Проза

 

 

* * *

Они сидели на скамеечке и щебетали. Бу-бу-бу, ля-ля-ля – «мы такие хорошие мальчики, почему же нам не везет в личной жизни», ах-ах-ах, «господи, пошли мне хоро… пошли мне того, кого ты считаешь нужным». Это выпитое шампанское начало действовать (они попросили какую-то сопливую девчонку открыть им бутылку), иначе бы этот крашеный блондинчик никогда не начал так высокопарно философствовать. «Кого ты считаешь нужным» – ладно врать-то, хочешь ведь, чтоб эта «нужная» и с бабками была, и рожей, что надо, и добрая, ласковая – тьфу! «Кого ты считаешь нужным» – так а зачем тогда оплакивать «свою тяжелую мужскую долю»? Господи, что за идиоты.

Потом к ним начала клеиться какая-то особа. Не пьяная – но в выражениях совершенно не стеснялась. Слово «совокупляться» в устах этой дебелой очкастой девки звучало ужасно, а если еще и с гнусным хохотком – то лучше уж сразу умереть, чем слышать такое. К счастью, отмечающие чей-то день рождения мужчинки дали ей отпор – легкий алкоголь придал им смелости. Со скабрезной ухмылкой «коварная соблазнительница» ретировалась. Феминомужи сразу же возгордились, затарахтели, защебетали пуще прежнего. Потом прилетела оса и они начали визжать. Просто противно.

Я отвернулся в другую сторону. Там туалет. К нему подошла парочка, но вошла только она – мальчик взял сумочку своей девушки и начал гордо расхаживать перед входом в туалет. «Эй, козлик с подведенными глазками, а тебе идет, сумочка-то!» – так и хотелось крикнуть ему. «А где же твоя собственная?» – Потом я понял, что это и была его сумочка, просто, пока они гуляли, девица несла ее за него. Отворачиваться было больше некуда, поэтому я поднялся со своей скамейки и ушел прочь.

На выходе из парка я наткнулся на какого-то игривого юношу с зонтиком. Почему-то завидев меня, он вытянулся лицом и поспешил быстренько пробежать мимо меня. Потом прошла парочка «голубых». Я вообще-то знаю, что нравлюсь этой категории ммм… мужчин. Но в этот раз я не ощутил интереса к себе – наоборот, эти зайцы повели себя так же, как и тот игрунок.

Я знаю, почему на меня стали так реагировать. Потому что я шел уничтожать. И это было написано у меня на лице.

Только что здесь, в парке, я встретился с Командором. Он дал мне задание. Он сказал, кого я должен устранить. По своему рангу я не должен заниматься такими вещами, но я специально пошел на это. Я хочу почувствовать вкус настоящего дела. Я хочу действовать. Я хочу стать настоящим мужчиной.

Устранение не полагает полного физического уничтожения. Манекенщицу не обязательно устранять «полностью» – достаточно сделать так, чтобы она не могла больше делать то, чем она занимается. Командор обнаружил прекрасный способ, с помощью которого можно устранить модель – в одном древнем журнале он вычитал, что когда-то женщины именно так сводили счета со своими соперницами: обливали их серной кислотой.

Признаться, я долго не мог свести концы с концами – мы, настоящие мужчины, используем женские методы. Оно, конечно, верно: самый лучший способ бороться с врагом – это использовать его же оружие. Но не главнее ли в нашей ситуации то, чтобы мы оставались настоящими мужчинами во всем? Я поделился своими мыслями с Командором. В ответ он рассмеялся – горько рассмеялся:

- Вся трагедия в том, что настоящий мужчина вообще не имеет права сражаться с женщинами – ни мужскими, ни женскими методами. Мужчина – это тот, против кого женщине и не придет в голову бороться, а если и придет, то в свою очередь мужчине не придет в голову сражаться с ней.

- Выходит, мы не мужчины? Не настоящие мужчины? – спросил я.

- Выходит. – Какое-то время мы молчали, потом я опять спросил:

- Тогда к чему это все?

- Я тоже думал… что все это ни к чему… что все это обман… Но ты мне вот что скажи – а есть ли у нас другой выход? А? Должны же мы с чего-то начинать, не так ли?

Я был вынужден признать его правоту. Именно тогда я попросил Командора «выделить» мне какую-нибудь жертву. Командор обещал подумать. И вот сегодня он показал мне фотографию моей жертвы. Дал прочитать небольшое досье на нее. Потом попросил повторить – хорошо ли я запомнил? «Хорошо» у меня получилось только с третьего раза.

Облик модели первого класса из престижного рекламного агентства стоял у меня перед глазами. Признаться, идя на эту встречу, я опасался, как бы не попасть в переплет, сродни книжному – я боялся, что Командор даст мне задание устранить ЕЕ. Тогда бы я терзался, что делать – слушаться голоса своего сердца или голоса своего мужского долга? Признаться, думая об этом, я так и не смог найти выхода. К счастью, ход дел не принял такого банального оборота. Я получил задание устранить заурядную модель, из которой так и прет агрессивный нарциссизм. Разглядывая же фотографию своей жертвы, я вдруг ясно осознал, что мне не надо волноваться за ЕЕ судьбу. Обливать ее серной кислотой не поручат ни мне, ни кому-то другому (вообще о том, что это поручат кому-то другому, я старался не думать – мне было просто страшно думать – я предпочитал оставаться в блаженстве неведения). Она не такая. Ей нечего бояться. И мне, стало быть, тоже.

Своего задания я не гнушался и не боялся – я не испытывал ни малейшей жалости к этой тупой девке, требовательно смотрящей на меня с рекламных плакатов и обложек глянцевых журналов. Не боялся я и осуществить его – несмотря на то, что о жертвах «кислотной войны», как мы прозвали свое занятие, пишут все газеты (на данный момент по всей стране мы «устранили» сто двадцать семь манекенщиц), никто пока не видит в этом какой-то системы. Единственная здравая мысль, которую я встретил в газетах – это предположение о переделе рынка между ведущими рекламными агентствами. А так – все бред о каком-то маньяке (который, что примечательно, иногда ухитряется быть сразу в двух местах).

Служба – та не только догадывается, но и знает обо всем. Только у них нет выхода на нас. Им нас не достать. Во всяком случае – пока.

Само собой, иные модели усилили свою охрану, но в целом, как показывают телепрограммы светской хроники (для выяснения обстановки их приходится регулярно просматривать), все эти милашки скорее заинтригованы «кислотной войной», нежели напуганы. Может быть, они просто уверены в могуществе современных пластических хирургов… В любом случае, мы тщательно продумываем свои акции – чтобы устранить «свою», мне придется попотеть. Но зато я безнаказанно уйду. И буду продолжать борьбу.

В общем, я отправился прямиком за кислотой. Отолью из цистерны в склянку – и домой, готовить второй этап операции. Я занимаю высокий пост в Обществе, поэтому знаю расположение нашего склада боеприпасов. Вот именно, у нас есть даже оружие. Немного. От несгибаемых непальских повстанцев (мы связались с ними через наркокурьеров). Восемь гранат, три пистолета, пять автоматов и снайперская винтовка с оптическим прицелом.

Я пошел ловить такси – как вдруг словно раскаленную иглу вонзили в мой мозг. Дикая боль почти сразу прошла, осталось только ощущение тошноты. Я огляделся по сторонам – мне действительно тошно. От всего тошно – от того, что я видел в парке, от того, из-за чего мы вынуждены заниматься «кислотной войной», от своего непонятного положения в этой жизни… Мускулистые выродки в голубых плавках на бензоколонке, все в пене, со шлангами, добили меня. Они мыли машину какой-то бабищи, а та свистела и улюлюкала. Мальчики зазывно улыбались и подмигивали.

Тогда я развернулся и пошел в другую сторону – на автобусную остановку. Решил-таки поехать к наркам, а туда ни один таксист не повезет. Поеду – как-никак, обещал (вот прекрасное оправданье!). Закинусь чем-нибудь. Сейчас мне нужно расслабиться. Все в порядке – свою жертву мне нужно будет «оприходовать» только через два дня – я успею отойти. Все в порядке. Просто мне так хочется забыться! Расслабиться! Хотя бы на мгновение! Да и Командор сам сказал мне не напрягаться: «погуляй». Так что поеду к наркам.

 

* * *

Я вдруг понял, что мне не хватает Джонни. Мне так хочется поговорить обо всем – об Обществе, о НЕЙ, об Александре, о себе, в конце концов – но не с кем. И хотя в последнее время я очень сдружился с Командором – как выяснилось, у нас много общего, – я чувствую, что он не подходит на роль человека, с которым я мог бы поговорить. Обо всем. Джонни больше нет – слезы душили меня.

Это были пьяные слезы, но душу они рвали. Мне не удалось забыться, расслабиться, погулять. Гашиш не дал мне блаженного забвения. Все нездоровое содержимое моих мозгов он усилил в несколько раз и разбавил откуда-то взявшимся комплексом неполноценности. Я стал терзаться угрызениями совести – я был виновен перед Джонни, перед Командором, перед И., перед Александром. И тем более перед НЕЙ.

Я ощущал свою вину даже перед матерью. Мне вдруг взбрело в голову, что я плохой сын, что я занимаюсь черт знает чем, вожу дружбу со всякими отморозками, – вместо того, чтобы пойти работать, жениться на какой-нибудь хорошей девушке и жить тихой семейной жизнью.

В таком более чем подавленном настроении, ни с кем не попрощавшись, я сбежал с квартиры И. Где-то с час шатался по трущобам. Мне, родившемуся и сформировавшемуся в вип-кварталах, здесь всегда было интересно. Даже увлекательно. Но сейчас я испытывал к этим полуразрушенным домам, грудам мусора, скопищам каких-то грязных опустившихся людей одно только отвращение – я словно и вправду стал «нормальным».

Обывательские мыслишки прошли, как только я вышел из трущобного квартала – словно он и породил их. Нет, просто гашиш перестал давить на полную катушку – нехотя, вяло, он начал отпускать. Я шел словно зомби, который начал вспоминать, что раньше он жил по-другому. Почему-то только тогда захотелось есть – я зашел в средней руки ресторан и очень плотно поужинал (уже вечерело). Еда сокрушила все моральные терзания – плотское оказалось сильнее духовного. К черту мистику. Я поднялся из-за стола почти что счастливым.

Пилить до дома было далеко, но я все равно решил отправиться пешком, а не ловить такси – это же мой район, что здесь может со мной случиться? Тем не менее, именно в своей местности я нарвался на неприятности.

Урка. То, что он урка, было видно сразу. Его руки покрывали татуировки – определенно, зоновские. Длинный, под метр восемьдесят, худой, болезненного вида, лысый, на подбородке поросль полоской. Очки черные – «Хорошо, что я не вижу его глаз», – пронеслось у меня в голове. Урка кого-то ждал – он заметно нервничал, бегая из стороны в сторону под фонарем и куря одну сигарету за другой. Окурки бросал картинно.

Я решил последить за ним. Дурман из головы еще не выветрился, и мне показалось это крайне интересным, а главное – полезным занятием. Урки в наше время уже полностью обособились как каста. Среди нормальных людей они показывались только для того, чтобы совершить преступление и – если не повезет – предстать перед судом присяжных. А где они обитали остальное время – неизвестно. В трущобах их тоже можно было редко увидеть – хотя и чаще, чем у нас. Достаточно упомянуть, что за свою сознательную жизнь я видел урок пять или шесть раз.

Урки не пустили феминистскую революцию в свои ряды – женский преступный мир так и остался каким-то второстепенным по отношению к мужчинам-преступникам. Что верно, то верно – урки имели право называться настоящими мужчинами... Пребывая в сытой эйфории, я вообразил, что с урками можно наладить контакт, перенять их богатый опыт, включить их в свою борьбу и т. д. Я поражался, как это никому раньше не приходила в голову столь выдающаяся идея.

Долго ждать не пришлось: урка, за которым я следил, дождался-таки своего дружка. Естественно, тот тоже был уркой. Минут пять они орали друг на друга, видимо, выясняя, кто из них виноват. Потом, как-то разом успокоившись, они пошли в мою сторону. Не совсем в мою – немного под углом. Уже почти совсем стемнело. Вокруг – никого, только вдалеке маячили одинокие человеческие фигурки. Увидев меня, они немного изменили траекторию. Подошли ко мне и попросили закурить. У меня, естественно, не было. При этом, еще совершенно не подозревая какого-то злого умысла с их стороны, я радостно улыбался и собирался с мыслями, чтобы начать «вести переговоры».

Урки были настроены иначе. Первый сказал, что если у меня нет сигарет, то я должен дать им денег. Я был бы рад одолжить им, но я все прожрал в ресторане. Кроме того, меня возмутила формулировка: почему это я «должен»? Можно ведь просто попросить – все мы люди, все попадаем в переплет. Я начал было выражать свои мысли вслух, но второй посоветовал мне заткнуться. «Зачем же так», – начал было я, наконец-то поняв, что высокодуховной приватной беседы не получится, и тут первый ударил меня кулаком в челюсть. Я пошатнулся, но не упал. Тогла он стукнул меня еще раз. Я загнулся. Чувствую – по карманам шарят. Я им: «Зачем же так, я же не феминомуж какой-то и не пидор», а второй мне и ответил: «Ты ведешь себя неправильно». Сказал он это средним между поучительным и сочувствующим тоном. «Да, приятель, ты не такое чмо, как остальные, но ты ведешь себя неправильно, поэтому не жди от нас пощады», – услышал я в его голосе.

А потом они ушли. Растворились в темноте.

Я стоял совершенно один в ночном городе. Гашиш выветрился из головы, но не до конца – оставалось достаточно, чтобы боль воспринималась обостренно. Потрогал челюсть – распухла слева. Потрогал нижнюю губу – кровоточит. Сплюнул – кровь. Еще раз – кровь, кровь, кровь…

Потрясение от пережитого не долго держало меня в своей власти. Все выстроилось в одну цепочку – и тогда я понял, что это волки приходили ко мне и научили меня, пса, как нужно вести себя правильно, чтобы стать волком. То, что сказал второй урка – «ты ведешь себя неправильно» – это относится не к данной ситуации, это относится вообще ко всему.

Я вдруг понял, что даже несмотря на то, что мы загнаны в угол, мы, мужчины, не имеем право вести себя как какие-то шавки. Эта модель, пускай ее нарциссизм будет агрессивнее хоть в тысячу раз, не должна расплачиваться за нашу слабость. Командор все-таки не прав – у нас есть другой выход. По крайней мере, у меня.

Я пойду к этому Александру и разберусь с ним один на один. Как настоящий мужчина. Да, я пойду на наш оружейный склад. Но не для того, чтобы унести оттуда дрянную склянку с серной кислотой. Я возьму один из пистолетов. Нет, я не буду угрожать Александру. Не в этом дело. Ведь у него есть табельное оружие – значит, и у меня должно быть оружие. Так мы будем равными. Поговорим. Я уверен, он выслушает меня. И он примет мой вызов. Мы можем стреляться из пистолетов – я читал и о таком способе выяснений отношений между настоящими мужчинами. Или, может, на ножах будет лучше? Там видно будет.

Я убью его. Я в этом не сомневался. Я убью его в честном бою – и тогда ОНА будет принадлежать мне по праву. В одном сборнике легенд я читал, что Король Артур, проиграв сражение другому рыцарю, отдал ему и свою прекрасную жену. Это правильно. Это по-мужски.

И я двинулся к нашему складу. Прохладный ветерок обдувал мое пылающее лицо, и мне было хорошо. С каждым шагом я утверждался в мысли, что поступаю правильно. Я не испытывал ненависти к Александру – он достойный противник, но не более. Я его убью, заберу ЕЕ, и мы уедем куда-нибудь далеко-далеко.

За время моего пути мысль об оружии ни разу не пересеклась с жаждой мести. Я осознавал, что могу взять какое-нибудь оружие и разобраться со своими обидчиками, но этот план отбрасывался. Никакие они не обидчики – они поставили меня на место. Я должен быть благодарен им. И я благодарен.

Трансформаторная будка, в которой мы устроили склад, была уже видна. Никому и в голову не придет искать оружие почти в центре города (это был ретро-микрорайон, только здесь еще можно было найти такие нелепые архитектурные сооружения). Славно мы придумали! Петли на боковой двери будки смазаны, сама она расположена в небольшой нише, скрытой кустом акации, так что сюда можно незаметно проскользнуть даже днем.

Вдруг, когда я был всего в десяти шагах от цели, откуда-то из-за угла выехала – я бы даже сказал: выплыла, настолько бесшумно она появилась – широкая легковая машина с потушенными фарами и мягко затормозила прямо передо мной – я бы даже сказал: нежно, настолько бесшумно она остановилась. «Все!» – пронеслось в моей голове – «Вот и до меня добрались». Да, я хотел этого. Но теперь, получив урок, я хотел, чтобы все закончилось совершенно по-иному. С легким щелчком – я бы даже сказал: вздохом, настолько бесшумно все произошло – открылась передняя дверца.

- Мальчик мой, – раздался в темноте голос, от которого у меня внутри все оборвалось.

Это была моя мать. Я был готов ко всему, но только не к этому.

- Мальчик мой, – повторила она опять.

Она никогда меня так не называла.

- Да, мама, – наконец выдавил из себя я.

- Ты все тщательно взвесил, сынок? – тихо произнесла она. Где-то вдали проехала машина – и снова тишина. – Ты действительно подумал обо всем, направляясь сюда?

- Куда… «сюда», мама?

- Не претворяйся. Пожалуйста, не надо. – Она вздохнула. – Мы знаем, что у вас здесь склад оружия.

- Склад? Оружия? – пролепетал я.

Ужас ситуации усугублялся тем, что я по-прежнему не видел лица своей матери. Она же выдела меня очень хорошо – я стоял на свету. Настоящий мужчина, которым я ощущал себя пять минут назад, улетучился подобно эфиру. Теперь я чувствовал себя маленьким провинившимся мальчиком.

- Мы не прикрыли его только потому, что нам нужно соблюсти некоторые… гм, формальности, скажем так, да – формальности, по отношению к Службе.

- Службе? Нам? Вам? Ма, я ничего не понимаю! – я сел на асфальт и схватился за голову. Происходящее казалось мне диким и нереальным. Такого не должно было происходить со мной. – Объясни мне все! Я ничего не понимаю! – я одновременно кричал и стонал.

Д- а, в конце концов, именно за этим я и приехала к тебе. Ведь я всегда помогала тебе, мальчик мой, правда?

- Да уж. Помогала. Ее помощь всегда была неприятной – своей «поддержкой» она как бы говорила: «Что бы ты без меня делал». Поэтому вот уже несколько лет я не обращаюсь к ней за помощью. Даже не помню, когда я в последний раз говорил со своей матерью нормально.

Она вышла из машины. Полная, она проделала это совершенно не изящно. По-моему, даже крякнула. Седая, в строгом черном костюме, мама скалой нависла надо мной. Как завороженный, смотрел я на нее – она казалась мне одновременно родной и бесконечно чужой.

- Сынок, ваше Общество было создано нами…

- Кем – «вами»? – выдохнул я.

- Комитетом. – Она смотрела на меня чуть ли не с жалостью. – Ваше Общество было создано нами с целью упрочнения нашей власти. Мы хотели с его помощью выявить всех неблагонадежных особей мужского пола. И мы сделали это. – Она посмотрела куда-то вдаль, потом снова на меня.

(В этот момент я вдруг подумал, что, когда я был маленьким, мама никогда не целовала меня на ночь. Хорошо это или плохо, я не знал, быть может, именно благодаря этому я и получил возможность стать настоящим мужчиной. Но одно я знал точно – мне этого не хватало.)

- Было одновременно смешно и грустно от ваших намерений использовать твое «происхождение», как вы выражаетесь, в своих целях. – В ее глазах блеснул укор. – Мы знаем всех вас. Мы знаем все о вас. Мы можем в любой момент отдать всю имеющуюся у нас информацию Службе, но пока это не в наших интересах.

- Не в ваших? – я был способен только на тупые вопросы.

- В Службе еще есть люди, которые не работают на нас. Их нужно поставить на место.

Ее лицо вспыхнуло гневом. На расстоянии протянутой руки от себя я увидел канализационный люк – мне захотелось превратиться в кисель и утечь в него. Я потрогал нижнюю губу – кровь засохла. Мама не спрашивала, кто и почему меня побил. Знает? Или ей это просто неинтересно? Почему-то эта мысль уколола меня. «Незачем тебе в кисель превращаться, ты и так – сопля», – подумал я со злостью. Нужно взять себя в руки. «Ведь я настоящий мужчина, не так ли?» Для начала мне нужно было отдышаться. Потянуть время. Я брякнул первое, что пришло на ум:

- А зачем вам понадобилось вычислять всех неблагонадежных? – Мама собиралась что-то ответить, но я ее перебил. – Ведь вы не остановили нас даже тогда, когда мы начали уродовать моделей! Вы пожертвовали столькими лучшими представительницами! Зачем вам понадобилось вычислять неблагонадежных?

- Цель оправдывает средства, мальчик мой. В этом своем так и не прочитанном докладе…

- Ты и про него знаешь?

- Хорошая мать всегда знает, чем занимается ее ребенок. Если он тебе понадобится, скажи – тебе ведь было так жалко сжигать его. – Я молчу. Молчу. - Молчу. Я пытаюсь взять себя в руки. – Ты прав в нем, мой мальчик, мужская раса действительно вымирает… Через два-три поколения мужчины превратятся в биологических существ, вся мужественность которых будет заключаться в иногда просыпающемся половом инстинкте. Зачем нам такое надо? Мы просто-напросто решили ускорить процесс естественного отбора. А неблагонадежные могли бы нам помешать. Теперь же нам никто не помешает. Сынок, вы обречены. В любом случае.

- Нас будут кастрировать? – горько шучу я.

- Нет, хотя мы и подумываем о такой пред-высшей мере наказания. За особо тяжкие преступления мы будем казнить, за прочие – кастрировать. Но это только в проекте. Осмотр же на необходимость смены пола пройдут все особи мужского пола, начиная с пяти лет. Это несомненно.

- Ага, так вы будете из мужчин делать женщин?

- Только из тех, которые мужчинами являются исключительно по форме, а на самом деле, внутри – женщинами. Если мужчин переделывать всех подряд, произойдет множество нехороших эксцессов. Этим мы только навредим своему делу. Против природы нельзя идти.

- А семья?

- Что «семья», мальчик мой?

- Как без мужчин будут создаваться семьи? Как, в конце концов, человечество будет размножаться дальше?

- Партеногенезом, мальчик мой, партеногенезом. Семьи не понадобятся, потому что их первейшая функция – воспитание нового поколения – будет возложена на специально созданные для это институты. Уж они-то будут воспитывать всех правильно.

- А что вы будете делать с нормальными мужчинами? Пока они – мы – есть?

- Избранные останутся с нами, преступников мы казним, а всех остальных поселим в гетто и будем там держать, пока они не вымрут.

- Избранные… – усмехнулся я. Я знал, что уж моя-то мама непременно осуществит весь этот бред. В этом можно не сомневаться. Но теперь мне нет до этого никакого дела – я окончательно взял себя в руки. Если меня не арестовали, значит, я свободен в своем выборе. Буду действовать согласно принятому ранее плану. Я поднялся. – Так ты знаешь, зачем я шел сюда?

- Знаю, сына, настоящая мать всегда знает, чем занимается ее ребенок.

- И зачем же я пришел сюда? – нетерпеливо спросил я.

- Не заставляй меня…

- Ма! Зачем?! – я выкрикнул это требовательно, но, боюсь, мама восприняла это как какой-то каприз.

- Ты пришел, чтобы взять серную кислоту и «устранить», как вы выражаетесь, … – она назвала имя моей жертвы.

Что ж, значит, она знает только то, что происходит снаружи меня, но не внутри. В голову ко мне она залезть не может. «Настоящая мать…» Я думаю, что я – настоящий мужчина, а она – что она настоящая мать. Все думают, но никто на самом деле не является. Но я-то, по крайней мере, пытаюсь. Вот сейчас пойду, разберусь с Александром, и пусть хоть кто-нибудь осмелится оспорить мои слова. Вслух же я произнес иронично-примирительное:

- Все-то вы знаете… – Внезапная догадка озарила меня. – Так Командор – ваш человек?

- Тот, кого ты называешь «Командором» – сын моей предшественницы.

- Предшественницы?

- С этой ночи я – Глава Комитета.

- А, так вот почему лимузин… Поздравляю… – усмехнулся я.

- Спасибо, – она восприняла мои слова серьезно.

- Теперь понятно, почему Командор замолчал про автомоносексуализм. Наверняка, у него что-то не в порядке с головой. И с членом.

Но почему-то я не злюсь на него. В конце концов, он ведь не предатель. Он ведь не агент Службы. Он… Да, он обманщик, но разве не дал он мне так много, вне зависимости от того, что на самом деле им двигали совершенно другие намерения? В конце концов, его можно воспринимать как тех же урок: неважно, кто преподносит тебе урок, главное – принять его. Так оно, может, и лучше – то, что Командор оказался подставой. Мне бы не хватало его, и мне было бы жаль его, будь он настоящим, когда я был бы далеко. Я бы вспоминал о нем, рассказывал бы ЕЙ о нем. Теперь ничего этого не будет. Что ж, пускай.

- Послушай, ма… – я впервые посмотрел ей в глаза.

- Да, мальчик мой?

- Но ведь если я «неблагонадежный», коли вступил в это Общество, зачем ты разговариваешь со мной? Почему ты сразу не казнишь меня или не отправишь в гетто? – спросил я, почти наверняка зная, что услышу в ответ.

- Ты – мой сын. Ты – плоть от плоти моей. – Она говорила торжественно, ее голос звенел. – Я не могу просто так взять и отбросить тебя. Я должна дать тебе шанс одуматься. Ты – человек разумный. Я верю в тебя.

- То есть у меня есть шанс оказаться среди… «избранных»?

- Да, мальчик мой.

- Как Командор?

- Как Командор.

- Как Александр?

- Александра, ты хочешь сказать?

- Что?

Я почувствовал, как асфальт под ногами снова заходил ходуном.

- Александра! Ты разве не помнишь ее?

Господи, вот оно! Я вспомнил маленькую девочку с вечно разбитыми коленками, упорно не желавшую водиться с другими девчонками, равно как и с мальчиками, в которых безошибочно угадывались будущие феминомужи. А потом я сравнил ее с человеком с подборкой мужских журналов, смотрящим на меня в упор.

- Господи, так он – транссексуал… – простонал я.

- Да, транссексуал. Я удивлена, что ты понял это только сейчас. – Она смотрела на меня, словно не понимая, кто стоит перед ней. – Мы позволяем и такие превращения, хотя они нам не по нраву. Но против природы нельзя идти.

Я молчал. Мне нечего было сказать ей в ответ.

- Что ж, мальчик мой, я вверяю твою судьбу в твои руки. Ты все знаешь. Думай. – Она повернулась и так же тяжело села в машину.

- Ма! – (Господи, неужели теперь это имеет какое-то значение?)

- Да, сынок? – Я снова не видел ее, сидящую в машине.

- А тогда, ночью, ты МНЕ стучала молотком?

- Тебе, дорогой. – Ответ прозвучал сразу.

- Но почему ты просто не вошла и не попросила убавить звук?

Она ничего не ответила. Дверца машины неуверенно качнулась и хлопнула – снова почти бесшумно. Лимузин сразу рванул – снова почти бесшумно. Через мгновение он уже скрылся с глаз – снова почти бесшумно. Только на этот раз мягкий звук хлопнувшей двери выполнил функцию выстрела стартового пистолета – словно по команде пошел дождь.

- Кругом – никого. Я запрокинул голову и уставился во мрак неба.

Видели ли вы когда-нибудь, как идет дождь? Нет, что сам дождь видели, это понятно. Я спрашиваю – как… На дождь нужно смотреть снизу, подставив лицо падающим каплям. Если так смотреть на него долго, то можно увидеть, что он весь какой-то – насквозь – косой: струйки слетают беспорядочно, пересекаясь траекториями под всевозможными углами. Одна капля возникает прямо перед глазами всего лишь за долю секунды до того, как шлепнуть тебя по лицу, а то и вовсе угодить в глаз, другую же можно заприметить еще издали и пару мгновений следить за ее падением. Каждая капля словно выбирает свой собственный путь. Каждая капля словно сама по себе. Но на самом деле все они – лишь частицы сплошного потока, монолитного потока с неба... Из которого невозможно сбежать.

Моя мама общается со мной посредством молотка, мои друзья с завидной регулярностью становятся не пойми кем или чем, а моя любовь, как оказалось, отдалась недоделанно-переделанной женщине. Я устал от всего этого.

Куда мне податься? Я уже проник до нитки. Что ж, на нашем складе («нашем»?) можно по крайней мере укрыться от дождя. Пока, а там видно будет.

 

* * *

На следующий день солнце появилось только вечером – чтобы своим закатом обагрить небеса.