Проза

– Это линия прямой связи с Президентом? Я хочу знать: когда, наконец,
наступит другая жизнь? Да не в стране! Лично у меня. Ну причем
тут зарплата? Вы там, в Кремле, я извиняюсь, совсем тормозите,
что ли? Ведь известно, что человек проживает на самом деле несколько
жизней… Слыхали: «…в сле-едующей жи-изни я стану кошкой, кошкой
ла-ла…»? Ну вот, бросили трубку…

Я только хотел сказать, что ради следующей жизни готов стать и
кошкой, и жучкой, а если уж других вариантов нет, то даже непосредственно
Репкой. Главное – что я точно не стану снова собой нынешним.

А меня нынешнего можно запросто встретить у «Горячего куриного
великана». Знаете эту фаст-фудовскую кафешку на Тверской? У входа
здесь всегда разгуливает такая большая кура – вроде как у Чаплина
в «Золотой лихорадке». «Мущина, угостите даму котлеткой…» – в
общем, обычное зазывалово. Так это я и есть. Зарабатываю на хлеб
насущный для своих пяти голодных ртов, включая тещу и таксу.

Господи, ну что если я действительно устал все время быть одним
и тем же? Я устал каждое утро просыпаться Гошей и нестись вприпрыжку
одной и той же дорогой к метро. Я устал жаться с несчастной маленькой
собачкой на крохотном островке истоптанной земли посреди мостовых.
Устал подгадывать семейный отдых к отключению горячей воды, а
еще помнить о четвергах, когда я должен выносить это проклятое
мусорное ведро. По ночам, начиная с понедельника, мне кажется,
я слышу доносящиеся с кухни стоны: это взывают о сострадании кочерыжки
моих неудовлетворенных амбиций, скорлупа моих так и не вылупившихся
талантов и страстей…

Бог с ним, с ведром. Главное, конечно, в том, что в этой жизни
я по большому счету облажался. Признаю. Не знаю, может, у меня
и в самом деле куриные мозги. А может, виной всему дурацкая привычка
не жить по-человечески, а только косить от всего на свете? В школе
– от контрольных, в институте – от курсовых, от практики, и там
и здесь – от физкультуры, от общественных поручений, от субботников…
В психушке я косил от армии, потом, разобравшись, – в армии от
психушки. Не раз косил от загса, от потенциальных алиментов… В
конце концов я так вошел в роль, что виртуозно откосил и ото всего
остального, что могло бы составить одну вполне благополучную человеческую
жизнь…

В результате к 37 годам из некогда нормального парня получился
недомерок, пигмей, этакий куриный Кинг-Конг.

Не удивительно, что современники утратили к моей персоне всякий
интерес. Милиция всегда грубо игнорирует меня на предмет проверки
документов, хотя я бываю и небрит, и пиво, случается, дую из горла
в людных местах. Контролеры в общественном транспорте, деликатно
отворачиваясь, тоже не задают лишних вопросов. Человечество смотрит
сквозь меня, будто через стекло, и ему до фонаря, что сегодня,
к примеру, я, наконец, подстригся или в кои-то веки подарил себе,
любимому, новый мобильник…

Но ведь я есть! – хочется воскликнуть мне. Но ушей окружающих
достигает одно лишь рекламно-жизнерадостное кудахтанье…

Домочадцы – и те, едва переступая порог, бросаются мимо: кто к
холодильнику, кто к телевизору. Даже собака, чуть прикрикнешь
на нее, – тут же, обиженно отводя глаза, несет в зубах ботинок:
свободен, мол. Косит под дурочку, якобы не понимает, что к чему.

– Лахудра! – в сердцах кричу я. – За свои гнусные намеки останешься
сегодня без ужина!

– Гошенька, это ты мне? – выглядывает из кухни глуховатая теща.

– Ну что вы, мама, как вы только могли такое подумать?! Впрочем,
вы так храпели сегодня…

Что в жизни человека есть зрелость? – размышляю я после позднего
ужина, опуская натруженные ноги в тазик с горячей водой, заботливо
приготовленный тещей. Неужто лишь количество переваренного хавчика,
как это называет мой Антошка? Неужто вся разница между мной и
13-летним сыном – 2137 выданных на-гора ведер с пищевыми отходами
да еще 14452 выгула собаки? «Девушка, уступите дядечке место в
автобусе: я все-таки съел на 17 тысяч блинчиков с мясом больше
вашего…». Подумать только: позади 17 тысяч обожаемых мною блинчиков,
которые я до сих пор готов лопать три раза в день, – и ничего
не сделано для бессмертия!

Я говорю обо всем этом теще, которая внимает, кивая, каждому моему
слову. Но тут обнаруживается, что старушка давно дремлет, и это
у нее просто трясется голова…

Прочел тут в журнале: затянувшаяся депрессия, мол, – первая предвестница
того, что нынешняя жизнь человека исчерпана и что на смену ей
грядет новая. Но мое прежнее «я» не просто успело почить в бозе
– оно уже мумифицировалось, а депрессуха все никак не проходит.

Чтобы хоть немного встряхнуться, принимаюсь украдкой разглядывать
посетителей своего фаст-фуда, попутчиков в метро и просто прохожих.
Примеряю к ним свою осиротевшую телесную оболочку, прикидываю,
чьей жизнью мог бы воспользоваться. Понимаю, конечно, сколь фатально
все мы, в сущности, похожи, но все же, все же…

Обнаруживаю, что после таких экспериментов возвращаешься домой,
в тишину, как оглушенный. И в твоем усталом мозгу преломляются
сотни голосов, чьих-то гримас, взглядов, ухмылок, запахов, движений,
звуков. Они не запоминаются осознанно, но отлагаются в сознании,
как невидимые отпечатки пальцев. От них хочется почистить поры
памяти, как перья.

Захватанный, залапанный этим миром, ты почти физически ощущаешь
на себе частицы биоматериалов себе подобных: чьи-то выпавшие волосы,
фрагменты слюны, вылетевшей в разговорах за спиной, маслянистый
налет поручней и перил от сотен, тысяч рук…

Вот, думаю, дожил. Впору звонить в службу спасения: «Помогите:
я не люблю людей!».

А назавтра случается нечто. «Пап, ты чего так странно стал смотреть?»
– вдруг спрашивает утром мой старший «бройлер». «Что значит «странно»?»
– настораживаюсь я. «Ну не знаю… Не прямо, а как-то боком…». И
он показывает. Бог мой, это же точь-в-точь взгляд моей хохлатки
с Тверской: куры действительно ведь смотрят одной стороной головы!
Вот уж батя вошел в роль…

И тут меня осеняет: а ведь я уже живу своей следующей жизнью.
И эта жизнь оказывается явно не человеческой. Что называется,
накаркал…

И сразу выстраиваются в одну цепочку все странности, которых я
почему-то упорно не замечал все последнее время. И моя новая привычка
будто что-то разглядывать у себя под ногами («не грибы собираешь!»
– одергивала меня жена, заставляя во время прогулок искать глазами
окна не ниже третьего этажа). И дочкино наблюдение, что я вышагиваю,
как цапля (а выходит, то была даже не цапля…). И то, как недавно
потешались в бухгалтерии над моим почерком…

Я даже припомнил день, когда у меня ни с того ни с сего резко
поднялась температура, так же сама по себе быстро сошедшая на
нет. И об этой температурной свече как о переломном моменте между
прежней и новой жизнью тоже, кстати, говорилось в той журнальной
статейке.

Возможно, все это лишь игра моего воображения, и на самом деле
я просто устал. Стало быть, надо менять работу, а это значит,
что мы с вами теперь можем так и не встретиться, и вы никогда
не узнаете, чем же закончилась моя история…

Но знаете что? Если когда-нибудь в вашей тарелке окажется сочащийся
прозрачным янтарным жиром, покрытый румяной корочкой, пахучий,
аппетитный горячий куриный великан – прежде чем вонзить свою вилку
в нежную плоть, сделайте маленькую паузу … вспомните обо мне.
А вспомнив, в знак солидарности бросьте искоса один-единственный
взгляд на мир так, как это делала хохлатка с Тверской…

Спасибо. И приятного аппетита.