Литературная критика

За Границей№3

Пьер Буржад

Окончание

Интервью Пьера Буржада с Жаном Жене

(Это интервью было впервые обнародовано в «Ле летр франсез» в
феврале 2005 года. По-русски публикуется с любезного разрешения
Пьера Буржада.)

«Той зимой я встречал Жана Жене пару раз в театре, и он даже подписал
мне одну из своих книг. Весной, перечитав его романы, я решил
сделать с ним интервью и предложить в Нувель Ревю Франсез. Но
как с ним связаться? Я пошел в пресс-службу издательства Галлимар,
чтобы узнать его адрес. «Но мы не можем дать вам адреса Жана Жене!
К тому же, его сейчас нет во Франции.» «А где же он?» «Он путешествует.
Напишите ему, мы передадим ему ваше письмо, и если он захочет,
то свяжется с вами по возвращении».

Ладно. Я выхожу из издательства и на пороге наталкиваюсь на Жана
Жене! У него бритый череп, розовое лицо, коренастый, в кожаной
куртке, с виду похож на боксера.

– О, Жан Жене! А я как раз искал вас, чтобы взять у вас интервью.
Но я не знаю вашего адреса.

– Отель Дез Уазо, неподалеку от Фоли Бержер.

– Хорошо, я к вам приду. Но когда?

– Да когда хочешь.

– Завтра утром, в десять часов.

– Завтра в десять. До завтра.

Он пожимает мне руку и заходит в Галлимар.

На следующий день было прекрасное апрельское утро, в голубом небе
светило солнце, и я отправился в отель.

– Где я могу найти Жана Жене?

– Второй этаж, номер 123.

Поднимаюсь, стучу. «Войдите!» Дверь не заперта. Я вхожу. Маленькая
комната, чистая, скромная. В открытом окне видны деревья. Жан
Жене в рубашке, небритый, улыбающийся, полулежит на подушках в
большой кровати.

– Вот и я. Здравствуйте.

– Привет. Хочешь лечь ко мне в постель?

– Нет, я не хочу ложиться в постель, вы не мой тип, лучше

я присяду сбоку.

– Ну ладно, присаживайся!

Он отодвинулся. Я сел на кровать и достал свой блокнот. Он позвонил,
заказал два кофе. Горничная принесла нам поднос с кофе, поставила
на кровать.

– Ну так что? – обращается ко мне Жене.

– Значит так. Как и все, я читал ваши книги и был

потрясен. Не хочу вам льстить, но скажу, что ни один писатель
не способен писать так, как вы. Стоит прочитать всего лишь одну
страницу, как сразу понимаешь, кто ее написал. Это язык улицы
или даже, лучше сказать, язык тюрьмы. Но в то же время в нем присутствуют
ритм, мощь, экспрессия, даже величие. Можно сказать, что это писал
бандит, который начитался Боссюэ. Мне бы очень хотелось узнать,
как у вас получается так писать!

– Я не могу объяснить, как у меня это получается, но могу

сказать почему.

– Давайте.

– Кажется, я уже не раз об этом говорил. Ты же знаешь, что

мне был вынесен достаточно суровый приговор. Состоялся судебный
процесс. Тонны бумаг. Публика в зале. Я так и не понял, в чем
меня обвиняют. Не знаю, разбираешься ли ты в юриспруденции...

– В общем-то, да. Я изучал право и даже был адвокатом. А

тот, кто был когда-то адвокатом, всегда им останется. Я мог бы
защищать и вас.

– Тогда тебе наверняка известно, что язык юристов создан

специально для того, чтобы тот, кого судят, был совершенно лишен
возможности понять, что же с ним собираются сделать. Этот язык
изобрели специально для того, чтобы подавить человека.

– Я часто об этом думал.

– Ты думал об этом, однако был адвокатом, то есть

находился на их стороне. А вот я был по ту сторону: среди тех,
кого подавляют. Подавляют, причем никто их не слышит, потому что
они ничего не понимают из того, что говорят на их процессе! Эта
мысль пришла мне в голову в тот момент, когда прокурор этой банды,
то бишь Республики, зачитывал обвинение. И тогда я подумал: я
ничего не понимаю в твоей болтовне, жалкий ублюдок, но если уж
меня приговорят, – потому что все это непременно закончится именно
так, – то я напишу такое и в таком стиле, чтобы ни ты, ни твои
приятели ни слова не поняли. Время пришло, и я выполнил свое обещание.

– Снимаю шляпу.

– Даже Сартр это оценил! Это меня всегда забавляло,

потому что этот тип родился со словарем во рту, но всегда хотел
писать романы так, как будто он уличный мальчишка. Кстати, кажется
у него в книгах есть герой, которого так и зовут – Делярю? (Делярю
– букв. означает «с улицы» – М.К.)

– Матье Делярю, ну да.

– А вот мой случай совершенно особый. Если бы я родился

Сартром, то я бы писал как Сартр. Можешь не сомневаться!

– А вы пишете как Жене!

– Вот именно.

– В ваших романах все очень возвышенно. Даже когда вы

описываете задницы, вы как будто воспаряете над землей. Правда
в ваших пьесах присутствуют некоторые вольности.

– Например?

– Возьмите «Балкон». Вы описываете епископа, который

отправляется в бордель, и на четвереньках ползает по спине шлюхи.
Это же скандал!

– За это на меня вылили достаточно грязи!

– Может быть вас и обливали грязью, но сегодня

большинство не сомневается, что епископы ведут себя именно так.
Куда неожиданнее было бы показать нам епископа в одиночестве,
облаченным в черное, молящегося на коленях в тени часовни! Вот
тогда бы все по-настоящему обалдели!

– Возможно.

– Но больше всего меня возмущает то, как эти защитники

бедняков себя называют. Монсеньер такой-то. Монсеньер сякой-то.
И никто не протестует! Все принимают это как должное. Монсеньер.
Его преосвященство. Его преподобие. Его святейшество. Его целомудрейшество,
в общем! Можно было бы наверное и так выразиться, если бы среди
них не было столько педофилов!

– Полностью с тобой согласен.

– Но ведь тот, с кого они должны брать пример, Иисус

Христос, сказал: «Не зовите меня господином! Не зовите меня рабби!»
Так что они все это сами изобрели, с тех пор, как покинули Палестину.
Кстати, не могли бы вы рассказать мне хотя бы вкратце о том, что
там творится?

– О Палестине? Она у меня в сердце, это правда. Кто такие

эти палестинцы, которым запрещено находиться на собственной земле?
Это пыль, пыль человеческая! Та, которую топчут подметки сандалий.
Вот в этом пункте мы с Сартром серьезно разошлись. «Кто такой
еврей?» Понятно. А кто такой палестинец? Еще меньше. Пыль человеческая
и ничего больше. Я всегда буду на стороне тех, кто ничего не имеет
и кто является меньше, чем ничем...

Мы продолжаем болтать. И тут я замечаю на стуле у открытого окна
какой-то предмет.

– Что это там такое?

– Где?

– Под окном.

– Чемоданчик.

– А что внутри?

– Посмотри сам!

Я встаю с кровати, открываю чемоданчик.

– Ну и что ты видишь?

– Рубашка, сандалии, брюки. Зачем все это?

– А это, приятель, на тот случай, если сюда заявится

полиция! Лягавые входят, а я хватаю чемоданчик и выпрыгиваю в
окно! Им не удастся меня посадить!

– Что? Вы серьезно думаете, что сегодня полиция способна

придти в отель к Жану Жене, чтобы его арестовать? Да у вас в номере
дверь даже на ключ не заперта.

– Ну конечно! Они просто не решатся!

– Вы нарочно изображаете из себя мученика!

– Ну да, давай, можешь ухмыляться. Но я знаю, о чем

говорю. Уж я-то с полицией знаком получше, чем ты. Закрой чемоданчик
и возвращайся на кровать.

– О'кей.

Я снова сажусь на кровать и продолжаю.

– Неужели вы специально ездили в Соединенные

Штаты, чтобы встретиться там с неграми?

– Ну да, с Черными Пантерами. А что? Эти ребята совсем

не дураки. Зато теперь мне вообще запретили въезд в Америку. Меня
просто туда не впустили. Видел бы ты, какая там в иммиграционной
службе была баба-офицер! Одета, как настоящий ковбой! Клянусь
тебе!

– А сейчас вы откуда вернулись?

– Из Индии. Я встречался там с людьми, которые

находятся в самом низу общества, я имею в виду Индию, хотя, в
общем-то, таких людей всюду хватает. Но там я снова оказался в
самом низу. Этого и следовало ожидать.

В этом месте Жене замолчал, и я заметил, что он хочет мне что-то
сказать, но колеблется.

– Так что же такое там произошло?

– А то, что эти люди заложили меня полиции. Думаю, за

несколько рупий. А может, за горсть риса.

– И вы на них обижены?

– Конечно, нет! Они помогли мне кое-что понять. Когда ты

в самом низу, в самом что ни на есть низу, и тебя волнует только
проблема выживания, выживания любым путем, чтобы прокормить себя,
ты должен где-то находить деньги. И поэтому тебе иногда приходится
помогать полиции. Ты хоть понимаешь, что это значит для властей?

– Не очень.

– А ведь это ясно, как день! Чем большее количество

людей власти ставят в положение собак, которые вынуждены перегрызать
друг другу глотку, чтобы выжить, тем больше у них союзников, готовых
услужить. Вот на этом и держится власть, да и церковь тоже! Не
забывай об этом. Ну хватит, мне надоело, я встаю.

Он жмет мне руку. На следующий день я должен снова зайти и показать
ему отпечатанное интервью. Я прошу разрешения принести фотоаппарат
и сфотографировать его в кровати: он так хорошо там смотрится!
«Конечно. Никаких проблем. Можешь делать все, что хочешь».

На следующий день утром я снова у него. Только одно отличие: вместо
рубашки на нем темно-синяя пижама с белыми отворотами на рукавах,
а на плечи накинут светло-серый свитер.

Я протягиваю ему текст, он внимательно его читает. Я в это время
делаю пару снимков.

Он остается доволен текстом, вносит небольшие исправления.

Отдает его мне, быстро одевается прямо при мне. Мы спускаемся
на улицу. Внизу заходим в кафе, он угощает меня стаканом вина,
а я снова его фотографирую и прошу хозяина сфотографировать нас
вдвоем.

К нам подходит красивая девица, знакомая Жене, подруга его подруги,
которая работает в Фоли-Бержер. Танцовщица? Официантка? Мы отправляемся
в бар при Фоли-Бержер, где к нам подсаживается высокая полуобнаженная
девушка, которая начинает трепаться с Жене. Я, распрощавшись,
возвращаюсь домой, охваченный радостью от удачной встречи.

Около шести часов у меня звонит телефон. Это Жене.

– Алло, это ты?

– Да.

– Знаешь, я тут подумал и решил, что это интервью нельзя

публиковать. Говорю тебе это прямо сейчас.

– Но почему?

– Это тебя не касается, но публиковать его нельзя.

– Ага, я догадываюсь почему! Вы не хотите, чтобы люди прочитали,
как бедняки, которым вы помогали, выдали вас полиции!

– Думай, что хочешь. Интервью хорошее. Но публиковать его нельзя.

– А когда вы умрете?

– Ну когда я умру, ты можешь делать с ним все, что

пожелаешь! Хотя и не исключено, что ты умрешь раньше меня.»