Проза

Все боится времени, а время боится пирамид.

Арабская поговорка

«История Древнего Египта началась в 4 тысячелетии до Новой
эры» – вывел корявым почерком Ежик и тяжко
задумался.

– Слышь, Миронова, – мальчик двинул свою соседку локтем в бок. – У
тебя какой вопрос?

– Отвяжись, – Миронова отстранила свою тетрадку подальше от Ежика, –
а то Занозе пожалуюсь.

Заноза, а точнее Зинаида Николаевна Озерова, сухая учительница
неопределенного возраста, взглянула на Ежика поверх очков и
угрожающе застучала карандашом по учительскому столу.

– Ежиков и Миронова, еще одно замечание и – дневники на стол.

– Зинаида Николаевна! – пискнула Миронова. – А он сам ко мне пристает.

– Ти-ши-на, – отрезала Заноза, отбивая каждый слог по классному
журналу, и вновь углубилась в Эжена Сю.

Ежик вжался в парту, как лазутчик в землю неприятеля, понимая, что
помощи ждать неоткуда. Толстая, неряшливая Миронова ни за что
не поможет. Серый бы подсказал, да его за буйства отсадили
на первую парту. Слева – очкарик Федотов. Умный, но тупой.
Вроде все знает, но пока поймет, что от него требуется – урок
кончится. Сзади другой очкарик – Пеструхин. С этим
связываться опасно, такого подскажет, что у Занозы инфаркт случится.
Впереди – Нина Титова, но к ней лучше не обращаться.
Опасно. Слишком красивая и высокая. Если плохое настроение, может
пожаловаться восьмиклассникам, и тогда…

Ежик печально вздохнул, вспоминая, как неделю назад им забил гол
один лось из десятого класса. Просто из-за того, что Ежик
промазал в пустые ворота, этот юморист так пнул его ногой в зад,
что вместо мяча в сетке оказался он, Ежик, предпоследний в
классе по росту. И надо же, на трибунах даже закричали
«Гол!». Красавица Нина кричала и смеялась громче остальных. Всем
зрителям вдруг стало весело и хорошо. А маленький Ежик не
знал, как вести себя дальше, и глупо улыбался, потирая
ушибленное место.

Но что же, однако, делать – до конца урока осталось 15 минут.

Ежик еще раз посмотрел по сторонам, убедившись, что оказался зажатым
в кольцо безразличных к его судьбе людей.

«Почему, – думал он, – мне так не везет? – Все кругом списывают, а я
должен пропадать. Мама говорит, что я буду таким же
неудачником, как все Ежиковы, и чем раньше с этим смириться, тем
легче будет жить дальше».

«Вы, Ежиковы, – любила повторять мама, – всегда были мелочью,
мелочью и останетесь. Вы не созданы летать, поэтому живи тихо и не
рыпайся».

Подобное она могла говорить очень долго, но все ее слова
растворялись в воздухе. Ежик только делал вид, что внимательно слушает,
а сам мысленно шнырял по двору, где пахло шипящим в луже
карбидом, сухим льдом, жженой серой, нитрокраской и
быстрогорелкой.

Между тем, до конца урока оставалось пять минут, а в контрольной
Ежика не прибавилось ни единого слова.

«Какая, в сущности, разница, – решил ленивый Ежик. – Что происходило
в этом самом Египте, какие правили цари, и с кем эти цари
воевали. Все равно, в конце концов, все забудется. Главное –
понять, ради чего и как были построены пирамиды. А все
остальное мелочь. Вот если бы соорудить что-нибудь подобное этим
великим пирамидам, такое же вечное и огромное, тогда можно и
о знаниях позаботиться. А так…».

Размышление Ежика прервала ржавая трель школьного звонка. Урок
закончился, а вместе с ним и контрольная по истории Древнего
мира. Класс моментально оживился, встрепенулся, но тут же был
осажен занозистым голосом учительницы.

– Так! Никто не встает с места, пока я не соберу работы. Звонок для учителя.

Заноза пошла по рядам, складывая в стопку контрольные.

– Я так и знала! – возмутилась учительница, потрясая пустым листком
Ежика. – Я так и знала, что Ежиков опять ничего не напишет.
Все написали, только Ежиков опять ничего не написал! Так!
Мне это надоело! Ежиков, зайдешь в учительскую после пятого
урока – будет серьезный разговор. Все!

Ежиков виновато опустил голову и с видом притворной скорби поплелся к выходу.

Когда Ежик вошел в учительскую, Заноза попыталась натянуть на
свое лицо маску строгости, но быстро сдалась усталости и
ленно расплылась за столом.

– Сколько это может продолжаться? – спросила она с мольбой в голосе.

Маленький Ежик опустил голову и встал в привычную позу, сцепив руки
за поясницей.

– Пойми, наконец, Ежиков, давай говорить откровенно, как взрослые
люди, ты – человек, мягко говоря, не очень способный.
Следовательно, трудиться тебе следует вдвое, втрое больше, чем
другим. Понятно?

– Угу, Зиниколавна.

– А если понятно, почему тогда не работаешь? Неужели опять жаловаться матери?

– Не на-а-а-до… – заныл Ежик.

– Что «не надо», что «не надо»! Нет, надо! Надо, Ежиков, надо! –
Заноза отвернулась к окну и быстро распечатала глазированный
сырок.

– Сколько можно терпеть?! Сколько можно верить твоим обещаниям?! –
ругалась Заноза забитым творогом ртом. – К сожалению, Ежиков,
это – единственное средство заставить взяться тебя за ум.
Поэтому я решила… Знаешь, что я решила… – Заноза никак не
могла справиться с застрявшим в горле творожным комком, – я
решила… – наконец сырок проскользнул вниз. – Я решила
пожаловаться в РУНО!!!

– Зиниколавна, ну пожалуйста… – плаксиво запричитал Ежик, хотя мысли
его были заняты висящими на Занозиной шее янтарными бусами,
огромными, бесформенными и уродливыми, в каждом камне
которых, должно быть, сидел замурованный жучок времени. Ежик
где-то читал, что эти самые жучки обитали в одно время с
динозаврами, но по причине случайной неудачи очутились в особой
смоле, которая за миллионы лет превратилась в камень, сохранив
в себе останки древности.

– Понимаешь, Ежиков, – продолжала зудеть Заноза, наливая чай из
своего гигантского термоса, ты слишком равнодушно относишься к
собственной жизни. Пойми: жизнь дается лишь один раз, и
прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно
прожитые годы. А как живешь ты? Ежиков, ты когда-нибудь
задумывался, как ты живешь? Бесцельно ты живешь, Ежиков. Не
занимаешься, лодырничаешь, мечтаешь неизвестно о чем, а жизнь
между тем проходит. Да, жизнь, Ежиков, летит так быстро… –
Заноза достала свою косметичку и вытащила наружу крохотное
зеркальце, – так быстро, что и глазом моргнуть не успеешь, как
она улетит. А что ты оставишь после себя, Ежиков? Одни
только двойки.

Заноза глубоко вздохнула и выщипнула седой волосок, предательски
выросший на подбородке.

«Интересно, можно ли создать янтарную смолу в наше время, чтобы
увековечить в ней человека, скажем, Занозу. Вот бы огромный
янтарь получился бы! Уж она бы точно осталась довольна».

– В общем так, дорогой мой, – учительница завернула крышку термоса и
стала водить языком под губами, вычищая из зубов остатки
сырка, – мое терпение лопнуло. В этой четверти я ставлю тебе
двойку. В РУНО жаловаться пока не стану. Но… – Заноза с
пафосом проповедника подняла палец, – если не возьмешься за ум,
мы переведем тебя в другую школу. Сам знаешь в какую.

Она не стала говорить, в какую именно, так как прекрасно понимала,
что ШДУО (школа для умственно отсталых) Ежику не грозит.
Впрочем, он уже и сам перестал бояться ШДУО, как сказки про
бабку Ягу и Кощея. Все эти страхи ушли в прошлое вместе с тремя
начальными классами среднего образования.

– Возьми свою контрольную, – Заноза кинула Ежику его замусоленный
листок, – и осенью будешь сдавать Древний Мир заново.

«Что ж, не привыкать, – Ежик сложил контрольную вчетверо и засунул в
нагрудный карман своей синей курточки. – Одним хвостом
больше, одним меньше – все равно доучусь, как-нибудь. Русский,
литература, география, геометрия … ну, будет еще история. Ну,
будет еще одна двойка. Не вешаться же из-за этого».

Ежик для порядка еще немного поканючил и покинул с облегчением кабинет истории.

– Ну что, картина Репина «Опять двойка»? – сострил около двери Пеструхин.

– Помолчал бы уж, – буркнул в ответ Ежик, – подсказать не мог!

– А ты и не просил. Ладно. Все это, как говорит моя мама, «суета
сует». Слушай, мы тут с Серым такую штуку задумали. Это что-то!
Про селитру слышал?

– Что из куриного дерьма делают?

– Сам ты – дерьмо! Селитра, между прочим, важнейший компонент
пороха. Чуешь, чем пахнет? Именно на селитре и летают межпланетные
корабли. Всякие там американские «Шатлы» и наши «Востоки» и
«Восходы». Это, дурилка, стратегическое сырье, дорогое и
недоступное для простых смертных.

Ежик моментально полюбил селитру, сообразив, чем обернется ее
использование в самодеятельном ракетостроении.

– Короче, склифосовский, – Пеструхин достал из внутреннего кармана
спичечный коробок, на дне которого находилась небольшая кучка
белого порошка, – этого количества хватит на четверть
газетного листка, то есть на одну валидольную ракетку.

– Как делается? – деловито спросил Ежик.

– Проще простого – разбавляешь порошок в половине стакана воды,
опускаешь бумагу, а потом сушишь на батарее. Разрываешь на
мелкие кусочки и заталкиваешь во флакон. А дальше используешь по
назначению. Как говорится: «Беречь от огня. Детям в руки не
давать».

– Сделай, как я велел, и приходи в полдевятого на свалку. Будем в
Байконур играть.

– Давай! – Ежик обрадовано потянулся к коробку, но прагматичный
Пеструхин неожиданно завел руку за спину.

– «Давай» будешь при коммунизме говорить. Просто так пускай тебе
твоя бабушка дает. Давай мне твой импортный ручк, а я тебе
давай этот вёлшебный порошок, – предложил меркантильный очкарик,
подражая акценту какого-то восточного торговца.

– Как! – Ежик даже вздрогнул. – Ручку, которую мне подарил папа?

Ежиков папа был нечастым гостем в его доме, жил где-то в другом
конце города, но иногда все-таки наведывался и приносил
что-нибудь яркое и заграничное. То ручку, то наклейку, то фломастер,
то значок. Ежик был очень доволен. Ни у кого в классе не
было такого замечательного папы.

– Чтобы я тебе отдал папину ручку! – возмутился Ежик. – Ни за что!

– Ну что же, как говорится, хозяин-барин, – спокойно ответил
Пеструхин. – Не хочешь – не надо. Наше дело маленькое – предложить.
Придется с Серым на пару космос осваивать. Только смотри,
никому не проговорись. Да, вот еще что, – Пеструхин кивнул на
коробок, – это – последняя часть последней партии, которую
мне прислал дядя с Байконура. Больше селитры не будет.

Важный Пеструхин хлопнул Ежика по плечу и пошел прочь по коридору.
Но не успел коммерсант дойти до лестницы, как Ежик его
догнал, и сделка состоялась.

Место для запуска ракет было выбрано безлюдное, зловещее – свалка
унитазов и кухонных плит, расположенная на крохотном пустыре
между школой и детским садом.

Ночное небо, поддерживаемое с одной стороны тремя тонкими, высокими
трубами химкомбината, с другой – единственной, похожей на
слоновью ногу, толстой и низкой трубой домостроительного
завода, усыпанное звездами небо, манило Ежика какой-то бездонной
бесконечностью. Глядя в бесконечность, Ежик всегда
успокаивался и забывал о своей никчемности, о которой ему твердила
мама и школьные наставники. Наоборот, его начинало переполнять
ощущение собственной значимости, будто бы его житие на
свете было не просто так, а с определенной целью.

Иногда, глядя в бесконечность, он так забывался, что терял ощущение
времени и мог смотреть, не отрываясь, хоть всю ночь. При
этом в глубине его существа начинала играть музыка, и Ежик
целиком сливался с черной, усыпанной яркими белыми точками
вечностью.

Место, где раскинулся Ежиков мирок, в просторечии называлось
«Долиной Смерти» по причине этих самых коптящих небесный свод труб.
Но по субботам, когда комбинаты прекращали дымить, вернее,
дымили меньше, можно было наблюдать блистание звезд и вялую
туманность Млечного пути.

Ежик сидел, задравши голову, и думал о том, куда и откуда движется
Вселенная, пока его размышления не прервал Серый, явившийся
на условленное место.

– Здорóво.

Приятели по-взрослому пожали руки.

– Ну что, сделал?

– Готово, – Ежик продемонстрировал валидоловую гильзу с торчащим
наружу фитильком.

– Молодец.

– Слушай, – спросил Ежик, – неужели действительно долетит?

– А ты как думал? – деловито отозвался Серый, – конечно, долетит. На
селитре, паря, «Аполлон» до Луны долетел, а уж твоя
крохотная ракетка еще дальше отправится. Вон, видишь ту яркую
звездочку у верхнего угла месяца?

– Ту, что чуть желтым отдает? – Ежик отличался острым зрением,
особенно в темноте.

– Ну да, вроде … Но это неважно. Короче, эта звезда называется
Янтарный Оракул. Это – огромная янтарная глыбина, величиной в
несколько тысяч таких планет, как Земля. В середине этой глыбы
– окаменелая космическая рептилия из тех, что обитали в
космосе, пока Вселенной не стал управлять Бог. Когда-нибудь
Янтарный Оракул расплавится, тварь придет в себя и начнет
пожирать галактики. Но это случится не скоро. Короче, соотношение
топливного запаса, энергетической мощи и массы твоей ракеты
таково, что она вполне может достигнуть Янтарного Оракула.
Так-то.

Серый посмотрел на Ежика как бывалый дядя, знающий все на свете.

Вдруг где-то рядом послышалось странное урчание, словно из-под земли
решил вырваться какой-то мировой медведь, да не мог пробить
земляную кору.

– Слышишь?! – Серый от страха вцепился в руку Ежика. – Что это?

Ноги Ежика отчетливо ощутили вибрацию земли.

– Похоже на землетрясение.

Ломая кусты и мелкие деревья, на свалку вползло огромное черное
чудище величиной с автобус.

– Бежим, – взвизгнул Серый и, не разбирая дороги, бросился прямо на
кривую газовую плиту, пропахшую многолетним жиром и
старостью.

Чудовище издало протяжный жалобный звук, напоминающий всхлип
тяжелораненого зверя, и остановилось. Приглядевшись, Ежик признал в
том, что вначале вообразил чудовищем, сцепленные вместе
громоздкий тягач с погашенными фарами и цистерну.

Из кабины вышли два человека и воровато огляделись.

– Ну что, здесь, что ли? – спросил один из них.

– Пожалуй, лучше места не найти, – ответил второй.

– А может, все – таки на реку? Ведь здесь город. Школа какая-то рядом.

– Да ладно тебе, – махнул рукой второй, – и так много времени потеряли.

Ежик слегка пнул ботинком Серого.

– Преступники какие-то… – шепнул Ежик.

Серый трусливо высунулся из-за укрытия и тут же вжался обратно.

– Слышь, Ежик, – прошептал он, потирая разбитый лоб, – надо
сматывать. Если они нас заметят – утопят, как щенков, в своей
чертовой цистерне.

– Погоди ты. Давай посмотрим, что будет дальше.

А дальше было вот что: люди из машины подошли к задней части
цистерны, отвернули вентиль, и на землю, плескаясь в ярком лунном
свете, потекла какая-то густая субстанция. До Ежика донесся
отвратительный и едкий запах.

Ребята дождались, когда странные люди опорожнили всю цистерну и
уехали на своем жутком тягаче. Затем, озираясь, прошли на место
стоянки и обнаружили целое озеро черной смолы непонятного
происхождения. Серый погрузил в нее палочку и попробовал
поджечь. Спичка сразу потухла, но смола все равно загорелась.
Правда, без пламени, зато с каким-то фосфорическим сиянием,
шипением и пузырями.

– Красиво… – произнес Серый, глядя на чудесное явление.

– Красиво … – согласился Ежик.

– Эй, пацаны! – раздался из темноты знакомый голос. Освещая себе
дорогу выменянным на самодельную петарду японским фонариком,
явился, наконец, великий и неповторимый Пеструхин. Известный
затейник по части огненных забав, страстный меняла и
перекупщик. Хитрый, верткий и ловкий тип, несмотря на свои очки с
толстыми стеклами.

– Па-ба-ба-ба-а, – пропел он вступление к 5 симфонии Бетховена, что
бы придать своему появлению больше пафосу. – Па-ба-ба-ба-а.
Итак, господа, вы присутствуете при величайшем историческом
событии. Все телевизионные каналы и радиостанции ведут
прямую трансляцию с космодрома Байконур. Через несколько минут Вы
станете свидетелями старта сразу трех межпланетных
кораблей, сконструированных великими изобретателями Пеструхиным,
Сергеевым и Ежиковым. Эти стальные детища – апофеоз
человеческого разума, труда и воли – созданы, чтобы донести до чужих
миров весточку от жителей планеты Земля. Смотрите и
восхищайтесь!

– Кстати, Ежик, – спросил Пеструхин, незаметно подмигнув Серому. – А
ты снарядил свой корабль посланием иному разуму?

– А надо?

– Ха, – Пеструхин негодующе всплеснул руками. – А ради чего все это затевалось?!

– Но я не знал. Да и что писать-то?

– А это уж твое дело. Пиши что хочешь, но без письма корабль в
космос не отправляют. Нет смысла.

Ежик призадумался. О чем он мог написать? Разве что о своих
похождениях по свалке химкомбината, где столько интересных вещей?
Или о великой охоте на саранчу, которую они устроили с папой
прошлым летом? А может, о белой шее Нинки Титовой, до которой
так хочется дотронуться и даже, страшно подумать,
поцеловать. А что, если написать сразу обо всем? Рассказать о небе,
которое проясняется по субботам и показывает звезды лучше,
чем в планетарии; про землю, которая уже пробивается чернеющей
плешью, освобождаясь от соленного весеннего снега?

Хорошо бы отправить в далекие миры свои мысли и сны, а также
попросить дать ответ на кое-какие вопросы. Например, видно ли из
далекой галактики землю или хотя бы солнце? А если видно, то
как они выглядят? Интересно было бы также узнать: похожи ли
обитатели других планет на людей, или они уроды, какими их
изображают в журналах и кино?

– Ну что, придумал? – дернул за рукав Ежикиной куртки Пеструхин. –
Давай быстрей. Время – деньги.

Ежик понял, что ничего написать не сможет, потому что того, о чем
следовало бы сообщить в космос – слишком много, на сто лет
беспрерывной писанины. Поэтому он достал свою неудавшуюся
контрольную по историю, оторвал от нее клочок с одной
единственной фразой и запихнул бумажку в глубину своей ракеты. Туда,
где бы ее не смогло достать пламя горящего топлива.

– Готово, – сказал Ежик и положил свою ракету на стартовую площадку,
устроенную прямо на металлическом блине разбитой
электроконфорки.

– В общем, так. – Деловито сообщил Пеструхин. – Сначала запускаем
ракету Серого. Я начну отсчет и на счет три – отбегайте в
сторону. А то мало ли что. Все-таки стратегическое топливо…
Готовы?

Приятели кивнули.

– Ну, тогда поехали. Десять, девять, восемь, – Пеструхин чиркнул
зажигалкой, – семь, пять, четыре, – поднес язычок пламени к
фитилю ракеты, – три!

Ежик отскочил в сторону, пробежал несколько шагов и, споткнувшись в
темноте обо что-то угловатое, растянулся во весь рост.

– Ох – ха-ха, – засмеялся Пеструхин, глядя, как Ежик потирает
ушибленное колено, – ну ты даешь! Быстро же ты бегаешь! Молодец.
Это была проверка.

Серый тихо посмеивался, но как-то невесело. Видать, что-то ему в
этой проверке не понравилось.

«Проверка так проверка, – подумал Ежик, – еще одна такая проверка, и
я уйду домой вместе со своей ракетой».

– Ладно, – буркнул Серый. – Давайте уж запускать, что ли. А то мне
пятнадцать минут гулять осталось.

– Спокойно, – Пеструхин показал ладонь с растопыренными пальцами. –
Все успеем. Но кто будет поджигать?

– Как кто? – удивился Серый. – Ты, конечно. Кто же еще!

– Это еще почему?

– Потому что ты – главный по запуску.

– Ну и что? Верно, я – главный. А это значит, что я могу назначить
ответственного за поджигание.

– Нашел дураков, – усмехнулся Серый, – я не собираюсь поджигать эти
штуки: вдруг они взорвутся, и мне руки оторвет. Меня отец
тогда прибьет. Давай по-честному разыграем на спичках.

Пеструхин в задумчивости почесал затылок.

– Ну ладно. Хочешь по-честному – давай по честному, – согласился он
и тут же, благо Ежик стоял в отдалении, добавил шепотом: –
Тяни либо среднюю, любо правую. Левая будет короткая. Понял?

Если бы был день, то Ежик наверняка удивился, как неожиданно и ярко
вспыхнули и без того слишком красные щеки Серого. У Ежика не
было друзей, но Серого он бы мог, назвать по крайней мере
приятелем. Серый был толстым, а Ежик – маленьким, это их и
сближало. Но сейчас Серый поступил так, как его учил отец. А
отец Серого в минуты пьяных откровений, глядя на своего
неловкого сына, обычно говорил так: «Для мужика самое обидное –
быть лохом. Не будь им. Бабы любят хватких и проворных. Если
встал вопрос, быть лохом тебе или кому-то еще, пускай лучше
им станет кто-то другой».

Пеструхин зажал три спички между пальцами так, что наружу
выглядывали лишь коричневые головки серы, и протянул руку приятелям.
Серый вытащил длинную.

– Пускай Серый вытянет и за меня, – строго распорядился Пеструхин, и
наивный Ежик остался с короткой спичкой.

– Ну, Ежик, на тебя смотрит мир. Давай, не подведи, – Пеструхин
душевно хлопнул поджигателя по плечу и, приобняв Серого,
удалился в безопасное место.

Ежик остался один на один с неведомой силой, заключенной в трех
гильзах. Страшно ли ему было? И да, и нет. С тех пор, как его
папа переехал жить в неведомый район, отношение к жизни у
Ежика несколько изменилось. Мама тоже изменилась и часто
смотрела на него как на тень. Ее можно понять. Ежик и сам до конца
не верил в свое существование. Ведь среди огромной вселенной
так легко затеряться. Он часто думал о том, что значит жить
на свете и как понять эту жизнь, где она начинается и куда
уходит? Смутно он уже начинал догадываться, что жизнь –
неясная штука, и, сколько не живи, все равно никогда не удастся
в ней разобраться. А значит, особой разницы между жизнью и
ее отсутствием нет. Но все-таки страшновато заглядывать туда,
где никогда не был.

Зажмурившись, Ежик поднес пламя к ракете Пеструхина. Селитрованная
бумага вспыхнула, задымила, но тут же погасла. Осмелев, Ежик
сделал еще одну попытку. Опять ничего не получилось. Ракета
Пеструхина не желала гореть. Наверно, изобретатель просто из
жадности не доложил в свой корабль горючего вещества.

Ежик взялся за ракету Серого. С ней вышло по-другому. Серый всегда
все делал слишком и чересчур: слишком много ел, слишком
хорошо или плохо учился, слишком много спал, чересчур обижался
или радовался, видимо, и причиной взрыва его самодельного
корабля стала его страсть к большим количествам чего бы то ни
было. Ракета взорвалась красиво: сначала она закружила, как
юла, разбрасывая вокруг себя искры, а потом хлопнула и
разлетелась на несколько частей.

Из трех приготовленных к большому космическому путешествию ракет
взлетела только ракета Ежика. Правда, не до звезд, как обещал
Пеструхин, но до высоты второго этажа точно. Маленькая гильза
со свистом взмыла вверх и, пролетев по параболе метра два,
плюхнулась в лужу неизвестного вещества, отставленного
автоцистерной.

Ежик подбежал к темнеющему болотцу, надеясь вытащить из него свое
детище, как вдруг из тех же зарослей, откуда некоторое время
назад выползло «чудовище», оказавшееся тягачом с цистерной,
раздался знакомый голос:

– Чем это вы здесь занимаетесь? Я за вами уже давно наблюдаю.
Ежиков, Сергеев, Пеструхин – вся честная компания в сборе. Какая
встреча! Теперь-то понятно, кто устраивает пожары, из-за кого
летят поезда и падают самолеты. Это вы, бессовестные,
беспощадные, жестокие и злые мальчишки, вечно все уродуете и
ломаете, а потом превращаетесь в грубых и глупых мужиков, и нет
от вас защиты.

Заноза в сопровождении престарелой болонки вышла из своего укрытия и
направилась прямо к стартовой плите.

– Ну и ну… А я-то вам поверила. Поверила вашим обещаниям. Думала, вы
исправитесь, – заводилась Заноза, поддерживаемая пустым
тявканьем безмозглой собачонки. – Думала, вы возьметесь за ум,
а вы меня обманули. Да… обманули. Нехорошо…

– Зи-и-н-и-наида Ни-и-и-колавна, – привычно заныл Пеструхин. – Мы… мы…

– Что мы? Что мы? – наступала Заноза

– Мы не виноваты…

– Мы не виноваты… – вторил ему Серый.

Ежик молчал, привычно опустив голову.

– Не виноваты?! – возмутилась Заноза. – Вы не виноваты! А кто же тогда виноват?!

– Е-е-жиков, – хныкал Пеструхин, – это он все придумал. А мы здесь
не при чем. Мы хотели его остановить, да он не слушал.
Говорил, хочет отправить послание в космос.

– А -а, Ежиков! – ухмыльнулась историчка. – Все к звездам тянешься?
А учиться будет кто? Лермонтов? Достоевский? Маяковский? В
шестой класс переходишь, но все еще читаешь по слогам! Не
знаешь даже, когда началась история Древнего Египта, а все туда
же – к звездам!

– Знаю! – неожиданно ответил Ежик.

– Что ты знаешь, господи? Что ты вообще можешь знать?!

– Знаю, когда началась история Древнего Египта!

– Поговори мне еще!

Ежик устало махнул рукой и поплелся к дому.

– Ежиков! Я, кажется, тебя не отпускала! – взвизгнула Заноза. – Куда
ты пошел? Вернись!

Но он уже ее не слушал.

Около самого подъезда Ежика догнал запыхавшийся Серый.

– Послушай, – сказал он, задыхаясь, – Пеструхин обманул нас. Селитра
– не секретное топливо, из нее кирпичи и удобрения делают.
Давай его поколотим.

– Зачем? – равнодушно спросил Ежик.

– Как зачем? – переспросил Серый. – Он же нас развел, как лохов. У
тебя ручку выменял, у меня – значок. Говорил, что ему селитру
дядя с Байконура прислал, а сам ее на строительном
комбинате наворовал.

Вместо ответа Ежик поднял голову к небу, смачно плюнул в звезды, и,
оттолкнув Серого, скрылся в черноте подъезда.

Следующим утром на свалке собралась шумная толпа, состоящая из
детей, старушек, школьного дворника, милиционера и четверых
парней в костюмах спасателей. Причиной их беспокойства была
черная окаменелость неясного происхождения, метров пяти в
диаметре. Первым ее обнаружил дворник и попытался разбить ломом.
Однако инструмент погнулся, не оставив на поверхности вещества
даже царапины. Затем кто-то вызвал ребят из службы
спасения, которые безуспешно пытались вторгнуться в вещество
отбойным молотком.

К полудню прибыли: капитан химических войск со своими специалистами,
майор службы безопасности в штатском и лейтенант милиции со
взводом солдат внутренних войск. Бойцы быстро очистили всю
свалку от унитазов, плит и прочей рухляди и встали в
круговое оцепление. Уроки в школе были отменены. Малышей из
детского сада также быстро отправили по домам.

Майор попробовал было прострелить черный камень из пистолета, но
пуля срикошетила, задев бедро стрелявшего офицера. Его увезли в
больницу. Потом военные попытались применить динамит –
безрезультатно. Черный объект как ни в чем не бывало продолжал
сверкать полированной поверхностью, поражая всех своей
прочностью. Между тем наука и генеральный штаб требовали срочной
экспертизы, чтобы выяснить природу неведомого вещества. Но
что могли сделать специалисты, прибывшие на место аномального
явления, если аномалия была такой плотности, что не то что
кусочка, но даже молекулы и атома, даже электрона, даже
кварки невозможно было от нее отделить? Один секретный физик,
после приблизительных расчетов, предположил, что в среде
человеческого обитания энергии, способной разорвать это вещество,
просто не существует – ни механической, ни тепловой, ни
ядерной. Поэтому ничего не оставалось, как выкорчевать
полукруглую глыбу экскаватором и отправить на вертолете в
засекреченный институт, расположенный где-то в Азии.

Несколько лет ученые пытались открыть тайну черного монолита, но так
ничего и не добились: ни вторгнуться, ни сделать срез или
соскоб им не удалось. Устав от многолетнего бесполезного
труда, они поместили странную глыбу на склад и вскоре забыли о
ней. Забыли настолько прочно, что, когда институт закрывали
по причине отсталости, ветхости и ненужности, загадочный
объект даже не стали списывать. Он стерся из памяти и бумаг
самостоятельно. Со временем на месте бывшего института
образовалась пустыня, и монолит исчез под песками.

А Ежик, Пеструхин, Сергеев и Заноза прожили самые обычные жизни и
исчезли самым обычным образом, не оставив после себя ничего,
даже крупинки пыли. После этого Земля прокрутилась вокруг
Солнца пятьдесят пять тысяч триста двадцать шесть раз,
полностью изменив свой облик. За это время с поверхности планеты
пропала вода, а вместе с ней вся растительная и животная жизнь.
Несколько тысячелетий продержались бактерии, грибы и
плесень, но и они вскоре исчезли. Затем, под воздействием
усилившейся солнечной активности, сгорела атмосфера. Напоследок,
словно в агонии, отгрохотали землетрясения, изверглись тысячи
вулканов, и Земля застыла, превратившись в сплошную серую
пустыню. Только странный черный предмет продолжал лежать на
поверхности планеты, отражая космические лучи.

Однажды, привлеченные странным блеском, на невзрачную планетку
опустились «гости».

Они проникли в недра находки и обнаружили там записку с коротким
текстом. «Гости» не только расшифровали и поняли смысл
написанного, но и с помощью логической машины сумели выстроить всю
хронологию существовавшей когда-то жизни.

Этих нескольких слов, а вернее, буквенных комбинаций и форм
оказалось достаточно, чтобы зафиксировать жизненный путь абсолютно
всех обитателей Земли – начиная от первой амебы и заканчивая
последним живым человеком, а также просмотреть все их сны и
переживания, воскресить все написанные книги, нарисованные
полотна, сооруженные дома. Ни одна секунда времени, ни один
миллиметр пространства Земли не остался пропущенным
логической машиной. Но из мириад промелькнувших перед ними жизней
более всего их поразила жизнь автора послания, наполненная
трагическими и светлыми ощущениями, который так хотел
встретиться с ними, опоздавшими всего на несколько вселенских
мгновений.