Проза

Продолжение

Начало

Я даже и не понял, как это произошло. Сегодня ведь не его день.
Сегодня мы не должны были встречаться. Послезавтра – да, сегодня
– нет. Или должны были? Должны? Да? И я, как запрограммированный
голем, пришёл сюда и ждал его? Спросить у него или нет? Вот так
и спросить: случайно мы встретились или всё, как говорится, идёт
по плану? Нет. Не буду спрашивать. Я ж его начальник. Да и не
всё ли мне равно? Лучше отмазы для начальства и не придумать –
встреча с агентурой.

Он сидит передо мной и рассказывает, что у них там происходит.
Рассказывает, что слышал. Рассказывает, что предполагает. В глаза,
понятное дело, старается не смотреть. Хотя иногда наши взгляды
пересекаются – и кто из нас быстрее отводит взгляд, не знаю. По-моему,
он видит во мне такого же загнанного в угол обстоятельствами человека,
как и он сам. Он видит во мне человека, воспринимающего всё происходящее
с ним как должное, не особенно противящегося этому, но от этого
совершенно не пребывающего в восторге от происходящего. Как и
он сам. Пожалуй, он прав. Да?

Он называет меня своим куратором. А он для меня – Зефир. Это его
кличка конспиративная. В нашей Системе. Не я её ему дал. И не
знаю, почему его так прозвали. Я виделся с этим человеком раз
двадцать, и большую часть в кафе – он ни разу не давал повода
уличить себя в любви к сладкому. Вот именно, я могу только глупо
улыбнуться и спросить: и кто только эти клички придумывает?

Зефир философ. Он сам так считает. И ему нравится, когда окружающие
тоже так считают. Я подыгрываю ему – пускай порадуется. Я один
из немногих, кому он может высказаться, не таясь, объяснить, что
у него в голове что-то есть. Что он вовсе не дурак. Что ему просто
не повезло. Просто не повезло. «А тебе ведь тоже не повезло»,
– говорит он при этом постоянно. Молча говорит. Одними глазами.
Пускай. Может, мне действительно не повезло. Да. Пожалуй, он прав.

Кстати, хочешь знать, как мы его сделали?

А я тебе расскажу, как мы его сделали. Запутался, в общем, Зефир
(тогда он, разумеется, ещё не был им) в своих связях. Любовных
связях. Такой, знаешь ли, классический любовный треугольник. Этот
добрый молодец, что сидит сейчас перед мной, очень любил одну
девушку – хорошую, в прямом смысле этого слова: и репутация у
неё что надо, и происхождение, и успеваемость в институте, и характер.
Ангел во плоти! Мне б такую. Хотя, какое там – обыкновенная клуша,
а он – обыкновенный идиот и размазня. Любить-то он её любил, но
вот порвать со своей прошлой дамой сердца он был не в силах –
так кто он после этого? Эта вторая была, как принято говорить,
порочной. Стерва гулящая. Вот наш герой и встречался с ней тайком.

Однажды – такое рано или поздно обязательно происходит – хорошая
предъявила ему претензию, где, собственно, он пропадает? Ну, наш
красавец и струхнул, что если он во всём сознается, то он потеряет
эту хорошую (и правильно, в общем-то, думал), а с плохой жить
он не сможет. Ни в жизнь. Страсть он к ней испытывал, но чтоб
всю жизнь с ней жить – да не дурак же он был, в самом деле. Ну,
он и соврал, что работает на чекистов, на нас, то есть. Последовала,
конечно, бурная сцена, со слезами, упрёками, мольбами и проч.,
и проч. Но вскорости всё образумилось. Вроде даже как и простила
принцесса своего агента – хотя сама была членом одной левацкой
организации, но довольно умеренной по сравнению с группировкой
её принца. Понимала, короче говоря, что такое провокатор, чем
это грозит. Да, видать, личная жизнь для неё была важнее, чем
идеология. Я, если честно, думаю, что истерику она так, для проформы
закатила, чтобы власть свою женскую показать, а на самом деле
для неё главное было выяснить, что у её женишка нет другой женщины.

И как-то так получилось, что вскорости после этого порвал Зефир
со своей порочной. Я уж не знаю, что там между ними произошло,
может, она его послала, а может, он, наконец, образумился, но
только ходить в определённые дни стало ему некуда. Но он всё равно
ходил – просто так ходил, по городу шатался, на витрины глазел,
на скамеечках сидел. А что ему ещё оставалось делать? Сказать,
что мы отпустили его с миром? Что он сам ушёл? Порвал договор?
Да кто ж поверит такому? В нашей-то стране! В общем, совсем запутался
парнишка. Ну, мы его и выручили. Как на него вышли? Что за вопрос
– через другого крота, конечно. Только до сих пор каждый из них
не знает, что другой на нас тоже работает. Так положено у нас.
Да и удобно.

Зефир сразу согласился. Не колеблясь. Свой поступок он оправдывал
тем, что не привык лгать любимой – а если иногда и говорил ей
неправду, всякое ведь бывает, то потом всё делал так, чтобы слова
его не оказывались ложью. То есть, как бы и не врал он ей. Совершенно.
Вот так любил он её сильно. Впрочем, почему же любил – и сейчас
любит. Скоро распишутся. Совет да любовь, так сказать. У меня
теперь, говорит, чистая совесть, – это он сразу после того выдал,
как мы его нахлобучили. Я тогда промолчал, что по отношению к
своей любимой у него совесть, может, и чистая, но как же товарищи-соратники?
Про них-то что совесть скажет?

Потом оказалось, что эта его философия всё вроде как и оправдывала.
Как-то грузил он меня на этот счёт – я мало что понял, если честно.
Вроде его трёхэтажные рассуждения ставили обстоятельства выше
человека. Человек, мол, ничто. Куда ветер – туда дым. Де, и революционером-то
он стал в силу обстоятельств. Не иначе как опять из-за любимой.
А там ещё и неизвестно, где его истинное призвание – работать
на революцию или против неё. Ведь революция – вопрос деликатный.
Нужна ли она, а если и нужна, то кому? Что честнее – работать
на неё или против неё? Вот так он и выкручивается от своей совести.
Вот именно, слишком часто философия – орудие против совести. Лазейка.

Мне всё это, если честно, по барабану. Как человек я его не уважаю.
Это однозначно. Признаю, но не уважаю. Кто ж стукачей уважает?
А как профессионал – какое мне дело до его терзаний. Инициативником
был он. Пускай он не пришёл к нам, но он всё делал так, как будто
пришёл. Мы здесь ни при чём. Вот именно, сам пришёл, сам сдался.
Нет, он у меня в кабинете не был. Не крутился на стульчике, как
на раскалённой сковородке. Даже в здании нашем не был. К себе
мы только тех вызываем (а то и привозим), кого надломить нужно
– атмосфера, знаешь ли, помогает. А этот ведь и так был готов.

Да и кабинет – тоже не выход. Не на всех это действует, не все
ломаются и нюни распускают. Научились уму-разуму. Многие ведут
себя нагло, откровенно хамски. А ты должен быть вежливым с ними,
аккуратно так расспрашивать обо всём. Деликатничай, корректничай
– ни-ни, чтоб сорваться. Боже упаси. А они на твою вежливость
плевали. Как же, они – герои, а ты – служака Системы. Они – свободные
волки, а ты – цепной пёс.

…Иногда мне кажется, что все эти анархисты, пацифисты, фашисты,
зелёные, красные и т. д. и т. п. от одной той мысли, что у нас
на них имеются пухлые досье, засыпают лучше. Это, знаешь ли, придаёт
им сил, они уверены в своей значимости, они упиваются тем, что
Система уделяет им столько внимания. Бараны. Кому они на хрен
нужны. Досье у нас есть, но только на стукачей. Ну, да – значит,
практически на всех. Ха! Шучу… Конечно, шучу.

Идейные, они не боятся сесть за идею. Те, которые по-настоящему
идейные. Для них идея что в тюрьме, что на воле. Идея – и всё.
Ей надо служить. А те, которые не идейные, а так – сбоку припёка
– эти за идею сидеть не желают. Этих-то мы и делаем. Суками-провокаторами-агентами-осведомителями-информаторами-доносчиками-стукачами-предателями.

Что их объединяет, идейных и безыдейных, так это то, что все они
ссутся, что мы им герыча подбросим – и ага. На самом деле такое
на моей памяти только один раз было. Да и то, там одного идейного
камерада урки подставили, потому что он их как-то надинамил. Так
что ни мы, ни менты ни при чём были. Да он бы и так из игры выбыл
– он ведь потом спятил, камерад этот. На собаках, если мне не
изменяет память, помешался. Эх, да мы бы с радостью всех вот так
запросто взяли бы и засадили. Нельзя. Что ты! Как можно! Тут ведь
такое начнётся! Либералы всех мастей тут же подключатся! Как миленькие!
Эти, чтобы нас прищучить, и красных, и коричневых защищать будут.
Да и потом – где ж столько героина-то взять? Если в нашем ведомстве
он и окажется как-нибудь, то его тут же какой-нибудь следюга снова
в оборот пустит. Да!

Примерно так я и стебу их, агентов своих, когда встречаюсь с ними.
Не в слух, конечно, про себя. Сижу, слушаю, киваю, а сам такие
вот ералаши в голове устраиваю. Развлекаюсь я так. Мне так легче.
А ты думаешь, приятно с агентами общаться? Конечно, конечно, «работа
у нас такая», и всё такое прочее, но ты как человек пойми меня.
То-то. Другой способ развлечения во время таких встреч – что-то
среднее между бредом и мечтанием. Суть этого непонятного союза
сводится к следующему: я – крот. Не он МОЙ агент, а я ЕГО. Я сам
не могу разобраться, чего здесь больше – бреда или мечты.

Но так ли уж я далёк от истины в этих своих мечтательных бреднях?
Взять этого Зефира. Во-первых, он видит во мне сочувствующего.
Голову даю на отсечение. Во-вторых, я не исключаю, что он – двойной
агент. Да-да. Просто он всё не может приступить к открытой вербовке.
Вся штука в том, что я не против стать ИХ. Поэтому, наверное,
я уже ИХ. Не против – потому что мне тошно жить, тошно работать,
тошно трахаться. Всё тошно. Что с того, если добавится ещё одно
тошное занятие?

Молодец!

Да я нормальный, никакой я не крот, просто я сейчас как грузовик
с прицепом на повороте – торможу и путаюсь. А на скоростной-то
трассе я разгоняюсь будьте-нате. Период у меня в жизни такой.
Поворотный. Вот-вот, поворот судьбы. Только самого поворота я
ещё что-то не вижу. Можно сказать, только знак вижу. Забрызганный
дорожной грязью, с пулевыми отверстиями – следами пьяных развлечений
братков, – погнутый, а потом выпрямленный. Вот такой у меня знак.

А? Если бы я говорил о ком-то другом, я бы сказал, что этот кто-то
сейчас встрепенулся.

Но что же тебе мешает сказать такое о себе?

Ничего.

Так почему ты встрепенулся?

Знакомое имя от Зефира услышал. Нужное имя услышал. Долгожданное
имя услышал.

Маша – вот какое имя он произнёс. Наконец-то. А то всё заседания,
советы, митинги: бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла. Этого
я ему и сам могу понарассказывать. То ли дело Маша. А где Маша,
там и Ваня. Иван-да-Марья мои, чёрт бы их побрал. «Чёрт бы их
побрал» – это я с почти что любовью говорю. Нравятся они мне,
Ваня и Маша. Люблю я их. Понимаешь?

То, что я сейчас слышу от Зефира – новое для меня. Я этого не
знал. Вот-вот, очередная серия моего любимого сериала. А он вообще
интересный, сериал этот. Я на него западаю. Всей душой. Как какая-то
пенсионерка из коммунальной квартиры. В нём вечно что-то происходит,
а при моей тошной жизни только это и требуется. Да. Но чтобы рассказать
содержание новой серии, нужно рассказать содержание предыдущих
серий.

Ну, расскажи. От тебя не убудет.

Вот именно. У нас же выборы скоро. И сейчас идёт обычный для такого
дела спектакль – предвыборная агитация, теледебаты, пиар, чёрный
пиар и т. д. и т. п. Понятное дело, что всё это туфта. «Выборы
– фарс» – не иначе как позавчера видел такую листовку-наклейку
на двери в вагоне метро. Тоже мне, умник! Да это всем известно!
Всем. Об этом даже в газетах открыто пишут! Но, как известно,
когда какая-то информация доступна всем без исключения, или, как
минимум, все подозревают это или думают об этом про себя, всегда
найдётся хотя бы один человек, который сочтёт нужным кричать об
этом на каждом углу и даже печатать листовки! Да! Собственно,
так и зарождается оппозиция. Сраная оппозиция, с которой я должен
возиться, как ассенизатор возится с говном! Да, я ассенизатор!
Не иначе! Ассенизатор! «Выборы – фарс» – посмотрите-ка на него!
Ещё один умник выискался! Говнюки-крикуны, кричат, обещают! Борются!
За правое дело! Честные, они честные! Да! А тем временем где-то
в даль уходят два центнера героина!!! Героина!!!

Ну, вот, опять, сорвался. Ладно, всё, успокоился… Так вот. Выборы
– обычное дело, но в этот раз все как с ума посходили – такое
вытворяют, куда тебе! Такое пишут-говорят-показывают! Но им и
этого мало – этого ведь всегда мало. А потому ещё стреляют и взрывают.
Как и везде. Как и обычно. В общем, хотели тут одного взорвать
– Роман Неглядов его зовут. Может, убивать-то и не собирались,
а так – припугнуть, чтоб дорогу не переходил кому не надо. У входа
в ресторан – в его собственный ресторан – бомбочку жахнули. Прознали
как-то, что у него на это время встреча назначена. Да только по
дороге Неглядов в пробке застрял и в нужное время не приехал.
Это, конечно, послужило потом поводом на него же самого всё и
свалить – мол, рекламу себе делает. Да не суть. Короче, он не
пострадал. Зато трёх нациков наповал завалило и ещё одного ранило
– щёку оцарапало. Вот именно, троих – наповал, а ему – царапину.
В городе все, конечно, охренели, угораздило же мальчикам так попасть
– сила-то взрыва невелика была. Мне бы раньше сказали, я бы ни
за что не поверил, что такая бомбочка троих завалить способна
– одного на месте, а двое других уже в больнице скончались. Гайками,
как салат зелёным горошком нашпигованы были. Куда тебе.

Зачем у клуба эти фашики околачивались – чёрт их знает. Скорее
всего, просто мимо проходили. Всё б ничего – убило и убило, в
наше время никто не застраховал от того, чтобы стать случайной
жертвой чьих-то разборок. Так ведь буквально за день до этого
в этом же районе крупная потасовка произошла. Между скинами и
азерами. Никого не пришили, даже в больницу никто не лёг, хотя
швов и тем, и другим будьте-нате понакладывали. Задержали, конечно,
кое-кого, но через пару часов всех выпустили – понятное дело,
трупов нет, кто ж с таким возиться будет? Вот ещё! У ментов, де,
своих дел невпроворот, это, мол, ваша работа. Т. е. наша – чекистов.
Да нам-то что до этой драки! Если мы ещё и уличными потасовками
будем заниматься, то тогда мы окончательно охренеем!

Наша работа… Ну, взрыв – да, он к нам имеет больше отношения.
А что касается его связи с дракой, то здесь мы могли лишь сказать,
что двое погибших скинов и тот, что оказался только поцарапанным,
принимали участие в той драке. Понятное дело, это могли и сами
скины сказать – они-то знают, кто из них где замешан. Они-то,
как мы считаем, и пустили слух, что этот взрыв – месть со стороны
азербайджанцев. Бредовая, в общем-то, мысль. Даже для жёлтых газетёнок
бредовая. Она бы и умерла сама собой уже на следующую неделю,
если бы не одно обстоятельство: в отличие от этих трёх скинов,
четвёртая жертва взрыва – тот, что на месте погиб – не был б/п.
Он был заместителем председателя партии «Русское ополчение». Этот
факт, конечно, нам говорит о многом – официально-то ополченцы
открещивались от причастности к потасовке, а тут нате вам: зам.
председателя партии с тремя участниками! Какие ещё доказательства
нужны? Но мы опоздали.

Председатель «Русского ополчения» пошёл, как говорится, ва-банк.
Он же сначала тоже на выборы дёрнул, но даже зарегистрироваться
не смог. Ну и, видать, решил, что терять ему нечего, нужно хоть
что-то поиметь. Напечатал листовок, полгорода обклеил ими, де,
это гастарбайтеры отомстили «простым русским парням» за то, что
те их с рынка прогнать хотели. Фактически расписался в причастности
к тому «инциденту», но после взрыва он и его ополчение уже как
бы и жертвами выглядели: они-то всего-навсего кулаками помахали
(чисто русская традиция! как такое можно осуждать?!), а их – бомбой.
Причём оперативно всё так провернул, хитрец, никто даже и глазом
моргнуть не успел. А ребят этих, что погибли, себе забрал – в
смысле, похороны на себя взял. Шоу устроил по полной программе.
Построил своих гвардейцев в колонну, гробы с невинно убиенными
«товарищами по борьбе» на плечи им взвалил, и без лишних слов
по ***скому проспекту прогнал! Под звуки барабанов: тух-тух-тух!
тух-тух-тух! тух! тух-тух-тух! тух-тух-тух! тух! Колонна шла медленно,
не спеша, ополченцы все в чёрном, с повязками нарукавными, с флагами
своими – было на что посмотреть! А впереди они транспарант несли:
«Отомстим тысячекратно». Красным по чёрному. То есть три тысячи
гастарбайтеров замочить пригрозили.

Шуму было – господи-ты-боже-мой! Шею нам намылили, что проворонили
такое! Их же не тронули, фашиков-то. Менты им даже оцепление выставили
– «во избежание усугубления ситуации». И опять потом отмазались:
наше дело – чтоб беспорядков не было, и мы его сделали, оцепили
этих фашистов, и всё тут, а вот ваше дело – чтоб таких гадов не
было. И вы его не сделали. Мы, в общем, опять крайними оказались.
Тем более, что после этой акции добрая половина всех местных б/п.
скинов в «Русское ополчение» ломанулась. Нажился, в общем, председатель
ополчения (Родняев фамилия его) на этой заварухе.

Так вот этот скин, что с щекой поцарапанной, и есть мой Ваня.
Мой в том смысле, что я в некоторой степени ответственен за него.
За его судьбу. Равно как и за судьбу Маши. Если бы ты узнал Ваню
поближе, он бы тебе тоже понравился. Несмотря на то, что он скин,
фашик, бритоголовый молодчик и проч.

У мальчика есть оправдание. Его дядю ещё в совдеповские времена,
когда не было всяких там независимых азиатских государств, узбеки
порезали. В армии, в стройбате. Чего-то он с ними не поделил,
один из них и брякнул: «Я тебя сегодня ночью зарежу». Сказал,
конечно, «зарэжу». Все подумали, что он просто так сказал, а он
и вправду зарезал. Заточкой, сделанной из стержня для сварочного
аппарата. Просто подошёл ночью и в живот воткнул. Тот умер не
сразу, долго мучился.

Мальчик дядю своего в глаза не видел. Ему про него мама все уши
прожужжала. В её понимании её старший брат был воплощением настоящего
мужчины, она его чуть ли не боготворила. Немудрено – самой с мужиками
не везло хронически, все кидали её – от того, от которого забрюхатела,
никакой помощи добиться не смогла. Какие там алименты. В общем,
малец без отца рос и постоянно слышал: дядя, да дядя, ах, какой
герой был твой дядя, куда им всем, был бы он сейчас, он бы всем
им показал. Ничего, конечно, он никому бы не «показал», потому
как был самым обыкновенным парнем того времени – школа, мопед,
ПТУ, вино, сигареты, стройбат. Просто нужен был этой дуре герой
мифический. Дура она, дура. Пацану крышу набекрень сбила: с раннего
детства только и слышал: чурки да чучмеки. Вот и стал оголтелым
скином. А кто, спрашивается, виноват? Неужто те узбеки виноваты,
которые в армии унитаз впервые в жизни увидели? Или мамаша его
тупая? Или папаша недоумок, который хвостом вильнул, да и был
таков? А? Кто, кто виноват-то? Или опять я?

Ваня преданный, но не идейный. Идейные скины – этих видно сразу.
Поневоле испытываешь к ним что-то вроде уважения. Это я тебе как
профессионал говорю. Они знают, чего хотят. Или почти знают. Но
их мало. Очень мало. Большинство именно таких: как говорится,
низкий социальный статус, недостаток образования, пиво, тусовка
и т. д. Эти скинами являются поскольку постольку. Им нет никакого
дела до черномазых. Просто им удобно быть скинами: и делать особенно
ничего не надо, и при деле – сознают свою значимость, самовозвышаются
в собственных глазах и прочая. От злобы своей избавляются. Да,
я знаю, что уже говорил всё это.

Таких, как Ваня, меньше всего. Происходит вроде из той же среды,
что и остальные скины, но не такой. Чёрных ненавидит вроде сознательно,
но при этом вовсе не идейный. Насколько я знаю, Ваня Алоизыча
даже презирает. Отверженный. Вот именно – Ваня отверженный. Таких
жалко. Пропадёт ведь. Как пить дать. В скины Ваня подался тоже
от злобы. В полном соответствии с моей теорией. Вот только злоба
у него не такая, как у всех, – пива попил, глаза кровью налились,
и вперёд. Ущербная у него злоба. Безысходная. Его самого терзает
эта злоба, изнутри грызёт. Да только ничего с ней поделать он
не может. Таким его сделали. Маша его сначала жалела из-за этой
обречённой злобы. А потом и полюбила. Он её тоже.

Мария Карпова.

Да, вот кто выслушал бы меня. Утешил бы. По головке погладил бы.

Вот, говорят, кактусы цветут только при ссорах. В смысле, кто-то
кактусы, допустим, выращивает, коллекционирует, по всей комнате
горшочки с ними расставляет – так они по народному поверью цветут
только тогда, когда в этой комнате нездоровая обстановка. Ругаются
постоянно, ссорятся, обзываются, а то и дерутся. Я живу один в
своей двухкомнатной. У меня этих кактусов сортов тридцать. От
матери остались. Они мне нравятся, потому и не выкидываю. Так
они вовсю цветут. Не все скопом, конечно, по очереди. Но систематически.
Постоянно. Значит, я с кем-то ссорюсь? С кем? С самим собой? На
самом деле об этом даже думать не хочется. Вот так вот. Кактусы.
Да. Сволочи.

Мне нужен тот, кто выслушал бы меня. Утешил бы меня. По головке
погладил бы. А нету.

По сравнению с теми женщинами, что я перевидал на своём веку –
а перевидал я их будь здоров, не волнуйся, – Машу святой назвать
можно. Это ж сколько она вытерпела! Ну уж, нет, вовсе она не кроткая
и покорная. Всякую обрушивающуюся вдруг неприятность она встречает
справедливыми жалобами, упрёками, причитаниями, иногда даже откровенным
нытьём. Но на следующий день она смиряется с новыми обстоятельствами
и принимается старательно выполнять работу, требуемую от неё этими
новыми обстоятельствами. Несмотря на то, что мама у неё вовсе
не библиотекарь, а папа – не горький пропойца, а очень даже солидные
люди, бед ей хватает. Вечно что-нибудь валится на её голову.

Вот, например. Купила ей мама шубку. Не ондатровую, конечно, скромную
такую, но всё равно – смотрится шикарно. И как-то в разговоре
со знакомыми продавщицами – знакомыми исключительно как продавщицы,
просто Маша часто покупает в их магазине, ну и сдружились немного:
«привет-привет», – она назвала цену своей «шкурки» на пять тысяч
меньше. Просто. Из скромности. Зачем людей смущать, что ты можешь
себе позволить такие вещи покупать, а они – нет. Так вот ведь
зависть! Великая вещь! Зависть двигает людьми! Да! В общем, одна
продавщица (это уже много позже выяснилось) знала истинную цену
этой шубки, она знала, где такая продаётся, она даже примеряла
её – да вот беда, денег у неё таких не было. Ни с собой, ни вообще.
Короче, она сказала остальным продавщицам, что на самом деле «шкурка»
стоит на пять тысяч меньше! Да! Что она вовсе не такая дорогая!
Что Машуля просто выпендривается! Бравирует! Хвастает! Обманывает!
Да! И ещё она сказала, что сама сначала хотела купить эту шубку,
да потом подумала – на хер ей это дерьмо! Да! В общем, долго Маша
потом недоумевала, почему эти продавщицы, обычно миленькие и любезные,
стали смеяться ей в лицо и чуть ли не плеваться при одном её виде.
Потом-то, конечно, всё встало на свои места, но закупаться в этом
магазине она перестала. А терзалась она сколько! И ведь всего-то
из-за отношения к ней совершенно чужих людей! Бессонницей страдала,
всё понять не могла, почему они так, она ж к ним по-доброму! Со
всей душой! Ах, эти продавщицы, шмары скользкие! Я вот тут недавно
гель для бритья покупал, так эта манда мне пенку подсунула! Чёрт
с ней, с разницей в тридцать рублей, но нельзя же так! Скотины
необразованные! Все, как одна! Да! Ну, если только студентки подрабатывают…

В общем, если Маша так переживала из-за конфликта с совершенно
чужими и ненужными людьми, то что уж говорить о её личной жизни!
Вот именно! Нахлебалась же она, пока Ваню дождалась! Маша страдает
от жизни, как и все люди с обострённым чувством справедливости.
Всё на неё потому и обваливается, что она везде лезет, где чувствует
хоть малейший намёк на несправедливость. Я сам такой, по себе
знаю.

Ты-то?

В революцию Маша пошла вовсе не из-за злобы, о которой я всё говорю.
А из-за этого своего чувства справедливости. Показалось ей, что
красные больше всего отвечают её взглядам на понятие всеобщей
справедливости. Если она отдаёт своей малоимущей подружке некоторые
свои вещи, просто потому, что той элементарно не в чем ходить,
если она уговаривает своего соседа-раздолбая закончить-таки техникум,
потому что иначе на нём можно будет ставить крест по жизни, если
она не боится высказать всё в лицо сорокалетнему пьянчужке, который
избивает своих дочерей, и пригрозить сдать его в милицию – и если
коммунисты в теории ратуют за эту же справедливость, – то, значит,
надо идти ей в красные бригады. Поверила она им. Она думает, бедняжка,
что быть коммунистом – это значит то же самое, что быть честным
и отзывчивым. Рано или поздно она разочаруется в этой своей нынешней
левацкой идеологии – голову даю на отсечение. Наверное, уже что-то
подозревает. Практика ведь не всегда соответствует теории. Маша,
бедная Машенька моя.

Ваня, в принципе, стоит её. Оба они – белые вороны в своих стаях.
Стаях чёрных ворон. Ване, надо думать, тяжелее приходится. Хорошим
фашистом быть труднее, чем хорошим коммунистом. Однажды, во время
заурядного конфликта в общественном транспорте, «возникшем на
почве неприязни к контролёрам», как было потом записано в протоколе,
он принял сторону этих самых контролёров, «потому что они были
правы», как было записано всё в том же протоколе. Встать на сторону
контролёров – это, согласитесь, сильно. В наше-то время. Ваня
думает так: они, скины, сражаются за дело белой расы. Но кто такая
эта белая раса? Люди, обыкновенные люди. Потому служение белой
расе должно заключаться не только в гонениях гастарбайтеров, но
и в оказании посильной помощи представителям этой белой расы.
Старушек через дорогу переводить, детишек защищать от хулиганов,
в очередях быть вежливым и т. д. и т. п. Скин-идеалист он, в общем.
На доске почёта только и висеть такому.

Вот и думай: так-то он хороший, Ваня мой. Но разве фашист может
быть хорошим? Нестыковочка получается. А я? Что тогда делать со
мной? Я-то хороший или нет? А если и хороший, то для кого? Для
обычных людей я хороший, потому что защищаю их покой. Для фашистов
и коммунистов – плохой. Ну, а если фашистов принять хорошими –
как Ваню – то тогда я становлюсь ещё хуже, ведь если я плохой
для хороших, то тогда я абсолютно плохой. А если они плохие, фашики-то,
но я для них по-прежнему плохой, ведь хорошим для них я никак
не могу стать, то, значит, на самом деле я хороший. А если… Тьфу
ты, достала меня объективность эта сраная!

Ваня и Маша знакомы с детства. Но сблизились они, как это ни странно,
уже когда оба стали приверженцами избранных идеологий. Сначала
сошлись в идеологическом диспуте во дворе, потом выяснилось, что
духовно-то они близки, что на самом деле верят они в одно и то
же, просто жизнь так сложилась, что встали они по разные стороны
баррикад. Почему по разные, хотя люди, в общем-то, похожие? Я
ж объяснял – в Маше злобы меньше, можно сказать, её нет, совсем
нет. А Ване от своей злобы никуда не деться – спасибо мамочке.
Злоба злобой, но, как говорится, слово за слово, стали они близки.
Вот так-то.

Откуда я знаю всё это? От верблюда. Слушаю я их. Без последующего
занесения в протокол. Просто прихожу в нашу прослушку, надеваю
наушнику и подключаюсь куда надо. Чаще всего мне везёт. Слушаю,
слушаю, слушаю. Не для работы – для души. Не сомневайся, она у
меня есть. Да и мало они что по работе (моей) говорят. Всё больше
о жизни. А иногда на Машу находит, и она начинает хулиганить –
мяукать, кудахтать, а то и вовсе хрюкать. Ваня во время этих зоологических
припадков молчит, только в трубку сопит – но по всему видно (слышно),
что ему нравится это дураковаляние Маши.

Я ими давно уже интересуюсь. Случайно, если честно, вышел на них
– отслеживал одного проходимца, ну и запеленговал. Следить за
ними и собирать о них информацию – единственное моё увлечение.
Нет. Утешение. Да, именно утешение. Вообще, в моих докладных записках
и рапортах вовсе не всё содержится, что я знаю. Кое-что я просто
не могу отдать им. Не хочу. Это, знаешь ли, создаёт у меня иллюзию
независимости – де, я сам по себе, я как бы не с этой Системой.
Не с ними. Вот именно, я крот. Маленький такой крот. Кротик.

Хотя, ерунда всё это. На самом деле у нас каждый обязательно что-нибудь
для себя держит. Это нормально. У нас даже ИБД (имитация бурной
деятельности) есть, как во всех этих офисах. Вот именно, и у каждого,
шебаршащего за своим рабочим столом, что-нибудь да спрятано за
пазухой. Необязательно какой-нибудь компромат на соседа, хотя
и таких предостаточно. Просто чем-то не хочется делиться. Мне
тоже. Машей и Ваней тем более.

Но совсем недавно кто-то капнул на меня. У кого-то бумажка с моей
фамилией лежала за пазухой. А Естапьев, он мужик, конечно, классный,
понятливый, но когда дело работы касается – тут он беспощаден.
Тут он зверь! Он мигом возбудился от такого расклада. Он хочет
отнять у меня Ивана-да-Марью. Говорит, это же кладезь настоящий!
Фашик и левачка любят друг друга! Из этого можно что-нибудь сделать!
Сварить! Заварить! Закрутить! Это надо использовать! Я ненавижу
его, когда он так говорит. Я перестаю быть профессионалом, когда
он так говорит.

Он считает Карпову – Маша для него всего лишь Карпова, – потенциально
опасной. Владимир Николаевич – работник старой закалки. Кэгэбэшной.
Он на диссидентах собаку съел. Поэтому знает толк в инакомыслящих
всех мастей. Эта девица, говорит, рано или поздно вверх пойдёт.
С красными, или без – неважно. Она народ за собой поведёт. Как
Жанна Д’Арк. И пойдут ведь за ней. А нам этого не надо. Не нужны
нам личности. Пускай будут все эти красные и коричневые, пускай,
как же без них. Но чтоб все серенькими были. Невзрачными. Все
– как один. А Карпова не такая. И Ваня не такой. Поэтому они опасны.
Для кого? Для Системы, для кого же ещё. Владимир Николаевич Систему
считает одушевлённой, эдаким гигантским организмом. По-моему,
он любит Систему. Да, человек он неплохой – но без Системы он
ноль. Поэтому он и хочет убрать Машу и Ваню.

Да пошёл-ка от к такой-то матери, этот Владимир Николаевич. Не
отдам.

Маша состоит в той же организации, что и Зефир. Т. е. наоборот
– это Зефир в одной с Машенькой организации. «Красные Дьяволята»
называется. Очень удобное название – для молодёжи звучит брутально
и стильно («Red Devil», как никак), для людей же старшего поколения
оно несёт этакую ностальгическую нагрузку (если «Красных дьяволят»
читали не все, то «Неуловимых мстителей» точно видели все). Это
их главарь, т. е. комсомольский вожак, выдумал. Кондратьев его
фамилия. Есть у него голова, ничего не скажешь.

В известном смысле Зефир для меня – ещё одна ниточка к Маше. Через
него я узнаю то, что она с Ваней обходит молчанием по телефону.
Мне ведь необходимо ВСЁ знать о них, а не только разговоры за
жизнь Именно поэтому я и терплю Зефира – со всеми его философскими
выкрутасами и скользкими намёками. Так бы давно на место поставил.
Прижал бы как-нибудь. Подставил бы – если бы он меня совсем уж
допёк. Подкинул бы другому информатору доказательства, что данный
товарищ вовсе не товарищ, а не кто иной, как агент спецслужбы
– и всё. Нет для агента радости большей, чем сдать другого агента
– ведь тем самым он вроде как обеляется. Во всяком случае, потенциальный
гнев и ненависть к своему роду занятий взваливает на чужие плечи.

Услышанное от Зефира сразу же заставило меня насторожиться, а
потом и похолодеть.

Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы эта информация дошла
до Естапьева. Он в неё зубами вцепится. Это именно то, что ему
нужно. Чего он ждал. И здесь оказался замешан этот злополучный
Роман Неглядов. Бизнесмен, общественный деятель, кандидат в депутаты.
Чем-то не угодил он «Красным Дьяволятам». Чем именно, Зефир так
и не смог разобраться. Но он «очень сильно подозревает», как он
сам выразился, что Неглядов отшил Кондратьева, когда тот подкатил
к нему по поводу финансирования их организации. Не полной, а так,
по мелочи – краткосрочное капвложение.

Да, этот Неглядов вовсе не «продажная душа», какими чаще всего
бывают все эти рвущиеся во власть бизнесмены. Во всяком случае,
он усиленно создаёт о себе противоположное мнение. В кругах предпринимателей
его называют не иначе, как «Деточкиным» за его обширную благотворительную
деятельность. Он систематически помогает деньгами двум детским
домам, поддерживает приход ***ской церкви, часто устраивает благотворительные
вечера и т. д. и т. п. При этом не скрывает своих симпатий к коммунистам,
хотя официально никаких контактов с ними не поддерживает. В одном
из интервью для городской газеты он обмолвился, что Че Гевара
– один из его кумиров. Впрочем, вместе с матерью Терезой. В общем,
Неглядов даёт достаточно поводов для того, чтобы лидер левацкой
группировки предположил, что он захочет и сможет им помочь. Но
тот – это всё предположения Зефира – не захотел иметь дел с радикалами.
Вот «Красные Дьяволята» и решили его наказать.

Я отчитал Зефира за то, что он в очередной раз позволяет себе
«предполагать». Предполагать нельзя, нужно знать. Это в Гидрометцентре
могут предполагать, а мы не имеем права предполагать, мы обязаны
знать. Зефир смутился, вроде даже обиделся. Обещал к следующему
разу всё выяснить в точности. Следующий раз – это через неделю.
Но я не могу столько ждать. Придётся потревожить его вне графика.
Мне необходимо знать, в чём там дело. И, исходя из этого, направлять
дальнейший ход событий. Я сказал Зефиру, когда позвоню ему и как
представлюсь. Он поморщился, потому что не любил «брать работу
на домом», но согласился – куда ему оставалось деваться.

В точности же Зефир знал следующее. Маша должна была кинуть в
Неглядова тухлым помидором или яйцом, или же – если удастся подойти
вплотную – влепить ему пощёчину. При этом на ней должна была быть
надета красная повязка с эмблемой организации – маленький чёртик
в будёновке, – а при себе она должна была иметь заверенное партийной
печатью постановление о «низложении» Неглядова. «Красные Дьяволята»,
несмотря на свою радикальность, имели кой-какой вес в общественном
мнении – своими прошлыми выходками они заслужили определённую
долю симпатий. Особенно пенсионеров и прочих малоимущих. Расчёт
Кондратьева строился на том, что будучи публично оскорблённым
«Красными Дьяволятами», Неглядов замарает свою репутацию и на
предстоящих выборах не пройдёт. Хитрый расчёт, не лишённый логики.
Я ж говорю, есть у него голова.

И эта затея непременно бы удалась, если бы он послал на дело кого-нибудь
другого, а не Машу.

Маша ничего не сделала. И вовсе не потому, что испугалась. Просто
когда Неглядову предложили лукошко с клубникой – а отловить его
хотели на сельхозвыставке (Деточкин и с аграриями, понятное дело,
заигрывал), – он взял не пару ягод, как сделал бы воспитанный
человек, а всё лукошко, да так и ходил с ним по выставке и ел
ягоды. Маше это показалось очень трогательным, она заключила,
что он, в сущности, вовсе не плохой человек, если поступил так
простодушно. А если он хороший, то они, тоже хорошие, не должны
ничего предпринимать против него. Вот и не стала ничего делать.
Ах, узнаю, узнаю – в этом вся и есть моя Маша. Ей и в голову не
могло прийти, что публично оскорбить Неглядова её послали исключительно
ради сведения личных счётов. Она сама составила о нём мнение с
точки зрения справедливости и далее придерживалась только его.
Все идеологические установки сверху пошли побоку. Это и есть Маша.
Комсомолка, больше, чем комсомолка.

«Красные Дьяволята» от такой логики на уши встали. «Да обжора
он, и всё тут! Нашла, чем умиляться», – кричал Кондратьев чуть
ли не в истерике. «Нет, обжору бы я раскусила, а он именно по-детски
ел клубнику, откровенно, не стесняясь…» – стояла на своём Маша.
Одна комсомолка (Зефир назвал мне её фамилию) фыркнула, что Маша
просто-напросто влюбилась в Неглядова, но та ей ответила, что
не надо судить всех по себе, и комсомолка заткнулась – видать,
Маша в точку попала.

Прелесть, просто прелесть. Эту прелесть хотели сразу турнуть из
организации, некоторым она и так уже бельмом на глазу была со
своими «высокими принципами», да потом всё же решили дать ей возможность
реабилитироваться. Зефир обещал через два дня в точности доложить
мне, как именно должна будет Маша исправить свой промах. Сначала
он опять хотел «к следующему разу», но меня это категорически
не устраивало. Я повторил ему инструкции. Он снова нехотя кивнул.
Мы расстались. Фактически, я прогнал его, вытолкал взашей. Надоел
он мне. Утомил.

Уже вечер.

Вот именно, вечер. К тому же ещё и суббота. В кафешке я увидел
календарик и всё понял. То-то мне так тоскливо на работе было.
Кто ж работает по субботам? Маньяки, да такие бобыли, как я. Что
ж, терять нечего. Пойду дальше работать. В смысле, на самом-то
деле я пойду развлекаться, попробую, во всяком случае, а заодно
и урвать что-нибудь попытаюсь. По части информации. Там, куда
я пойду, это можно сделать. Даже более того, теперь, при нынешнем
повороте событий, я должен пойти туда.

Поворот. Не тот ли, о котором я говорил? Посмотрим.

Продолжение следует.