Проза

Cильнее всего его взбудоражило лучистое пятно, плывущее над головой
в безбрежном сером озере. Много, много лет он пил, не
поднимая глаз от земли, и напрочь забыл, как называется эта
ослепительная клякса и серо-голубая глубокая бездна вокруг нее.
Испугавшись бухнуться в воду и утонуть, дядя Вова втянул
голову в плечи, понесся подальше от этого страшного водоема с
блестящим глазом на дне. Пробежав с пол-автобусной остановки,
он остановился и резко задрал голову. Притягивающая серая
глубь и ослепительное пятно по-прежнему нависали над городом.
Дядя Вова со всей силы сжал веки и замотал головой, желая
прогнать наваждение.

– Ты чего, зёма? – услышал он знакомый голос.

В шаге от него стоял вечно улыбающийся, курносый и плешивый
Нормалёк, с прилипшем к губе окурком.

– Ты чего зёма, заболел?

Не в силах, подобрать нужных слов, дядя Вова молча ткнул пальцем вверх.

Зрачки Нормалька поднялись к бровям, но тут же соскользнули вниз.

– Не могу я наверх смотреть, – сморщился он, – тошнит. А чё там?

– Там…там… – дядя Вова широко расставил руки и вытаращил глаза. – Там –во!

– Да ладно тебе, – отмахнулся Нормалёк, – пойдем лучше за Стекляшку.

Оглоушенный неожиданным открытием, Вова послушно поплелся за
приятелем. Все вокруг теперь выглядело для него диковинкой:
пушистые сугробы, кусты, детские горки, но главное чудо было там,
наверху…

За Стекляшкой, на пустых винных ящиках сидели кружком Натаха, Козырь
и Фомич. Рядом, на снегу, лежал их верный лохматый Бобер и
сонно хватал своей пастью снежинки.

– Ну, чего? – нахмурился седой Фомич. – Принес?

– Принес, принес… – бодро ответил Нормалёк и вытащил из-за пазухи
бутыль с бардовой жидкостью. – Вот!

– Здорово, дядь Вов! – улыбнулся железным зубом Козырь. – Куда пропал-то?

– Алё! – пьяно взвилась толстая Натаха. – А чё он пришел-то на
халяву. Вован не скидывался.

Ее заплывшие в лиловых синяках глаза злобно сверкнули.

– Да я не буду… – ответил дядя Вова. – Завязал.

Вся компания оторопело посмотрела на него. Даже Бобер наклонил морду
и тявкнул от неожиданности.

– Ты… это…серьезно? – заплетаясь, переспросил Фомич.

– Ну, да…

– Вот веник-то, – хохотнул Нормалёк, – помрешь, ведь! Я тоже как-то
завязал – еле откачали. Ладно! Много разговариваем. Давайте!

Нормалёк вытянул голыми деснами пробку и плеснул красной жижей в
грязные стаканы.

– Всё! Понеслась!

Натаха, Фомич, Козырь и Нормалёк запрокинули головы и с бульканьем
проглотили свои порции.

– Ну и как там? – отдышавшись, спросил Фомич. – Жить-то можно?

– Не знаю, – пожал плечами дядя Вова. – Я еще не жил. Первый день только.

– Первый и последний! – махнул рукой Козырь. – В завязке долго не
живут. Ты, дядь Вов, лучше с этим не шути. Некоторые, как
уходят туда, так больше их и не видно. Либо коньки отбрасывают,
либо остаются там навсегда. Люди всякие бывают: кто-то
торчит, кто-то бухает, но хуже всего тем, кто в завязке. Там
такие глюки, что мама родная!

Ну, давайте!

Компания махнула по второй, и Фомич швырнул пустую бутылку в
сторону. Пьяный Козырь жалобно заныл тягучую песню, а Натаха,
уронив голову на грудь, закемарила.

– Чудной ты, дядь Вов, ей-бо! Вот расскажи, что сегодня видел наверху?

– Какой-то океан, а в нем, вроде, лампочка горит.

– Во-во! – подхватил Нормалёк, с трудом ворочая языком. –
Океан…лампочка…Я же говорил – глюки страшные. Сохрани, бля, и помилуй!
Эй, Фомич, вставай, замерзнешь! Пошли в бойлерную!

Нормалёк растормошил Фомича, пнул коленом храпящую Натаху и,
подхватив под руку Козыря, потопал в сторону теплого местечка.

Оставшись один, Дядя Вова некоторое время понаблюдал за разгрузкой
фургона «Молоко», а потом снова, не спеша, растягивая
удовольствие, поднял глаза вверх.

А там, наверху, творилось что-то невообразимое: сквозь серую пелену
озера стали проглядывать ясно-голубые просветы. Постепенно
пасмурная муть рассеялась, и вместо блестящего пятна, в
прозрачном море появилась что-то до рези в глазах яркое. И тут же
воробьи и вороны, сидевшие на ветках, с шумом закружили в
воздухе, пятиэтажки засверкали тысячью крохотных искр, все
вокруг ожило и засияло, как во сне.

– Сынок, что там? Что там наверху? – проскрипел кто-то рядом.

Дядя Вова опустил голову и увидел свою соседку Лиданьку, согнутую
пополам одинокую старушку. Голова ее почти касалась земли. Не
один десяток лет ходила она в вечном поклоне, собирая
бутылки, глядя лишь на мусор и плевки. Людей эта старуха различала
по их ботинкам.

– Что там? Помню я, в молодости что-то видела там. А что – забыла.
Не могу вспомнить, не могу…

– Я сам, не пойму, мать, – ответил Вова, – море какое-то плещет, по
нему белые хлопья плывут, и светит что-то…

Из глаз старухи посыпались горячие слезы. Они падали, оставляя на
снегу глубокие дырки.

– Светит…Правильно…Так оно все и было…Как сейчас вижу…

– Что?

– Откель я знаю, – всхлипнула старуха, – помню…такое радостное,
теплое… Но что? Кто ж его знает? Хоть бы одним глазком
посмотреть еще раз.

Старушка подняла только что опустошенную бутылку и заковыляла, охая,
по своим делам.

Весь день пробродил дядя Вова по двору, упиваясь невиданным
зрелищем. Он переходил с места на место, разглядывая повисшее
голубое море с разных точек. Несколько раз падал, споткнувшись о
кирпичи и ящики, потом снова вставал и шел дальше, любуясь
волшебным видом. А к вечеру чудо стало пропадать: яркий кружок
почему-то спрятался за крыши пятиэтажек, водоем потускнел,
превратившись из лазурного моря в мутный пруд. Испугавшись,
что чудо исчезнет раз и навсегда, Вова бессмысленно
заметался по двору. Но чудо не исчезло, оно стало другим: вместо
голубого океана над головой появилось черная пропасть,
наполненная роями ярких серебристых светляков, среди которых чинно
висел пузатый желтый шар с темными пятнами.

– Мать моя женщина, – изумился дядя Вова, хлопнув себя по лысине, –
это еще что такое? Рассказать кому – не поверят!

И он решил никому ничего не рассказывать. Боялся, что люди спугнут
его счастье.

Однажды во дворик Вовиной хрущобы въехало несколько огромных,
тупорылых, похожих на кабанов автомобилей. Из них вылезли строгие
люди в костюмах и разошлись по сторонам. Их предводитель,
круглый, похожий на пузырь человек в кепке, все время чего-то
кричал и махал руками. Спустя неделю после этого визита все
окрестности были раскурочены безобразными машинами –
бульдозерами и экскаваторами. Загорелые рабочие, разговаривающие на
непонятном языке, сравняли с землей Стекляшку, гаражи,
бойлерную, прием стеклопосуды.

– Где же мы теперь бухать будем? – спросил Нормалёк, глядя на
происходящее. – Дядь Вов? А?

– А ему-то что? – вмешался Фомич. – Он же в завязке.

Но на самом деле на душе у дяди Вовы было неспокойно. Он
предчувствовал что-то нехорошее. И опасения оказались не напрасны.
Очень быстро, как грибы после дождя, там, где десятилетиями
текла неспешная, тихая жизнь с лавочками и домино, стали расти
три гигантских жилых башни. Работа велась резво, будто
строились не настоящие дома из кирпичей и бетонных плит, а
игрушечные, из кубиков. Очень быстро башни стали такими огромными,
что дядин Вовин океан с золотистым пятном закрылся их
стенами сначала на четверть, потом на треть, потом на половину.
Чудо неумолимо исчезало. А вместо него стремительно наползал
новый асфальтовый мир с ярким супермаркетом и подземной
автостоянкой.

Хрущобные людишки растеряно смотрели на происходящее, не зная,
радоваться или горевать. И Лиданька, и дядя Вова, и Нормалёк со
своей компанией с утра до вечера слонялись по стерильно
чистой площадке заменившей двор, не зная, куда себя приткнуть.

А по ночам Вове, когда он, наглядевшись на серебристых светляков и
желтый шар, все-таки засыпал, виделись тягостные сны. Как-то
раз ему приснилась огромная синяя свинья, забравшаяся,
словно в канаву с помоями, в его водоем и пожирающая светлое
пятно.

Дома росли, как на дрожжах. И скоро наступил день, когда пятачок
земли, на котором сиротливо скукожились четыре хрущевки, утонул
в тени трех башен.

Небоскребы очень быстро, как ульи пчелами, наполнились новыми
жителями – деловыми, энергичными, бодрыми людьми. Между домами
замельтешили невиданные быстрые автомобили; заиграло цветной
иллюминацией казино, застучали шары по кеглям – жизнь пошла
совсем непонятная.

Дядя Вова затосковал. Скучая по чуду, он будто бы таял, становясь
все меньше и меньше. С утра до вечера он лежал в своей пустой
комнатке и вспоминал счастливые дни.

Увиденное никак не выходило из его сердца.

– Взаправду? – спрашивал он себя. – Или померещилось? Взаправду или
померещилось?

– Дядь Вов, расскажи, как это было? – вдруг раздался чей-то знакомый голос.

Он открыл глаза и увидел Нормалька, сидящего на краешке его кровати.
У ног приятеля, высунув язык, хрипло сопел Бобер. Нормалёк
сильно изменился. В глазах его уже не было задорного пьяного
огонька, а была усталость и грусть.

– Тесно мне стало жить, – добавил он, – и водка не идет.

– А про что рассказать? – спросил Вова.

– Ну…Ну…Ну…Про это… Во-о-о…

Нормалёк расставил широко руки и выпучил глаза:

– Ах, про это! Ну, слушай!

Рассказывать, казалось, было совсем не о чем. Чего там – голубой
простор, да белый свет, но, слово за словом, дядя Вова
разохотился и проговорил всю ночь.

А пока он рассказывал, в комнату тихонько прокрались баба Лиданька,
Козырь, Натаха и Фомич. Они принесли с собой чаю и сухарей.

Все слушали, покачивая головами, будто только-только начинали что-то
понимать. Баба Лиданька плакала, купаясь в воспоминаниях, а
Нормалёк и остальные сидели смирно, впитывая каждое слово.
И глядя на гостей, дядя Вова видел, как отражается в их
глазах голубое озеро с ослепительной кляксой на дне.

16.02.2004