Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Замирая на поворотах, обваливаясь в безголовые скрежещущие сумерки,
в стыдливых гамбитах летел. Отговаривал заговоренных,
тащился, мерцал без предела. Арканил время, крался в искристом
пепле, прорывал тугой брезент и лазы. Забегая в крысиные норки
за мудрыми советами, засовываясь в сны, перебегая на красный
свет, переходя улицу в неположенном месте, находясь в
нетрезвом состоянии, обвинял вино.

А это было внутри. Это жило прямо
перед ним, за ним, за поворотом и перед поворотом, в похожих
строениях и разбитых лицах, обозначающих неудачников. И
нельзя было избавиться, потому что корень
этого лежал в иной стороне. Как мокрый невинный зуб на асфальте
в бесконечно дождливый день, как голодный медведь на
случайном лесном пикнике, как липкие объятия врага, неотвязно и
обреченно, оно преследовало, перегоняло,
наседало, но никогда не убивало по привычке инквизитора.
Перегоревшее, сошедшее с ума, бесноватое, оно
всегда мерцало за спиною.

А вокруг роились мысли, осы, бесы и стояло такое чудовищно
прекрасное лето, какое нельзя проиграть, пропустить и оставить в
могиле времени. Плавилось даже железо: восторженно, раболепно,
покладисто.

Мчался, как будто по просеке, без единого средства передвижения, по
похотливой траве: наступая на безвольных влюбленных, на
потерянные слова, на печальные глаза досрочно зарытых. Искал
небесные орехи, щелкал челюстными мышцами, усиленно думая,
думая, думая, растрачивая клетки в дрожащем сердце паяца.

А рядом проносились спелые, нужные, сговорчивые, свежие, как
огурчики, терпкие, как помет, уверенные, словно пулемет, суровые,
глазированные, зарифмованные, замороченные, обмороженные,
завороженные и их вечно запуганные подруги.

Но это по-прежнему двигалось за ним, неустанно и
тошно, не отвлекаясь на мелкую добычу. Сторонние любовники
сторонились, мягкогрудые расползались, разбегались беглые,
прочие просто подавились.

Потея спиртом, немея за неимением, поедая нежно прогорклый сыр,
думая о завтра, как об обреченном вчера, искал смысл. Вытравлял
знаки, заметал следы, зябко поеживался, устало отбрасывал
ненужные части себя, в надежде подкормить, отвадить, уйти
малой кровью в недоступные дали.

Наступил день находки. Охота, казалось, подходила к концу, когда
брезентовое нечто явило скрытые до поры сокровища: убежище в
янтаре времени, в мертвом семени осени, да просто в дырах
женского пола. Зацепил, завибрировал, взметнулся, после
успокоился, прилег на золотой паутинке. Это как
будто тоже затихло, пристроилось рядом на ветке.

Перемирие.

Привычно ожидая разрушителей и их суетливую команду, успокаивался
уже самим ожиданьем. Но спокойствие погружало в ничто: с
головою, постепенно, намекая. Бездействие стреляло мелкими
каплями по бритому затылку, безотчетно пробивая путь назад.

А как искрилась, не понимая причин и следствий, как волхвовала
разожмуренными губами, как наседала неопытной наседкой, словно
дурманящее ртутное облако. Спасла походя, согрела
недальновидно, вскружила до одури, только была уже на ветке сойкою,
птицею-демоном, воспоминанием.

Смехотворно задрожав, не выдержал и рассыпался. Обломки долго
кружили, пока их не занесло серебристым снегом, да поддатый
дворник не расчистил все засветло, прокладывая дорогу новым
поколениям.

1995