические припадки. Какие выводы он сделал из этого? Наблюдает ли он за мной как за «потенциально опасным»? Делился ли он с кем-нибудь, что я «проблемный»?

Такие вопросы терзали меня несколько дней. Невесть что, конечно, туфта, но, если уж на то пошло, когда бульон на солёность пробуешь или плов в чане перемешиваешь, вопросы Бытия и Небытия всё равно не лезут в голову.

 

* * *

 

Всё-таки не помешает разъяснить некоторые детали, пускай о них и писали сотни раз. То взгляд извне, я же описываю ситуацию изнутри. Так вот, и на Новой Земле, и на Большой Земле — здесь я расспрашивал уже после того, как вернулся, — никто так и не смог ответить мне, откуда, собственно, взялось название станции. Ни почему она называлась «Ассоль», ни почему она «вторая». Согласно единственной внятной версии, которую мне довелось услышать, «Ассоль-2» было позывным кого-то из первоходов (в смысле, на «Ассоль-2», потому как к тому времени полярники уже изрядно избороздили этот регион Новой Земли), причём «два» добавилось исключительно ради удобства опознания в эфире. Но лично мне это представляется как минимум странным, потому что у аэродрома Рогачёво позывной был и есть «Амдерма-2», так что в эфире запросто могла возникнуть путаница.

С 1931 по 1996 год на месте «Ассоль-2» стояла другая станция — «Мыс Желания». Тогда всё было проще, и не мудрствуя лукаво, её назвали по местоположению. К тому времени, когда кому-то из РАН пришла в голову идея как следует взяться за пляски магнитного полюса, от неё остались только груды металлолома и несколько ветхих домиков, в которых словно в насмешку над всей историей русской арктической науки обитали белые медведи.

Проект организации на острове Северный национального парка «Русская Арктика» с треском провалился, а вот необходимость разобраться в шустрых подвижках полюса была острейшая, ибо хотелось хотя бы определиться, что же делать с навигационными системами. Так что, хотя несколько миллиардов казённых рублей здесь таинственно пропало (потому-то, собственно, на манер злосчастных Бермудов всё это и называлось «Карским треугольником»), благодаря вовлечённости неизменно заинтересованного военного ведомства проект худо-бедно работал.

Мы были вовсе не одиноки на северном пике архипелага. На удалении около 15 километров по берегу опять же на останках военного аэродрома и посёлка, функционировавших в 1950-х годах, был выстроен новый посёлок, из непонятной бюрократической прихоти сохранивший «официальное» название по старой документации — РП-34 / ВЧ-72837. И хотя полное восстановление аэродрома избавило бы от необходимости формирования в зимнее время громоздких и долгих караванов из «Амдермы-2» и с острова Диксон («лёд и не такое стерпит», шутили полярники), этим почему-то никто и не думал заниматься. С Южного иногда прилетали стойкие Ми-8 и «лыжники» (Ил-14 с лыжами вместо шасси), и на этом всё.

Специфика работы «Ассоль-2» требовала «чистоты», сведения к минимуму громоздких металлических сооружений, способных повлиять на чувствительность электромагнитных приборов, поэтому большинство наших запасников и складов располагались в РП-34 / ВЧ-72837. К нашей неизменной радости, туда приходилось ездить частенько. Там можно было немного расслабиться: у нас-то царствовал «сухой закон», — баров, как на некоторых других станциях, и в помине не было. Многие только за выпивкой в этот РП-34 / ВЧ-72837 и ездили. Зубодробильное название, что и говорить, — ассольцы и прозвали посёлок Зурбаганом.

Если не ошибаюсь, он до сих пор существует, в отличие от «Ассоль-2» — её пришлось расформировать. После произошедшего всё равно никто не хотел там работать.

 

 

* * *

 

Долгое время всё происходящее на станции было для меня лишь рабочим бытом, раскрашиваемым болезненными красками всяческих эксцессов, которые, впрочем, как я полагал по неопытности, являлись само собой разумеющимся довеском к суровой жизни зимовщиков. Случалось всякое.

В самый канун Нового года, 30 декабря, у семилетнего Андрюши из Зурбагана (там даже школа была) заподозрили менингит. Вопрос требовал скорейшего разрешения. Хотя по прогнозу ожидалась пурга, Логинов без промедлений завёл свой «Буран» (только у начальника станции Александра Александровича Фадеева был снегоход зарубежного производства).

В отличие от всех нас, Игнатий Георгиевич ездил в Зурбаган только по врачебной надобности. Про таких принято говорить «от Бога». Евдокимов, так тот был убеждён, что Логинов способен излечивать не иначе как наложением рук. Его нередко приглашали в Зурбаган для консультаций, хотя там было аж три своих врача. Не все они были в восторге от такой конкуренции, потому в избытке имели место профессиональные интриги и склоки. Происходили всякого рода истории, большей частью некрасивые. Несмотря на это, Игнатий Георгиевич всякий раз по первому зову отправлялся в Зурбаган. К клятве Гиппократа он относился поистине с трепетом.

К счастью, диагноз не подтвердился, у мальчика оказалась банальная ОРВИ. Игнатию Георгиевичу предложили остаться в посёлке и встретить Новый год с «друзьями-коллегами», но деликатный Логинов решил не злоупотреблять гостеприимством зурбаганцев и отправился домой.

Буря захватила его на середине пути. Пурга в Арктике — это не пурга в Московской области, это верная смерть, если ты один на один с Белым Безмолвием, вдруг возопившим тысячью голосов. Не поймите меня неправильно, но там, на «Ассоль-2», я нет-нет, да и задумывался, где лучше, если так можно выразиться, принять смерть: на лютом морозе или в иссушающем зное. Уверен, все полярники так или иначе гадают об этом. Просто не сознаются. И мне кажется, что холод страшнее жары. Страшнее и больнее.

Однако Логинов, тот не боялся стихии. Та в ответ словно обходила его стороной. Кто-то в Зурбагане заверял меня, что Игнатий Георгиевич имеет власть над ветром, даже так. Возможно, он действительно добрался бы до станции как ни в чём не бывало даже в 12-бальный ураган, однако в тот раз на «Ассоль-2» выключили свет: ради упомянутой «чистоты» практиковалось периодическое, строго по графику, полное отключение электричества. На полтора часа ни тебе телевизора, ни Интернета. Внутри прямо как в начале освоения Арктики освещали свечками и керосиновыми лампами, а вот «улицы» погружались во мрак.

Как потом нехотя рассказал сам Логинов, в сумерках и беснующемся снеге он уже почти проехал мимо станции, как вдруг что-то подтолкнуло его повернуть голову — и он увидел сигнальные огни, голубые сигнальные огни. Повернул назад, правда, чуть не заглох при повороте. Со словами «Хорошо, что наконец-то вывесили огни на маяке, а то бы я сгинул», — весь запорошенный снегом, он ввалился в кают-компанию, где собрались почти все, незанятые на дежурстве — наряжали ёлку.

Все разом как языки проглотили, уставились на него, ошеломлённые. Ибо, во-первых, этот-то маяк как раз и обсуждали, так, от нечего делать обсуждали, а сигнальных огней (это во-вторых) на нём отродясь не было.

Деревянную туру поставили на мысе Желания в 1934 году. Почти на самом обрыве. Маяк действительно очень походил на античную осадную башню, и скорее всего именно благодаря этому нечаянно военному обстоятельству он и не дрогнул за столько лет. Предписанную же конструкторами функцию выполнял добросовестно вплоть до 1997 года. В 2015 коллеги с Архангельской гидрографической базы дали ему вторую или какую там по счёту жизнь, но с закрытием проекта «Русская Арктика» маяк снова превратился в безмолвную башню. Даже в документации уже не числился. Мы ухаживали за ним на добровольных началах: к этому нас словно колдовские заклинания побуждали надписи, вырезанные на его конструкциях разными поколениями полярников. Всё чётко, как в книге отзывов и пожеланий: имя, число, послание. В основном пожелания — ведь маяк так и назывался: Маяк Желания.

Возможно, среди всех его автографов можно было найти и подпись таинственного Санникова, легенды о котором передавались за Полярным кругом из уст в уста. По одной из версий он был потомком того самого Якова Санникова, что узрел в арктической дымке таинственную землю, получившую его имя. Предположительно, он пропал без вести в сороковых годах где-то в наших краях, и с тех пор, как утверждали, неоднократно объявлялся в разных местах Арктики. Возникал как дух, как призрак, как… идея: рассказывавшие о нём нисколько не сомневались в его существовании, однако когда дело доходило до деталей, выяснялось, что никто толком ничего сказать не может. «Вроде как был, а на самом деле — вроде и нет». Иные из-за таких переживаний начинали даже склоняться к тому, что мистический гость им снился: до событий ли, непосредственно в их ходе, после… Санникова почитали как Ангела-Хранителя: он возникал в чрезвычайных ситуациях, предупреждая полярников об опасности и подсказывая путь к спасению.

Его-то мы как раз и обсуждали, когда вошёл Логинов. Как только выяснилось, что единственные огни, которые мы вывесили — это гирлянды на ёлке, вдобавок, их ещё не успели проверить, Логинов сконфузился. Странно, он повёл себя так, словно не пережил нечто сверхъестественное, а попал впросак. Пробормотав что-то невразумительное и извинившись не пойми за что, Игнатий Георгиевич неловко (он сильно хромал) ретировался.

- А ведь сейчас мы стали свидетелями чуда! — возопил Дилонов, едва за ним закрылась дверь. — Попомните слово моё, Санников и спас нашего доктора, не иначе!

Валентин Витальевич, слесарь-сантехник-по-совместительству-электрик, был одержим идеей канонизации мистического Санникова и цеплялся за каждый повод, серьёзный или нет. Все уже давно знали, что на самом деле он мечтает стать настоятелем созданного им же «прихода св. Санникова» на Новой Земле — тем и прославиться. При этом не будучи даже священником! Не останавливало его и то, что никакого Санникова, может, и вовсе не было — упоминаний о нём не удалось найти ни в одном архиве.

Дилонов работал на «Ассоль-2» уже четвёртую смену, так что его не по делу проявляемые религиозные страсти всем порядком поднадоели. И хотя только что все с увлечением обсуждали маяк и легенды о Санникове, «чудесную» тему постарались сразу же завернуть.

- Даже в школьном учебнике по физике можно прочитать, что огни святого Эльма во время метели — нормальное дело. Они появляются из-за большой напряжённости электрического поля в атмосфере, — поучающе брякнул Вадим Замин, радист.

- А вы их раньше видели? Огни эти на башне? — так и подскочил Дилонов.

Замин был вынужден признать, что не видел. Остальные тоже отрицательно замотали головами. «То-то и оно!» — провозгласил Дилонов, и лик его засветился религиозным благоговением, что, вообще говоря, признаком было не очень хорошим. Замин применил обходной манёвр.

- А был бы как все нормальные люди, так и не заплутал бы. Логинов, в смысле.

- «Как все нормальные люди»? — переспросил магнитолог Александр Дмитриевич Агеев, тоже ветеран станции.

- Ну, передвигаться только в составе группы, хотя бы так.

- Хм, как сказать, всякое может произойти даже в группе.

- Не скажите, в группе всяко безопаснее, — при виде начавшего растерянно озираться Дилонова, который чутьём проповедника понял, что упускает инициативу, Замина охватил азарт.

- Вовсе нет. Во всяком случае, стопроцентной гарантии группа тоже не даёт, — гнул своё Агеев.

- Как так?

- Элементарно. Когда человек идёт один — по холоду, в снегах, я имею в виду. По Белому Безмолвию… Когда он идёт один, он знает, что может и должен рассчитывать только на себя. А когда идёт группа… Ну, там каждый может позволить себе дать слабину, понадеявшись на товарищей. Помните случай в ***, когда насмерть замёрзли семь человек? На переходе между *** станциями?

- Да, что-то слышал такое.

- Они сбились с пути точно так же в метели. Как потом выяснилось, пошли в противоположную сторону. И я уверен, что когда они начали выбиваться из сил и устроили наконец привал, когда у них начали слипаться глаза, каждый из них думал, «я только на минуточку прикрою глаза, буквально чуть-чуть отдохну», каждый из них понадеялся на товарищей. «Они меня разбудят». Вот все и заснули. И больше никогда не проснулись. Вот так вот.

Воцарилась тишина, пожалуй, немного напряжённая тишина — того рода, когда каждый понимает, что помянутая смерть завтра может прикоснуться и к нему. Однако ей, тишиной, тут же захотел воспользоваться Дилонов.

- Я извиняюсь… — откашлявшись, начал было он.

- С собаками надо ходить! — поспешно бросился на амбразуру Евдокимов.

- Точно-точно! Да-да! Сущая правда! — загалдели все наперебой.

- Кстати, Валентин Витальевич, а правда, что Сакура однажды вам жизнь спасла? Я что-то такое слышал… — решил подать голос и я. Собственно, меня больше интересовала Сакура, нежели Дилонов.

И снова зависла тишина, но только на секунду, на одну шаловливую секунду, а после неё грохнул взрыв дикого хохота. Кто смеялся во весь голос, кто деликатно улыбался себе в бороду — развеселились все. Не смеялся только Дилонов — он вскочил со своего места, одарил меня взглядом, полным ненависти и почему-то презрения, и пулей вылетел из кают-компании.

- Ну, ты скажешь, как в лужу пёрнешь! — громче всех гоготал Едокимов. Он даже похлопал меня по плечу, не по-дружески, так, снисходительно.

Мне стало неловко, что все вокруг смеются, а я и не знаю, над чем. Получается, я как-то подставил Дилонова. И хотя он не вызывал у меня симпатии, всё равно было совестно.

- Полагаю, теперь мы на какое-то время избавлены от проповедей Валентина Витальевича, — Агеев хоть и посмеивался, сказал мне это не без признательности.

- Я, пожалуй, пойду, мне завтрак нужно готовить, — не выдержал я.

- Ты прям как моллюск, чуть что, сразу — хлоп! — в свою раковину, — хмыкнул напоследок Семён.

Заглянувший ко мне позднее Агеев объяснил, в чём дело. Прошлой зимой Дилонов изрядно перебрал в Зурбагане, по возвращении в «Ассоль-2» вздумал отлить «на природе», да там же и упал, встать уже не смог, ибо безжалостный Морфей принял его в свои объятия. Так бы и заснул на веки вечные — Сакура приволокла, вцепившись зубами за шиворот. Позорному инциденту не дали хода: Дилонов совмещал несколько профессий, для арктических экспедиций таких людей нелегко найти, поэтому ему прощали его выходки и запои.

Валентин Витальевич — личность примечательнейшая в этом плане. Мне рассказывали, что когда на Большой Земле кому-то нужно было обратиться к нему, но он не знал, как выглядит Дилонов, ему советовали искать «спившегося херувима». В самую точку: белые кудри, непослушно падающие на глаза — вечно грязные, скорее жёлтые, — лицо, в юности, несомненно, сведшее с ума далеко не одну красавицу, испитое и опухшее. В слезящихся глазах застыла непонятная тоска…

Вообще, состав той зимовки был, пожалуй, странный. Я сам примерял образ полярника впервые, но по разговорам у нас в институте знал, что обычно зимовкам и экспедициям предшествует психологический отбор, дабы не вышло каких-нибудь эксцессов «на почве личной неприязни».

После того, как 9 октября 2018 года в Антарктике инженер Савицкий вогнал нож в грудь сварщика Белогузова, обследования у психологов и психиатров претендентов на участие в экспедициях нашего института стали более тщательными. На первых порах я полагал, что по причине сжатых сроков миновал этой процедуры. Потом у меня начало складываться ощущение, что эту процедуру пропустили вообще все. Даже ветераны, и те были… не очень уравновешенными. Но такое немыслимо для полярных зимовок.

 

 

* * *

 

Новый год прошёл довольно весело и даже дружно. Дилонов никак не показывал, что злится на меня, скорее даже наоборот. А 1 января произошёл очередной приступ. Надо сказать, это была первая атака ужаса, произошедшая в безоблачную погоду, даже ветра почти не было. Тогда-то я и открыл для себя, что перемещение магнитного полюса сопровождается полярным сиянием. Я видел это небесное свечение и в Мурманске, и в Архангельске, но здесь, на самом краю Новой Земли, оно было поистине грандиозным. Какая-то нечеловеческая помпезность гремела в этом зелёном сиянии, какое-то превышающее человеческое разумение послание лилось с Небес. Я видел, как моих товарищей охватывает восторг от этого зрелища, казалось, они тоже слышат, как где-то за горизонтом гремит «К радости» Бетховена, и я всё ждал, что сейчас все они внемлют призыву Шиллера и начнут брататься, рыдая от восторга и прощая друг друга за все свои прегрешения, известные и неведомые.

Ах, в этом была какая-то ирония Бытия: сопроводить дикий ужас такой неземной красотой.

Разумеется, ассольцы не стали брататься, а просто рванули в Зурбаган, даже толком не уняв зверей. Раскашлявшемуся Боливару пришлось сделать несколько рейсов. Звали и меня, но на этот раз я отказался — Зурбаган больше не помогал мне развеяться, отвлечься, переварить увиденное и пережитое. Я решил, что настала пора прибегнуть к магии. Я вовсе не рисую пентаграммы на полу и не читаю невразумительных заклинаний, хотя раньше баловался и этим. Истинная магия — в нас самих. Все её таинственные и слишком часто малопонятные атрибуты нужны, только чтобы помочь ей проявиться. Но не чтобы создать её. И магией нельзя часто пользоваться, если уж относиться к ней серьёзно.

Когда ты повар, под видом приправ можешь провести с собой всякие интересные штуки. Не много, но всё же. Я подумал, что, может, было бы неплохо поесть грибов, давно уже не ел их, но в последний момент вдруг понял, что настала пора отведать отвар из белладонны. У меня был рецепт, вовсе не скачанный из Интернета, но раздобытый с превеликим трудом и неимоверными предосторожностями. Настоящий магический отвар — это не отвар из ромашки от насморка: залил кипятком, поварил, процедил и порядок. Некоторые магические снадобья надо неделями готовить, тщательно подбирая и выдерживая ингредиенты.

Новогодняя ёлка подсказала мне, что минуло как раз два месяца, как я живу на этой земле, стало быть, заветные составляющие для снадобья дошли до кондиции. Всё верно: мы прибыли на Новую Землю аккурат в Канун Дня всех святых, а днём раньше, 30 октября, на «Ассоль-2» согласно широте расположения началась полярная ночь. Лишь несколько лет спустя до меня дошло, что благодаря этому совпадению ночь перед Днём всех святых, единственно в которую духам мёртвых согласно поверьям кельтов дозволено возвращаться к людям, растянулась на три с половиной месяца! Тогда же меня заботило только то, что все условия для изготовления зелья соблюдены.

Действие отвара разочаровало. Прошёл уже час, как я его выпил, а пришла только головная боль. Никаких чудесных — или, наоборот, ужасных — видений. Дальше — хуже. На свет стало больно смотреть, но стоило мне его выключить, как тут же всё поплыло перед глазами. В горле словно поселился какой-то чужеродный ком, стало тяжело дышать. В довершение всего залихорадило. Прекрасно. То ли где-то в рецепте ошибся, то ли… он был… неправильным? Стало быть, очередное разочарование? Ах, нет, не для того я хотел отвлечься от страха, чтобы окунуться в новую панику.

Я велел себе взять себя в руки и, чтобы не потеряться в волнах отчаяния и паники, занялся стряпнёй — чёрт с ним, что на праздник наготовил много всего. И вот я начал праведно стучать ножом по разделочной доске, на всякий случай напевая «Ом мани падме хум», мантру-на-все-случаи-жизни.

Вдруг в полутьме — я освещал своё рабочее место керосиновой лампой, которую всегда держал под рукой, — увидел какие-то силуэты. Я поднял лампу и с изумлением обнаружил в эркере пару — мужчину и женщину. Женщина? Откуда на «Ассоль-2» женщина? Женщин здесь с самого начала не было ни в одной смене. Кто-то позвал «в гости» из Зурбагана? Но мужчину, хоть он и стоял спиной ко мне, я тоже не узнал.

Они смотрели в окно. Словно на романтическом свидании: она положила ему голову на плечо, а он обнял её. Северное сияние ещё пылало, мерцали звёзды — было действительно красиво. И романтично.

Откуда они взялись?

Я недолго гадал: женщина обернулась и… приветливо улыбнулась мне. Почувствовав её движение, обернулся и мужчина. Он тоже обрадовался, увидев меня. Я смутился. Определённо, эти люди знали меня и… были рады видеть меня.

Сделал шаг к ним. Лампа высветила их красивые, удивительно правильные лица.

Они отвернулись от окна, всё такие же радостные и приветливые. У мужчины дёрнулась было правая рука, как когда хотят поздороваться, но он вдруг сконфузился, опустил её и виновато посмотрел на меня. Женщина ободряюще погладила его по плечу.

Они всё так и стояли, прижавшись друг к другу, и я подумал, что нет в мире людей счастливее, чем они.

- Кто вы? — не выдержал я.

- Артур, — сказал он, и добавил почти официально, — капитан Грэй.

- Ассоль, — представилась красивая женщина.

Я слышал их голоса у себя в голове — их губы не двигались, они просто улыбались и смотрели на меня. Какое-то время я в замешательстве смотрел на них.

- Откуда вы взялись?

- Мы всегда были здесь, — изрекла она, а он просто кивнул.

Молнией осенила меня мысль, и не знаю, чего было больше в ней: изумления, страха или восторга?

- Вы… вы… так, значит, Сакура и Капитан — это… вы? Ассоль и Артур?

Они кивнули мне в ответ, кротко и радостно кивнули мне в ответ.

Дышать становилось всё труднее, всё плыло перед глазами, и я, цепляясь за остатки сознания, спросил, как же, почему так вышло, зачем…

- Скорбный Ангел сказал нам, что в следующих жизнях мы будем вместе, только если не будем людьми, ибо на то Воля Господня, так угодно Ему. Ах, Он может дать нам тела людские, но тогда мы не будем вместе. Так говорил Ангел, и он плакал при этом, Прекрасный Ангел. И мы выбрали животную плоть, чтобы не расставаться.

Так говорила Ассоль, а капитан Грэй кивал с мягкой улыбкой на устах.

И тогда я спросил, почему они всё время смотрят на море, на замёрзшее море?

- Мы ждём… когда появится Корабль под Алыми Парусами, — почему-то Ассоль немного смутилась, а впрочем, может, мне показалось. — Нас ждёт Блистающая Страна — солнце взойдёт и звёзды спустятся с неба, чтобы встретить нас. Время наше приближается. Так сказал Ангел.

И снова капитан Грэй торжественно кивнул в подтверждение слов своей любимой.

В следующее мгновение всё завертелось вокруг меня, я потерял сознание.

Очнулся оттого, что Сакура лизала мне лицо, а Капитан бил лапой по руке. Сияния за окном уже не было, один лишь туман, в сумерках казавшийся непроницаемым. Должно быть, я пролежал без сознания несколько часов. Голова трещала, во рту пересохло. Ощущение пережитого полёта, долгого и дикого, не давало прийти в себя и понять, что произошло.

Я сам не знал, верить ли в то, что я увидел. Что это было? Внезапное озарение? Та самая не имеющая ничего общего с интеллектом связь тонкого порядка, сближающая наш телесный мир с потусторонним? которую иногда милостиво и в то же время не без издёвки подбрасывают нам «расширяющие сознание» препараты? или банальный наркотический глюк?

Кто эти существа? Обыкновенные псина и кот или… люди? которых и на Земле-то никогда не было?

Но почему тогда их лица столь явственно стоят у меня перед глазами, а их голоса продолжают звучать в голове, как будто не было вещи реальнее? И я стал замечать… много человеческого в действиях своих четвероногих друзей. Например, когда Капитан усердно вылизывает себя, Сакура смотрит на него с иронией: что за чистюля!

Хуже всего то, что теперь я стесняюсь их погладить. Разве можно почесать за ухом у… Ассоль? Почесать горлышко… капитана Грэя?

Белладонна оказалась действительно коварной.

 

* * *

 

По крайней мере, меня никто не застукал. Благоволило и то обстоятельство, что после Нового года «сухой закон» начали игнорировать открыто. Больше никто не боялся пройтись перед начальником станции Фадеевым шаткой походкой и дыхнуть перегаром. Да Александр Александрович сам от других не отставал. Можно сказать, задавал планку. Вообще, негласно, но единодушно полярники всех уровней сходились во мнении, что вводить «сухой закон» на зимовках бессмысленно. Обитаешь ли ты на Полюсе недоступности или где поближе. Не та ситуация, пусть там хоть десять оборонных ведомств замешано.

Захожу на следующий день в кают-компанию, а там Евдокимов и Хвичиа в бильярд играют. Точнее, пытаются, потому что оба порядком набрались. Семён заметил моё появление и счёл необходимым тут же высказать мне претензию.

- Знаешь, хмырь, что меня в тебе больше всего бесит? Что ты, когда ходишь, рукой машешь, как будто ритм какой-то песни отбиваешь, — при этом он играючи помахал в воздухе кием. Кий упал.

Есть у меня привычка такая. Только я никак не думал, что она бросается в глаза, и уж тем более, что она может кого-то раздражать. Мне нравится отбивать темп собственным мыслям — чтобы они следовали строго одна за другой, не путались и не перемешивались. А то, что при этом я могу разговаривать сам с собой — так половина станции теперь наперебой бормочет себе что-то под нос, словно у каждого свой незримый собеседник.

Евдокимова, как и следовало ожидать, не волновало моё объяснение, просто искал повод зацепиться. Я даже рта не успел раскрыть, как он, повернувшись к Аркадию Николаевичу, со знанием дела провозгласил:

- Повар должен быть толстым! Только тогда видно, что он повар. И что он умеет готовить. А этот… тююю… — он махнул рукой, вложив в этот простой жест максимально возможную дозу презрения. Попробовал поднять кий, но у него не получилось.

Я не обиделся на него. Такие «речи», особенно пьяные, нельзя воспринимать всерьёз. Однако Аркадий Николаевич, он держался на ногах гораздо увереннее, всё же попытался вразумить Семёна, правда, весьма осторожно: неумело пошутил, «не порти себе карму», подразумевая заповедь зимовщиков, что с кем никогда не стоит ссориться, так это с начальником станции и поваром. До Евдокимова дошло только одно слово — карма. Словно таинственный «симсим» распахнуло оно врата в глубины психики газотехника. Во всяком случае, он тут же забыл и о бильярде, и обо мне — его понесло в несусветные дали:

- Россия — кармический отстойник! Я убеждён, сюда сваливают всех, кто криво прожил прошлую жизнь! Отстойник! Кто изрядно нагадил там… Дабы понесли мы здесь воздаяние за деяния свои!

- Чем тебе родина-то не угодила? — Хвичиа смутился от такого поворота.

- Да всем!

- Так плохо?

- Именно! Всё у нас не так! Вот всё у нас вроде бы есть, а ничего не получается. Куда нам до Европы! Тем более до Америки! Не умеем мы красотой брать! Идею вроде улавливаем, а воплотить её — вот тут и обсираемся. Понимаешь? Идей здесь — хоть сачком лови, хоть жопой ешь, только и витают в воздухе! Но, похоже, все их исключительно жопами и улавливают! И делают всё через жопу!

- Про красоту согласен, — скривился Аркадий Николаевич, — У нас всё, что не слизано с Запада, всё уродливо. Но ведь работает…

- Тебе с твоей фамилией только и говорить о России «мы», — огрызнулся Евдокимов.

Хвичиа на провокацию не поддался.

- Коли уж нас здесь поселили, надо держаться. Не нравится, так и езжал бы себе в дальние края. Да кому ты там нужен.

- Да что работает? Что работает? — Семён уставился с ненавистью на своего собутыльника.

- А что можно, то и работает, — раздражённо отрезал Аркадий Николаевич.

- Да ни хрена не работает! Вот, ты, пропойца, даже зверей своих угомонить не можешь…

Я уже давно заметил, что любая дискуссия на патриотические темы рано или поздно заканчивается переходом на личности, а оттуда и до драки рукой подать. Так и случилось. Газотехник и главный зоолог и затеяли нешуточную потасовку, и скорее всего нанесли бы друг другу ощутимые телесные повреждения, ибо были крепкими. К счастью, их разняли подоспевшие полярники. Агеев принялся жёстко вразумлять Евдокимова. Было видно, что это ему не впервой. Он дал мне знак увести Хвичиа.

Семён обозвал Аркадия Николаевича «пропойцей» не на ровном месте — тот действительно пил с самого начала. Потом среди бывших ассольцев раздавались даже голоса, де, этот пьяница и загубил станцию. Это со зла. В отличие от остальных зимовщиков, никаких бесовских закидонов он себе никогда не позволял. Что и говорить, этот статный мужчина лет за сорок, которого можно было бы назвать красивым, если бы не огромный лоб, неряшливо нарушавший пропорции его черепа, такой огромный, будто за ним таился мозг кашалота или, по крайней мере, Тургенева, — да, он умел подать себя. Но если уж на то пошло, Аркадий Николаевич оказался таким же заложником ситуации, как и все остальные, и валить всю вину на него — нечестно и неразумно.

Сам я много раз видел его, как мне представлялось, в совершенно неадекватном состоянии, но где он доставал алкоголь, не знаю — в Зурбагнан Хвичиа не ездил ни разу. Конспирологи утверждали, что он гнал самогон по классическому рецепту полярников — на дрожжах и сахаре с добавлением гороха — но, опять же, самогонного аппарата на станции найдено не было.

Пока я вёл пошатывающегося Аркадия Николаевича в его каюту (его спальня и кабинет располагались в первом животном трюме), он бурчал себе под нос что-то невразумительное, но определённо негодующее. Я уже собирался было участливо посоветовать ему не брать произошедшее в голову, как вдруг на удивление трезвым голосом он поинтересовался:

- Послушайте-ка, добрый самарянин, а это ведь вы порешили у меня пару мышат?

Я смутился, но вилять не стал.

- Да, Аркадий Николаевич. Они… помешались. И это крысы были.

- Крысы, верно. Весьма любопытно, кстати, что мыши оказались выносливее крыс. Тема для диссертации. — Я не понял, шутит Хвичиа или нет. — Стало быть, по-вашему, животные таки обладают сознанием? коли могут сходить с ума?

- Я не знаю, то есть, я не уверен, но они страдали… слишком очевидно, слишком по-человечески… После последнего прис… последней потери пространственной ориентации. Все остальные животные угомонились, а эта пара… они стонали… то есть пищали, не переставая. Я думал, они потом успокоятся. Но они не успокоились. Вы говорили, они не испытывают боли, но они её испытывали, и боль эта была чудовищной… Поэтому я усыпил их.

- Откуда у вас снотворное?

- Игнатий Георгиевич дал. В смысле, я попросил у него для себя. Он не знал. О крысах. Он дал мне упаковку ампул, сказал, из личных запасов.

- А, каналья Логинов! Как же без него! Да всё он знает! Уж кто-кто, а этот всё знает. Ха-ха, знаете анекдот о кающемся Игнатии де Лойоле? Который брякнул, что для связи человека с Богом не нужен посредник, то есть церковь?

Я искренне замотал головой, однако Хвичиа и не собирался рассказывать анекдот, так же как не собирался и обсуждать «каналью Логинова». Вместо этого он принялся попрекать меня, впрочем, совершенно беззлобно.

- Ах, да вы знаете, как трудно доставлять их всех сюда! Крыс, голубей… Я уж не говорю о Tochuina tetraquetra! Перед Новым годом знакомый предложил пару особей динго, он гендиректор ***ского зоопарка… Ах, как бы я хотел заполучить диких собак! Тем более азиатского типа. Но кто ж их привезёт мне! Как к кому обращаюсь, так сразу то средств нет, то транспорта нет, то ещё что… Потому у меня каждое животное на вес золота! А вы…

- Смею предположить, Аркадий Николаевич, что толка от них для вас всё равно не было бы. Они стали бесполезны даже для изучения безусловного рефлекса, какое там смещение магнитного полюса. Они, мне так кажется, застряли в том… изменённом состоянии. Я всего лишь прекратил их мучения.

- И вы в этом уверены. В их страданиях.

- Я… да, скорее всего, я уверен, — я не стал объяснять, откуда у меня взялась эта уверенность.

- А хоть бы и страдания! Ведь наука — что Промысел Божий. Вы читали Библию?

Я было кивнул, однако понял, что Хвичиа спрашивает уже как бы и не у меня вовсе.

- Не собираюсь повторять доводы атеистов, но там собрано немало свидетельств того, что Господь не особенно гнушался в средствах для достижения Своих целей. Скольких людей умертвил, чтобы показать… доказать, что должно быть вот так, а не эдак… Так ведь наука то же самое делает. Совершает показательные жертвоприношения, чтобы продемонстрировать: нельзя иначе, только так. И наука… нынче только она заботится о человеке! Человек давно бы уже вымер как вид, если бы не придумал себе науку. О, поистине, наука заменила человеку Бога.

Мы уже добрались до кабинета Хвичиа. Оказавшись в своей среде обитания, он отмахнулся от моей помощи и начал метаться из угла в угол. Словно зверь в клетке.

- И потому мы должны признать, мы должны признать, что давно уже не наука служит человеку, а человек науке. Наука — это фетиш, идол, икона, персонификация Абсолюта, антропоморфизированное всемогущество, философское понятие, — да что угодно, лишь бы это можно было поставить выше себя! Ибо человек — Тварь, но тварь с мозгами, и он понимает, что не может жить для себя, не может жить ради себя, ему нужно что-то более великое, что-то над ним! И вот наука для него превратилась одновременно в милостивого Иегову и всепожирающего Молоха…

Таким я его и оставил, даже не попытавшись уложить. Он ещё продолжал что-то говорить, когда я закрыл дверь.

Когда проходил по зверинцу, на меня обрушился флэшбэк. По крайней мере, только этим вышедшим из среды наркоманов термином (это уж потом его взяли на вооружение в кинематографе) могу объяснить произошедшее. Белладонна вонзила в меня свои ядовитые когти разом, даже с двукратной силой. Приступ головокружения захватил у клетки с лисом — я остановился, пытаясь устоять на ногах и взять себя в руки. Не знаю, сколько я так простоял, пока вдруг не понял, что животное смотрит на меня. Смотрит слишком… мудро.

- Постойте, постойте, дайте-ка угадаю: вы — тоже человек, — выдавил я из себя, не понимая, чего больше хочу: чтобы лис так и оставался лисом или же превратился в человека.

В человека лис не обратился, однако человеческим голосом заговорил.

Он важно кивнул и представился:

- Дуньшань Лянцзе, к вашим услугам. — Видя, что названное имя не произвело на меня никакого эффекта, он, не меняя интонации, пояснил, — Мастер Чань, родом из Чжэцзян.

Осознав свой промах, я смущённо начал лепетать, что в своих философских и религиозных изысках не продвинулся так уж далеко, а восточная мысль для меня вообще тёмный лес. Лянцзе стоически воспринял моё невежество. Я растерялся: одно дело штудировать мистицизм по книгам, другое — общаться с настоящим гуру. Даже если он всего лишь… глюк? И я брякнул первое, что пришло на ум:

- А как же угораздило вас оказаться в этой… хмм… оболочке?

- Я сам выбрал такое существование, — охотно отозвался мой собеседник, — чтобы изучать людей, — мастер Лянцзе лениво взмахнул хвостом, шикарным лисьим хвостом, шикарным тем более для условий, в которых прозябал его владелец.

- Изучать? Хм, мне кажется, что изучают как раз таки вас…

- С чего вы взяли, что вас не изучает всё то, что якобы изучаете вы? Я имею в виду вообще вас, людей. Высокомерие — весьма человеческая черта, скажу я вам. Но это вовсе не плохая черта. Не плохая и не хорошая. Просто она делает человека тем, что он есть.

Если честно, я усомнился, что высокомерие делает лично меня тем, что я есть, однако решил не спорить.

- Но зачем вам изучать людей?

Лис явно был не прочь поболтать.

- Переживая инкарнацию за инкарнацией, я каждый раз убеждался, что феноменальное само по себе абсурдно. И пусто. Называя вещи своими именами, Мироздание со своими законами и порядками суть бред. Один лишь человек достоин внимания, но не как кульминация этого самого Мироздания, а как явление, в котором есть на что посмотреть. Боюсь, это несколько противоречит тому, чему я учил. При… жизни. И особенно тому, что мне приписывают, — жёлтые глаза лиса блеснули.

- И чего же вы достигли в своих… штудиях?

- Недостаточно родиться человеком, надо стать им. Надо научиться быть им.

- Ах, какое глубокомысленное наблюдение, оно явно стоит того, чтобы инкарнация за инкарнацией заниматься… исследованиями, — не смог я удержаться от сарказма.

Происходящее показалось мне чьим-то розыгрышем, чьим-то весьма ловким, но совершенно неуместным розыгрышем. Лис ничего не ответил, однако презрительный холодок пробежал в его взоре. Хотя во рту пересохло, в голове стоял звон — флэшбэк во всей красе, — это только раззадорило меня, я решил подразнить «мудреца».

- Сомневаться в Мироздании — это удел ангелов, точнее даже падших ангелов. Сомневаться и наблюдать за человеком. Но взять хотя бы Люцифера — тот плохо кончил, скажем так.

На этот раз Лянцзе посмотрел на меня с хитрецой:

- Зато теперь он принимает участие в спектакле как действующий персонаж, а не как зритель. Но я бы не сказал, что со сменой статуса ему можно позавидовать.

- Что вы имеете в виду?

- Ваш достопочтенный друг Аркадий Николаевич — инкарнация Люцифера.

На мгновение я онемел.

- Что за бред! С чего вы взяли?

- Знание — коварная вещь, своевольная. Слишком часто оно приходит без разрешения, просто потому что пришло дня него время. У знания не вырабатываются условные рефлексы, поэтому оно не поддаётся дрессировке, знаете ли.

Мордочка лиса несколько раз моргнула благородным ликом азиата — молодого или старого, не могу сказать. Это было дико даже для розыгрыша.

- Я имею в виду настоящее Знание, которое существует само по себе, вне зависимости от чьего-то желания. — Продолжал разглагольствовать лис. — У людей под знанием часто подразумевается нечто совершенно другое. Нечто, вроде открытое и полное возможностей, однако до упора напичканное условными рефлексами. Это как маленького ребёнка сначала приучают говорить только правду, а потом шлёпают по губам: «Так говорить нельзя». Выясняется, что «говорить только правду» подразумевает соблюдение неких моральных устоев общества. И выясняется, что «говорить только правду» вовсе не даёт право говорить то, что ты думаешь.

- Всё это хорошо, но кто же я тогда? В смысле, в своей прошлой жизни я-то кем был? — перебил я лиса. «Если он начнёт нести околесицу, например, про Достоевского, Фёдора нашего Михайловича, то выдаст себя с головой», — так я решил.

- К сожалению, в отличие от братьев ваших меньших, с содержащимися здесь людьми мне не всё понятно, — уклончиво ответил лис. Мне показалось, что он что-то скрывает. — Но, пожалуй, я могу посоветовать вам обратить внимание на притчу, которую расскажет Александр Дмитриевич.

- Так вы ещё и будущее предвидите? — я снова не смог скрыть сомнения.

- Вовсе нет. Он её постоянно всем сменам рассказывает, значит, и на этот раз расскажет, — рассмеялся Лянцзе.

- Но вы упомянули «братьев ваших меньших», то есть «наших».

- Да, «ваших», — ехидным эхом отозвался лис.

- Вы хотите сказать, что среди зверей ещё есть… люди? В смысле, их воплощения?

- Весь зверинец — это, как вы выразились, люди.

Мне пришлось опешить второй раз за столь непродолжительную беседу.

- Как так? Зачем?

- Если вас интересует изнанка Бытия, вам не со мной следует разговаривать. Моё любопытство не распространяется дальше людей. В этом у нас с вами есть немного общего, поэтому-то я и разговариваю с вами. Несмотря на все… деликатные… обстоятельства. Вы довольно забавный экземпляр. — Лянцзе снова рассмеялся.

Это начало мне надоедать. Я с ним как с человеком, а он в ответ…

- Хорошо, кто тогда ответит на мои вопросы?

- Обратитесь к Ицхаку Лурию. Чаще всего вы видите его опоссумом.

- Спасибо и на том, вот только… похоже, «изнанка Бытия» открывается мне только под действием белладонны, а у меня её больше нет.

- Боюсь, друг мой, она вам больше не понадобится.

И впервые за время нашей беседы в глазах лиса проскользнуло что-то вроде сочувствия. Почему дурман мне больше не понадобится, и почему он «боялся», узнать не удалось — из кают-компании раздались нечленораздельные вопли.

Я бросился туда, не зная, чего и ждать.

Оказалось, произошла очередная драка. Без Евдокимова — тот уже дрых у себя в каюте. Дрались другие. Как потом выяснилось, разборка произошла по совершенно нелепому поводу — одному не понравилось, что другой громко чавкает. Ладно бы просто кулаками помахали, так ведь похватались за стулья. Того и гляди, раскрошили бы черепа друг другу…

С тех пор количество эксцессов на «Ассоль-2» начало стремительно расти. Дня не проходило, чтобы не случилось побоища. О работе уже почти никто не думал. Какая там работа, даже на еду плюнули. Всё меньше и меньше зимовщиков соблюдали нормальный режим питания, ели когда заблагорассудится и что заблагорассудится. Начали практиковаться «набеги» на склады за консервами, заморозками и продуктами быстрого приготовления. Так как готовили где попало и как попало, чистота на станции пошла на убыль.

Изрядно сократив количество порций, я готовил еду для проформы, но даже так съедали не всё. Несмотря на это, работы у меня меньше не стало. Приходилось кормить животных, потому что зоологи в массе своей плюнули на исполнение обязанностей. Пьянствовали в своих каютах, лишь изредка приходя в себя — чтобы сделать вылазку в притоны Зурбагана. Однажды даже девиц сюда притащили. Всё это уже больше напоминало Содом и Гоморру, нежели научную станцию.

Я ничего не мог поделать со всем этим. Взывать к совести пьяниц и развратников было бессмысленно. И небезопасно. Те же, кто продолжал пребывать в более или менее здравом уме, не проявляли желания общаться ни со мной, ни с кем-то ещё. Каждый бултыхался в своём коконе.

Поговорить можно было если только с Логиновым. Мы вроде как даже сблизились в эти чёрные дни. Меня удивляла его совершенно пассивная позиция в творящемся Хаосе, словно он начитался Толстого и преисполнился духа непротивления. «Такое случается, случается», — вздыхал он и мерил давление какому-нибудь полярнику со стеклянным взором.

И, конечно, я разговаривал с Сакурой и Капитаном — иногда они покидали свой «пост» и из дружеского участия сопровождали меня во время рейдов по станции. Я хотел бы сказать — с Ассоль и Артуром, но все мои попытки заговорить именно с ними оборачивались провалом. Они смотрели на меня, я видел, что они понимают меня, но… оставались немыми. Мне не удалось повторно разговорить и лиса. Тем более опоссума — тот даже не поворачивался ко мне. Я начал сомневаться, действительно ли разговаривал с животными. Возможно, я сошёл с ума, как и все остальные. Просто не хочу в этом сознаваться.

Ведь каждый сходит с ума по-своему.

(Окончание следует)