Проза

Спешка нужна только при ловле блох и траханье чужих жен. Работа
в морге этого не терпит. Тут спешить нельзя: взял скальпель –
не суетись, веди твердой рукой разрез от горла и до лобка. Иглу
вынул – шей, соединяй края человеческой кожи, чтобы на теле ровненькая
такая косичка получалась. На то ты и санитар – посредник между
живыми и мертвыми, имя которого Легион.

Кто бы знал, сколько возни бывает с утопленниками: поверхностные
слои кожи у них облезают от любого прикосновения, надави посильнее
– и потечет человеческая студень, а на кистях рук кожный покров
отделяется вместе с ногтями в виде перчаток. А вонища! Хуже чем
на мясокомбинате!

Привычка, конечно, вторая натура: стой и дыши в две ноздри, словно
в уборной вырос. А не можешь – проси респиратор, только где его
взять, если даже хозяйственного мыла выдают строго по одному куску
в месяц? Но лучше не вякай! Работай молча, возись, блин, с каждым
жмуром, как с грудным ребенком.

Но, если утопленники – дело сезонное, то жертвы ДТП поступают
круглогодично. И у каждого второго открытые переломы, разрывы
внутренних органов, отрезанные конечности, а то и просто собранные
лопатой куски человеческого тела вперемешку с землей. Кровавое
месиво, как в фильмах ужасов, этакое возвращение живых трупов!
Спасибо хоть для мотоциклистов шлемы придумали – все легче после
аварии мозги собирать. А куда денешься – такая уж работа у санитаров
паталогоанатомического отделения. Знают, на что идут.

Ближе к полудню Паша-Нога приперся. Встал в дверях секционного
зала, по-хозяйски привалившись спиной к косяку. Грязный. Небритый.
С засохшими ссадинами на лбу и распухшей изуродованной верхней
губой – вокзальные бомжи и то приятнее выглядят. Засаленная до
блеска ветровка, как всегда, нараспашку, под ней грязная майка,
обвисшие на коленках брюки-трико, стоптанные, без шнурков, туфли
надеты на босу ногу. Красавец! Сколько ему раз по-хорошему и по-плохому
втолковывали, чтобы в морг больше ни ногой. Не понимает. Пронюхал,
что врачи уехали на областную конференцию – и тут же нарисовался.

– Санек, будь человеком! Друг ты мне или кто? – чуть ли не в десятый
раз канючит он, состроив обиженную рожу Гуинплена. – Налей граммов
пятьдесят, а то сдохну...

– Подыхай! – не поворачивая головы, отвечает Фомичев.– Смерть
для морга – дело привычное.

– Тебе же лишняя работа, – не подыхает и не уходит Паша. – Казенного
спирта жалко?

– Не жалко, а убывает.

– Когда я здесь санитаром работал – никому не отказывал: опохмелить
страждущего – святое дело!

– За это и выгнали.

– Спорнем не за это?

– За что же тогда?

– Много будешь знать – быстро состаришься, – интригует Паша. В
руках у него появляется пачка «Стрелы». Он ловко щелкает по донышку
– и сигарета сама выпрыгивает из надорванного уголка. Паша закуривает.
– Но тебе, как другану, сделаю исключение. Сказать?

– Скажи!

– А нальешь? – глаза у Паши загорелись, словно елочная гирлянда.

– Посмотрю на твое поведение, – Фомичев открывает воду и небрежно
поливает распластанный на секционном столе только что ушитый труп,
затем стаскивает тонкие пронафталиненные перчатки и лениво моет
под краном руки.

Откровенно говоря, он не против того, чтобы пропустить с Пашей
по пятьдесят граммов спирта. Вчера вечером такая запарка вышла:
труп на трупе и трупом погоняет. Семь жмуров за день: у последнего
даже не успел уложить на место вынутые доктором внутренности.
Утром пришел: сердце с печенью на месте, а почки, видно, крысы
сперли. Совсем озверели, падлы. Придется у завхоза отравы просить
и травить этих гадин. Иначе беды не миновать. Две недели назад
жмуру половой член отгрызли. Но его хоть не видно под костюмом.
А если бы нос!

Паша-Нога сразу крысиные проделки заметил. Мужик свойский. Сам
шесть лет в этой дыре горбатился. Уйму народу на тот свет отправил!
И прозвище свое здесь получил. Паша-Нога. Знающие люди рассказывали,
что однажды принесли в морг из хирургического отделения ампутированную
конечность, так называемый операционный материал, а Паша тогда
еще неопытный был, куда девать отрезанную ногу не знал. И по пьяному
делу взял да и зашил ее покойнику в брюшину. А тот при жизни был
в городе большим начальником. Скандал тогда разразился страшный.
Пашу в милицию таскали. Но что с алкаша возьмешь кроме анализа?
Объявили выговор. А прозвище Нога к нему как с той поры привязалось,
так и не отстает. Пятьдесят лет мужику, а видно так и помрет Пашей-Ногой.

– Ты ведь, Саня, лучше других знаешь, что я в этих стенах шесть
с половиной лет отмантулил, – издалека продолжал Паша. – Как с
завода выгнали, так сюда пристроился. Паталогоанатомом тогда Валерий
Павлович Кушаков был. Кушак! Царство ему небесное. Железный, надо
признать, мужик! Ничем не брезговал. Не поверишь, но по пьяному
делу, а мы с ним частенько выпивали, мог на спор содержимым из
покойницкого желудка закусить. Сам видал. С продуктами ведь тогда
как было? За всем в Москву ездили. А у Кушака здесь и мяско, и
колбаска, как в диетической столовой все в протертом, пережеванном
виде...

– Не морготь!

– Тогда выпьем...

После мензурки спирта в голову сразу как-то знакомо ударило. По
телу растеклось тепло. Стало веселее. Закусили по-братски разломанной
конфеткой, что родственники умершего оставили на помин души.

– Так вот, – не унимался Паша-Нога. – Сторожем в больнице тогда
Синяк работал – глухонемой дед с девятью судимостями. Как его
на самом деле звали-величали – убей, не вспомню. Синяк и Синяк.
И вот повадился этот Синяк по ночам в морг наведываться, вроде
как для проверки, все ли в порядке, везде ли свет выключен. А
сам, – икнув, Паша-Нога перешел на шепот. – А сам... Этой, как
ее, некрофилией занимался – молоденьких упокойниц трахал!

– Опять врешь?

– За что купил, за то и продаю, – Паша-Нога обиженно замолчал.

– Ладно, мели, Емеля, твоя неделя, – Фомичев налил очередную мензурку
спирта. – Но только сразу предупреждаю: последняя!

На этот раз закусили, что называется, рукавом. Посидели, дожидаясь
пока выпитое привьется. И только хотели продолжить беседу, как
в наружную дверь морга постучали. Фомичев убрал мензурки в тумбочку
и, расправляя плечи, пошел открывать. Приехали родственники только
что ушитого и обмытого умершего, грудную клетку которого украшал
ровный шов, похожий на застегнутую молнию.

– Одевать сами будете? – спросил слегка опьяневший Фомичев.

– Да вы что?! – рослый, спортивного телосложения парень, с виду
брат умершего, побледнел. – Мы лучше заплатим...

Морг испокон веков считался узилищем смерти, прибежищем этой костлявой
старухи с косой на плече, которое живые люди стараются обходить
за версту. Иного здоровяка приведут на опознание умершего родственника,
а через две минуты он и сам уже как труп. Хоть обоих на кладбище
выноси. А чего, казалось бы, морга бояться, если в конечном счете
все там будем?

Тяжелый, обитый красным плюшем гроб затаскивали вдвоем с Пашей-Ногой.
Он же помогал одевать покойного.

– Так вот, в приемном покое тогда Вера Тихоновна работала, – чувствуя,
что в связи с вновь открывшимися обстоятельствами, как говорят
юристы, только что опрокинутая мензурка спирта может оказаться
далеко не последней, продолжал он. – И эта самая Вера Тихоновна
однажды усекла, как Синяк в морге бесчинствует. И, чтобы отвадить
старика от непотребного занятия, пригрозила настучать главному
врачу или на худой конец Кушаку. Как уж там дальше развивались
события, история умалчивает, но через несколько дней после этого
Веру Тихоновну нашли в морге без признаков жизни: говорят, что
сердечко сдало. А Синяк мне еще до этого случая по пьянке демонстрировал,
как покойника возле двери поставить вместо сторожа. Шутил старый.
А я хоть и не шибко грамотный, а сразу смекнул, как он Веру Тихоновну
на тот свет отправил...

– Это и есть твоя тайна? – надевая на покойника голубую сорочку,
спросил Фомичев. Рубашка не налезала, потому что труп на жаре
разнесло, и Паша-Нога хотел подсуетиться со скальпелем:

– Разрежь со спины! Все равно не видно будет!

– Не суйся! Так оденем. Забыл, как в прошлом году мужики на кладбище
гроб уронили? Покойник на земле голой задницей сияет, а эта пьянь,
разинув рты, вокруг стоит. А все из-за того, что брюки порезали
и трусы поленились надеть.

Забрав гроб с покойным, родственники умершего в знак благодарности
оставили санитарам литровую бутылку водки «Тройка», и те, не долго
думая, решили помянуть клиента. Поминали долго и упорно, до тех
пор, пока бутылка не опустела. Паша-Нога обмяк. Присев возле стены
на корточки, он закрыл глаза. Толкни пальцем – упадет.

Фомичев еще держался и выглядел трезвым, как огурчик. Но голова
уже ничего не соображала. Он ходил по секционному залу, переставлял
тележки с мертвыми, дважды подходил к столу с «самоваром», как
судмедэксперты называют обезглавленное, без рук и ног, туловище
трупа, и никак не мог врубиться, с чего начинать вскрытие. За
время работы в морге у него уже выработалась определенная последовательность
в этом скорбном деле: завернул голову на деревянную подставку
и погнал... А если головы нет, то чего пилить? После принятого
на грудь спиртного задача была не для его умственных способностей.

Куда приятнее было услышать в глубине паталогоанатомического отделения
знакомое посвистывание – условный знак, каким его обычно вызывал
старый кореш, уважаемый в городе человек Сергей Владимирович Чертков,
хорошо известный в криминальных кругах под кличкой Черт.

Но не так уж и страшен Черт, как его малюют. После двух судимостей
и восьми лет отсидки Чертков скромно трудился заведующим городским
кладбищем. В свои сорок с небольшим сам он от былых разборок и
грабежей потихоньку отошел, отдав их на откуп своим подчиненным
из так называемой «гробкоманды», в которой бывшие уголовники официально
числились копалями. Он даже в покойницкую никогда не заходил.
Терпеть не мог трупного запаха, а Фомичева вызывал условным свистом.

Кличку Черта Сергей Владимирович получил не только из-за своей
фамилии – Чертков. Этот бандит был чертом по своим делам. Дьяволом
во плоти. Люцифером. Только сатанинская фантазия могла толкнуть
его на такой жуткий бизнес, как откапывание гробов и раздевание
покойников. Он и на Фомичева вышел затем, чтобы тот, укладывая
мертвяков в гроб, не портил им скальпелем одежду, а заодно и информировал,
кто богато одет. По указанию Сергея Владимировича сразу же после
похорон могила состоятельного жмура раскапывалась. И убеленный
сединами генерал в мгновение ока оставался без парадного кителя,
брюк с лампасами и зубных протезов из драгметаллов, если их, конечно,
не вытащили заранее родственники. Навеки успокоенные киллерами
новые русские лишались модных с наворотами малиновых пиджаков,
дорогих сорочек, золотых запанок и лакированных туфель. Голенькие,
они все смотрелись смиреннее и проще.

А еще по какой-то надуманной причуде почти у всех бизнесменов
в нагрудном кармашке лежала сложенная пополам стодолларовая купюра.
Видимо, те, кто ее клал, полагали, что доллар и на том свете доллар!
И на трое суток, пока вертишься в преисподней, сто баксов хватит.
Черт рассказывал, что у одного уголовного авторитета в кармане
брюк нашли даже пачку импортных презервативов с музыкой. Братва
сунула, чтобы не скучал на том свете.

Добытые из земли дорогостоящие шмотки сплавляли челнокам из Средней
Азии. И узкоглазые узбеки и таджики щеголяли в них за здорово
живешь. Что похуже – носили сами. Копалям из «гробкоманды» тоже
надо во что-то одеваться.

– Опять залудил? – осуждающе заметил Сергей Владимирович. – Смотри,
браток, так ведь и сопьешься...

– Паша-Нога угостил...

– А сопьешься – доходного места лишишься, – не слушал Чертков.
– Станешь, как твой корешок, бутылки по мусорным ящикам собирать.

– Я свою норму знаю.

– Заткнись и не перебивай, когда с тобой старшие разговаривают!
Еще раз увижу на работе в таком непотребном состоянии – живым
урою!

«Уроет. Запросто, – подумал Санька. – Ему человека замочить, что
два пальца обмочить». Фомичев познакомился с Чертом у «хозяина»
на всем известной «семерке», куда попал за драку. И если бы не
поддержка земляка, то сидеть бы ему весь срок – от звонка до звонка
у «параши». Не такие урки, как он, свои долги задницами платили.
Повезло, выходит, Саньке. Не сломался. Блатным стал. И теперь
вроде как при должности. В белом халате больные его даже за доктора
принимают. И бабки он здесь неплохие делает, да еще Черт подкидывает
за свехурочку.

– Что новенького? – Сергей Владимирович смотрит строго, как учитель
на прогулявшего уроки пятиклассника.

– Утром менты девку привезли. Ее какие-то ухари изнасиловали и
сбросили с четвертого этажа. Потом видят, что она еще шевелится
и ногами сучит – опять воспылали страстью. Заволокли на чердак
и еще раз оприходовали...

– Ты мне дело базарь, – оборвал Черт.

– А я что? Вчера семь жмуров было. У одного богатенького буратинки,
как в песне: костюмчик новенький, колесики со скрипом, – запел
Фомичев, но вовремя остановился. – Из новых русских видать. Короче:
два проникающих в брюшную полость, кровопотеря, перитонит...

– Как фамилия?

– Желтухин, кажется.

– Крестись, когда кажется! Желтуха это! Его на днях заезжий чебурген
на перо поставил. Хороший был парень. Ты должен бы его помнить,
он ведь с нами на «семерке» торчал...

– Вот и судмедэксперт все никак не мог понять, отчего у него кишки
черные? Выходит, что от чифира.

– Ладно. Если больше ничего подходявого нет, я пошел. И помни:
еще раз напьешься – пожалеешь!

– Как бы не так, – закрывая дверь на замок, выдохнул Фомичев.
– Связался с бандитом! А бандиты где хошь достанут...

От тоскливого хода мыслей захотелось окончательно напиться. В
стельку. Нет, лучше в сосиску. Тем более, Сергей Владимирович
сегодня уже больше все равно не явится.

– Паша, подъем! – заорал Фомичев.

И они пили. Сначала купленную в ларьке дешевую водку-самопал.
Потом «шило» – остатки спирта, ибо, разогнавшись, уже не имели
привычки останавливаться на полпути. Их тянуло в сон, но громкий
стук в дверь разом спугнул навалившуюся дремоту.

«Неужели Черт? – с замиранием сердца очнулся Фомичев. – А может,
врачи с конференции вернулись? Так рано еще! Скорее всего, труповозка
очередного жмура доставила».

– Пойди, узнай, кого там нелегкая принесла? – приказал он Паше-Ноге.

– С-с-счас, – стараясь держаться как можно трезвее, тот враскачку
отправился по длинному коридору паталогоанатомического отделения
к входной двери. Минут через пять доложил:

– Там какая-то деревня приехала на машине: два мужика и баба.
Мужики вроде трезвые, а вот баба – в дупелину. За Сергеевой...

– А попозже они приехать не могли? – выругался Фомичев.

– Они говорят, что покойная и так уже вторую неделю здесь лежит.
Все машину искали...

– Целую неделю! Вот козлы! – Фомичев пошел в трупохранилище. –
Которая тут Сергеева? Отвечай! Та, что удавилась, или та, что
с ДТП? Эй, красавицы, подъем! Паша, скажи, что без бутылки мы
эту студень одевать не будем...

– Сказал.

– А они?

– Они говорят, что мы за это деньги получаем, а в их долбанном
совхозе не платят уже второй год.

– А на что же они пьют?

– И я о том же. А баба ихняя говорит, что, если мы будем вымогать
деньги, то она пожалуется главному врачу...

– Вот сука! – больше всего в своей жизни Фомичев не любил стукачества.
Тех, кто бегал по начальству он презирал и в школе, и особенно
в армии. И задумал он этой бабе отомстить.

– Ладно, передай им, пусть гроб заносят.

Стараясь не дышать трупным запахом, мужики быстренько занесли
гроб и тут же кинулись на выход.

– Да погодите вы! – остановил их Фомичев и потащил в трупохранилище.
– Которая тут ваша Сергеева?

Он нарочно подвел их не к удавленнице, а к той, что пострашнее,
которую привезли с ДТП.

– Эта?

– Кажись, она, – кивнул молодой мужичок и, захлебываясь от приступа
тошноты, умчался на улицу.

– Внимательно смотри, – повторил Санька для оставшегося мужика,
одетого в клетчатую рубашку с коротким рукавом и выглаженные со
стрелочками брюки – по виду бригадира или управляющего. – Может
быть, эта?

– Валерка лучше знает, – ответил мужик. – Он брат повешенной-то
нашей. А мне что? Сказали: поехали – и поехали. С водилы какой
спрос?

– А женщина с вами кто?

– Председатель местного комитета. Дело в том, что родственники
покойной уже вторую неделю поминки справляют, вот нас с ней и
послали...

– Пусть зайдет, а то вы, не дай Бог, не ту покойницу заберете...

– Да ее сюда под ружьем не загонишь! Брезгливая шибко.

– Королева какая! Придет время – как миленькая будет здесь лежать.
Так которую берете?

– Что посимпатичнее, ту и одевай.

– Мне любую не жалко, – представляя, как через полчаса покойницу
привезут обратно, сплюнул Фомичев. – Значит, эту забираете?

Вот переполоху будет в деревне, когда гроб откроют! «Это кого
же вы нам, ироды, привезли?» – накинутся родственники на председательницу
месткома. А она ни бе ни ме, коли пьянка на уме. Сама стерва бутылку
засосала, а люди должны бесплатно вкалывать. Ладно. Тебе же хуже.
Но теперь без флакона «Русской» пусть на глаза не показывается.
Главному врачу она нажалуется. Жалуйся, рассказывай, как спьяну
чужую покойницу забрала...

Когда машина с гробом уехала, Фомичев открыл регистрационный журнал
и прочитал, что Сергеева Зоя Владимировна, 23 лет, скончалась
от асфикции верхних дыхательных путей вследствие повешения. Двумя
строками выше значилась Мадуева Оксана Салмановна, 20 лет, умершая
от открытой черепно-мозговой травмы. Две недели назад ее доставили
с дорожно-транспортного происшествия прямо в морг. А сегодня забрали
вместо Сергеевой. Пусть! Как увезли, так и обратно привезут!

Но труп Мадуевой не привезли ни в этот, ни на другой день. Скорее
всего, схоронили, не открывая гроба. Нехорошо получилось! Не по-христиански!
Хотя он-то тут при чем? Паша-Нога свидетель. Все вполне пристойно
было: родственники приехали за покойной в нетрезвом состоянии,
да еще грозились главному врачу пожаловаться, если они им эту
умершую не оденут.

К концу недели Санька уже и вовсе забыл про этот случай. Одним
бесхозным покойником меньше, одним больше – какая разница? Народу
мрет, как мух, только шевелись. Но в пятницу ни свет – ни заря
в морг примчался Сергей Владимирович. Да не один, а с черным –
немногословным пятидесятилетним кавказцем.

– Тут должна быть девушка с ДТП, – заговорил он. – Мадуева Оксана.
Это ее дядя, наш гость, очень уважаемый человек. Все детали похорон
мы уже обговорили, за тобой мелочь: грим, макияж, прическа...

– Оксана была очень красивый девушка, – подал голос нерусский.
Несмотря на его светлый костюм, перстни на пальцах, лицо его отталкивало,
особенно жутко смотрелся багровый след от косого шрама под левым
глазом. – Из-за ее смерти я совсем покой потерял... Спасибо Сергею
Владимировичу, взял все заботы на себя. Что бы я без него в чужом
городе делал? Теперь одного хочу, чтобы моя девочка в гробу, как
невеста выглядела... Сколько для этого надо денег, столько и будет.
Мы ей свадебное платье привезли, фату – он вынул две купюры по
сто долларов и положил их побледневшему Фомичеву в карман халата.
– Не надо меня бояться. Со мной хорошо – и я хорошо. Да хранит
нас Аллах! Пойдем к ней...

Фомичев провел посетителя в трупохранилище.

– Ах, Оксана – Оксана, дорогая моя девочка, не послушала своего
дядю, – он откинул край простыни с головы умершей – и лицо его
перекосило. – Это не моя племянница! Ты кого мне подсунул? Обидеть
меня хочешь, да?

Не дожидаясь объяснений, он обошел все трупы и, не найдя племянницы
взялся за поджидавшего его во врачебном кабинете Черткова.

– Вот же написано: Мадуева Оксана Салмановна,– тыкал гость ногтем
в журнале регистрации. – Здесь есть, а там нет!

– Как нет? – вскочил с дивана Сергей Владимирович. Видно, много
денег он получил за свои труды с дорогого гостя, если так лихо
подпрыгнул. – Не может быть! Сейчас разберемся!

– А обещал, что все красиво будет, да? – возмущался кавказец.
– Мамой клялся, да... Зачем плохо делал?

– Накладочка вышла, – Чертков толком не понимал, что же произошло.

– Короче, если через шесть часов моя племянница не найдется, то
всю тяжесть моей утраты ты почувствуешь на своей спине!

– На его спине, – Чертков показал на Фомичева.

– Там разберемся...

– Куда девку дел? – схватив Саньку пальцами за лицо, не закричал,
а завизжал Сергей Владимирович. – Ты слышал, что он сказал? Если
через шесть часов ее трупа не будет, то мы оба будем трупами...
Понял?!

Найти на старом сельском кладбище ввалившуюся в землю могилу Зои
Сергеевой, где должна была лежать Мадуева, в сгущающихся сумерках
оказалось непросто. Свежих могил было пять, так что стали раскапывать
все подряд – для «гробкоманды» дело привычное. В первом выволоченном
на верх гробу лежала мерзкая старуха с затекшим зеленой жижей
лицом. Во втором – покоился обезображенный труп мужчины средних
лет, а вот в третьем – явно какая-то женщина.

– Она? – спросил Чертков.

– Может и она, – закусив разбитую губу, отвечал Санька. – А может,
и не она. Мы в тот день с Пашей-Ногой в сильном подпитии пребывали...

Темнело. Небо засыпало звездами. Водитель катафалка, светя зажигалкой,
пытался прочитать надпись на ленте венка.

– Как ее звали?

– Кого?

– Ну, ту, деревенскую...

– Сергеева Зоя Владимировна.

– Вот и здесь написано Зоя. Читай: «Дорогой Зое Владимировне от
администрации и профсоюзного комитета ТОО «Рассвет».

– Она!

Труп Мадуевой бережно переложили в сделанный из орехового дерева
и украшенный медными ручками дорогостоящий гроб и погрузили в
катафалк. А обрадовавшемуся благополучной развязке дела Саньке
Фомичеву кто-то из копалей по кивку Черта съездил лопатой по затылку.
И его еще полуживое, бьющееся в предсмертных конвульсиях тело
уложили в освободившийся гроб и закопали в могилу.

Так велел наказать недобросовестного санитара дядя умершей, сунув
Черткову две тысячи долларов. А за такие деньги нынче не то, что
какого-то спившегося санитара, главного врача живым в могилу закопают.