Жизнь как есть

Нам предстояло побывать в горле…

Конечно, никто не собирался нас сожрать. Горлом с незапамятных
времен поморы называют узкий пролив, связывающий Белое море с
Северным Ледовитым океаном. Каждые шесть часов через Горло
океан заталкивает в море колоссальный объем студеной воды, и
каждые следующие шесть часов высасывает обратно. Это приливы и
отливы. Койпога и Прибылая Вода на поморском наречии.
Поэтому в Горле всегда ледяной ветер, а льды толпятся, бывает до
самого июля.

На этот раз льдов не было. Яркое полярное солнце накаляло
металлический корпус корабля, но океанский ветер сразу же сдувал тепло
в море.

Мы шли на «Клавдии Еланской». Большой океанский лайнер, с барами и
кинозалами, последний привет цивилизации.

Но бары нас не интересовали.

Восемь часов мы повели в «третьем классе» – каюте величиной со
школьный кабинет, уставленной драными авиакреслами. Мы
приглядывались к современным поморам, которые возвращались в свою
родную деревню Чапому.

Когда-то министр царского правительства Сергей Юльевич Витте назвал
поморов «сталью русской нации». Эти на сталь никак не
тянули. Пьяные мужики и подростки, женщины груженные тюками и
коврами. Одна «поморка», оказавшаяся впоследствии переселенкой
из Мордовии, пересыпая свою речь отборным матом, рассуждала
вслух, влезет ли в карбас купленный в Архангельске диван.

Но таковы были не все. Скромно и сурово сидели северные старушки,
неодобрительно взирая на вакханалию. Лицо одной было особенно
красиво и непреклонно. Ее глаза не осуждали своих
измельчавших соотечественников, они смотрели печально и сочувственно,
но твердо. Пожалуй, к ней подходило слово «сталь». Я сразу
понял, что именно с ней мы будем больше всего…

А звали ее Августа. Августа Владимировна Сурядова (отступление про
имена? Феозва, Миропия, Фелицада и т д).

К вечеру показался Терский берег. Над горизонтом торопливо высунулся
шпиль Никодимского маяка. И хотя до высадки было не менее
двух часов, поморы высыпали на нос судна, всматриваясь в
даль. Мой военный бинокль был нарасхват.

Между тем создалась любопытная ситуация. Ожидалась остановка в
Чапоме, после этого «Клавдия Еланская» должна была свернуть в
Баренцево море, к Мурманску. У всех пассажиров, следующих
дальше, были спецпропуска, так как северное побережье Кольского
п-ова – погранзона. У меня же такого пропуска не было. Он мне
впрочем, был и не нужен, так как я собирался высадиться в
Чапоме… Но вот загвоздка: Чапома – деревушка в 20 домов,
никаких причалов нет, да и мелко для нашего теплохода. Оказалось
«Клавдия» остановиться в 2 км от берега, а с берега за
пассажирами придут доры и карбаса, родственники заберут своих.

У нас же в Чапоме не было не то что родственников, но и дальних
знакомых. Обычно все места в лодках заранее посчитаны, и было
совершенно непонятно, как мы попадем на берег. Команда корабля
пообещала нам, что если мы не впросимся к кому ни будь в
лодку, нас просто выкинут за борт.

Выручили «остатки былой славы». Было дело, работал я в программе «до
16 и старше», и вот один молодой помор узнал меня, и,
будучи весьма рад лично познакомиться с «телезвездой», обещал
взять меня в свою лодку.

Теплоход бросил якорь. Поморские карбаса облепили корабль как пчелы.
Суматоха началась страшная. Чапомцы, со своими тюками и
коврами, вовсе не напоминали легендарных степенных поморов. В
своей суете, они больше напоминали эксцентричных малороссов
или одесситов. Чего стоила погрузка плюшевого дивана в
большой карбас, который просев под тяжестью, едва не зачерпывал
бортами. Полюбуйтесь на фотографиях (лет еще 60 назад ни
одному помору и в голову не пришла бы такая мысль – за диваном в
Архангельск. Все делалось на месте, своими руками, и обильно
украшалось резьбой и естественными травяными красками, в
крайнем случае, помор сходил бы на своей лодье в «Норвегу», за
железной кроватью «с шарами»).

Лишь пожилые поморки (они не любят слово «бабушки», предпочитая ему
«женки») не теряли чинности и степенства.

И вот «Клавдия Еланская» осталась на горизонте, а наша лодка вошла в
устье реки Чапомы. Коренастые поморы выносили своих женок
из лодок на берег кто на руках, кто на закорках.

Мы вступили на легендарную землю «Терры», «Гиперборреи», Русской
Лапландии – Терского берега Кольского полуострова. На небе
полыхало ночное зарево. Закат, сразу же превращающийся в
рассвет…

Местная власть определила на ночлег в местную школу (просторная изба
о трех комнатах, одна комната гордо называлась «спортзал»),
и мы, завесив окно картой мира, чтобы хоть как-то сгустить
сумерки, повалились в спальники.

Перед этим я успел воткнуть в карту, в место, где примерно находится
Чапома, красный флажок.

***

Чапомские избы прикрепились к плоским скалам – «бараньим лбам». Из
горла почти постоянно дует арктический ветер, непонятно как
вообще деревню еще не сдуло в море. Ни кустика, ни деревца,
ни полисадничка. Километрах в сорока от берега – локальный
беломорский полюс холода.

По берегу трупы тюленей – остатки весенней зверобойной кампании. Разбитые

и догнивающие карбаса на взморье тоже напоминают трупы.

Как и встарь, на широкой полосе отлива поморы городят ставные невода.

Августа Владимировна недовольно взирает на это в окошко своей
маленькой избушки: «Гляди-ко, у самого устья городят! Поскорей да
побольше хотят. Если б старики оттуда встали (Августа машет
рукой в сторону кладбища), плохо б мужикам пришлось. Да
разве ж тут межень нерест пройдет? Сегодняшним днем живут,
словно мошкара!»

Сама Августа Владимировна свой невод ставит от устья за версту.

Собираем поющих женок. Их уже совсем мало. Да и, как скажут фольклористы,

«репертуарчик не тот». По-настоящему старинных песен уже не помнят,
в основном жестокие романсы, «яблочко», «подиспань».

Но все равно поют трогательно, задушевно.

На свете есть много красивых морей 
И песен о них не мало
У белого моря нет песни своей
Ни разу оно не слыхало…

Где бы я ни был, в каком краю
И на каком просторе
Я эту песню тебе пою
Белое море!

– Тыры мыны, тыры мыны, тырымына-на! – восклицает Августа, стремясь
голосом заменить отсутствующую гармонь.

Как и в каждой поморской деревне, здесь есть собственная песня о Родине:

-В Чапоме есть молочная ферма

Электричество в Чапоме есть

А оленей, оленей наверно

Златорогих оленей не счесть…

Однако сейчас ничего этого в Чапоме нет. Электричество – два часа
утром и два часа вечером от дизельного движка. Олени одичали и
разбрелись по тундре. Ставшая ненужной сбруя оленьих
упряжек преет на чердаках. Почти всех коров забили и съели, а за
сметаной теперь раз в месяц плавают в Архангельск, между
прочим, в другой субъект Федерации. Бродит по деревне несколько
телят, которых ласково зовут «бомжами». Потому что пасти их
некому. Их пасет… конь! Да-да, весьма умный конь, он не дает
маленькому стаду разбредаться по тундре, и в случае
необходимости может дать теленку под зад копытом.

Хлебный график в Чапоме похож на зебру. День – черный, день – белый,
день – выходной. На хлеб надо записываться с вечера, как
когда-то в перестройку надо было записываться в очередь на
фирменные сапоги. Печет на всю деревню всего одна пекариха –
Галина Александровна Сурядова, по профессии между прочим
гидрометеоролог.

– Я с печкой – одного возраста, – шутит она.

Выбраться из Чапомы сложнее, чем попасть туда. «Клавдия Еланская»
заходит раз – два в месяц, а самолет АН-2(кукурузник) летает
«по погоде».

Ждать самолет начинают с утра. Чапомцы то и дело бегают на почту,
где телефонист с тревогой «держит руку на пульсе».

– Вылетел из Умбы!

– Сел в Оленице!

– Обедает в Чаваньге!

…Полет кукурузника переживают как захватывающий сериал…

Наконец, желающие улететь садятся в армейский Урал, который здесь
гордо называют «рейсовым автобусом», и, подпрыгивая до небес,
едут на аэродром – более менее ровную площадку меж тундровых
сопок. В грузовике все обилечиваются – получают маленькие
кусочки картона с нарисованным синим тюленем и надписью:
беломорский рыбак. Это название местного, некогда богатого
колхоза. Сейчас колхоза нет, а бывший председатель скрывается от
следствия.

Прилетает кукурузник, раскрашенный в российский триколор, и в
мгновение ока переносит нас в другую деревню – Чаваньгу. Несмотря
на схожесть названия, здесь все иное.

Деревня заслонена от арктического ветра скалой, и хотя это севернее
Чапомы, климат чуть мягче, и скромные кустики у крылечек
чаваньжане гордо называют палисадниками. Взрослая рябина тут чуть не по колено.

Но все это стало ясно чуть позже. А сначала мы с моей спутницей
стояли на правом берегу бурливой реки Чаваньги, и смотрели на
противоположный, где недоступно красовалась деревня. Мы
воображали, что сейчас не 2002, а 1902, и
ждали, когда поморы, обгоняя друг друга, поспешат к нам на карбасах,
чтобы скорее переправить.

Ждали долго. Кричали. Попробовали вброд – нереально.

Местные, с того берега рассматривали нас с ленивым интересом.
Наконец кто-то махнул рукой – идите, мол, вверх по течению. Мы
пошли, ничего другого не оставалось.

Километра через полтора мы увидели чудо поморской механики –
подвесной мост. В центральной России мне приходилось видеть мосты
из жердочек и досок, но мост из охватных бревен! Газель бы
проехала по нему без труда…

Зам пред колхоза понял нас как-то уж совсем буквально.

Не дав даже вздохнуть с дороги, потащил по деревне.

-Вам нужны старики? Пойдемте?

– А не поздно?

– Разбудим!

Едва мы успевали разговориться с какой-нибудь бабушкой, зампред

вскакивал: «Ну, пойдемте, нам еще к таким-то надо успеть!».

Продолжение следует.