Онтологические прогулки

Начало

Окончание

Не стоит, я думаю, особенно сильно нападать на гендерных женщин
и обвинять их в том, что они стали таковыми. Судя по всему это
произошло помимо их воли. Лучше от всего сердца пожалеть.
Не издеваться над их несчастьем, над их бедственным положением
души и духа, а просто по-человечески, – если мы ещё способны на
это, – воспринять их любовь, в какой бы извращенной форме она
не проявлялась. Нормальный человек всегда способен без ущерба
для себя воспринимать из мира абсолютно всё, что в нём имеется;
одно воспринимаемое он будет ненавидеть и презирать, другое –
любить. Поэтому, будем снисходительны к этим бедным душою женщинам,
и не будем им более завидовать, не будем более пресмыкаться перед
ними, будем, короче говоря, равнодушными к ним для того, чтобы
была равномерность. Со своей же стороны, я попытаюсь объяснить,
как, вдруг и сразу, в природе образуется такой тип женщин; ибо
гендерной женщиной не рождаются – ею становятся. Самый основной
признак гендерной женщины – это булимия (волчий голод) ко всему
объективному, которая и заглушает в ней всякое природное чувство,
пока она не будет удовлетворена рациональной пищей. Таким образом,
корни гендерного феминизма лежат в рациональной сфере, в сфере,
будем говорить, сознательно доступной, то есть социальной и всеобщей:
может быть даже и в морали себялюбия и эгоизма, которые говорят,
что счастье обязательно и достигается благодаря самому себе,
а не с помощью других. То есть, такой тип женщин просто вынужден
презирать других, хотя бы для того, чтобы уважать себя. «Какую
бы личину, – говорит Монтень, – ни надевал на себя человек, он
постоянно разыгрывает только свою собственную роль; и даже в добродетели
конечной целью наших устремлений является все же наслаждение».
Представьте теперь на мгновение, что то, что ранее наслаждало
женщину практичную, рациональную и образованную из внешнего мира,
перестало её наслаждать; то есть, то, что она воспринимает извне
почему-то не удовлетворяет так, как ей хотелось бы. Что мы, в
таком случае, созерцаем? Мы созерцаем, ни много, ни мало, становление
гендерной женщины, которая устремляется в своих поступках по обратному
пути – по пути иррациональному: то есть к любви. Но последнее
она вновь видит рационально и практично. А как такое может быть,
если вообще может? Может. Этим хламом полны новомодные иллюстрированные
журналы, им же загружают наипреглупейшие телевизионные ролики,
его же и советуют, разочаровавшимся в жизни без любви людям. Хотя
рациональная любовь у них всё-таки есть. В неё входят три компонента:
сексуальность, религиозность и воля к власти. Что, с другой стороны,
проявляется в порочности, в суеверии и презрении. Стало быть,
всё физически реальное, без малейшего понимания метафизически
нереального. Попробую растолковать разницу между ними на пальцах
или математически; как раз для тех, кто и ориентируется на поверхностное
и посредственное – то есть, для гендерных женщин. Последние считают
так: 2+2=4 – вполне рационально. Метафизично же считается так:
2+2=Число (чётное), если 2+3, то равно, опять же, Числу, только
нечётному, а рационально =5. Если при другом математическом действии
получится 0, то метафизик скажет, что это «ничто». Следовательно,
тогда, когда сложение происходит рационально, то всегда получаются
разные результаты. В метафизическом же смысле, наоборот, все результаты
подобны друг другу, и разбиваются лишь на двойственность. Посему,
из метафизической единой основы происходит всё многообразие результатов
и итогов множества сношений, которые, собственно говоря, и спорят
между собою – то ли в виде желаний, то ли в образах фантазий,
то ли в суждениях на примере других. Так где тогда необходимо
искать любовь, или основу, истинную и естественную? Ведь, очевидно,
что «все они хороши и, однако, спорят между собой, пока не будет
выбрано одно, на чем радостно успокоится твоя целостная воля,
делившаяся раньше между многими желаниями» (Августин).

Необходимо также отдать должное гендерным женщинам – они, в противоположность
остальным, рассуждают о любви и человеколюбии: о caritas y agapo.
Жаль, конечно, что такие прекрасные и вечные идеалы последним
типом женщин преобразовываются в каритафобию и агапофобию, но
с этим, судя по всему, уже ничего нельзя поделать, ибо они есть,
в то же самое время, и отличительными качествами гендерных женщин:
аутичных – как бы назвал их в своё время Сартр. С другой стороны,
в этом смысле, и не могло образоваться ничего такого, что было
бы подобно тому, из чего оно, собственно говоря, образовалось.
Так как, чтобы проявилось в природе хотя бы одно явление жизни,
должным образом оформляется взаимообмен между некими противоположными
вещами. Так, например, тело с избытком любви для того, чтобы в
его мире проявилось нечто гармоничное и равномерное, – в нашем
случае, это любовные сношения в обширном смысле слова, – должно
соприкоснуться с телом, в котором имеется недостаток последней.
И потому в двух человеческих телах имеется и два желания, но ни
одно из них не обладает целостностью: в одном есть то, чего недостает
другому. Стало быть, любить недостатки другого и отвергать наслаждения
не совсем уж и глупые воззрения древних. Что греха таить, где-то
в глубинах нашей души мы прекрасно понимаем, о чем идёт речь,
но понимать и совершать – это две огромные разницы. Ведь, как
поступает гендерная женщина при проявлении этих идей в её сознании,
которое привыкло всё просчитывать наперед и рационализировать
своё будущее. А очень просто. «Не заботьтесь о завтрашнем дне,
пусть завтрашний день сам о себе заботится» – так она говорит,
но поступает наоборот. Если же она поступает наоборот, тогда каким
образом ей возможно посчитать и обосновать в категории будущности,
например: аффекты воли, названия которым – любовь, счастье, миг
блаженства? Ей богу, я удивляюсь способности таких женщин рассчитывать,
что через некоторое количество лет, при определенных и благоприятных
условиях, они обязательно и безусловно будут испытывать, к примеру,
счастье. Но вдумайтесь в определение символа счастья, которое
дал Шопенгауэр, – «…это отголосок совпадения наших желаний с не
зависящими от них благоприятными внешними обстоятельствами», –
и вы поймёте всю безнадежность существования человека с точки
зрения гендерного рационализма.

То есть, говоря более конкретно, гендерная женщина – это тело
с избытком неких нервно-психических содержаний. Таким образом,
нам необходимо вернуться чуть назад и прояснить, что же в этом
случае следует понимать под понятием «жертвенность». Если это
тело с избытком, то ему необходимо, по определению, избавиться
от избыточного: найти в мире объект с недостатком. Когда же, оно
такое тело найдёт, то освобождение от избыточного, и возможно
называть жертвенностью: явление отдачи нервно-психического содержания
– это та же самая жертва. Ведь, когда я отдаю кому-нибудь то,
что считаю принадлежащим мне, тогда я воспринимаю таковое, как
некоего рода жертву, по определению. Стало быть, такая жертва
есть естественная природная необходимость, она потребность, которою
пренебрегать могут только глупцы. С другой стороны, неудовлетворение
этой потребности, есть такая же жертва, только по отношению к
самой себе, а приобретение, потребление или восприятие чего-либо
сверх того, что имеется, – имеется, как мы говорим, избыток, –
является натуральным несчастьем, или снова – жертва. Гендерная
женщина, потому и гендерная, что выбирает для себя путь потребления
материальных, социальных и сознательных благ, с диким воплем отбрасывая
от себя бессознательную сторону своего естества. Она видит, с
одной стороны, богатого мужчину, – будь он даже и женат, – который
берёт её на безбедное содержание в качестве любовницы; вместе
с этим, она соглашается с тем, что будет им презираема, и будет
существовать в пространстве для него в виде вещи, чего-то материального,
и всевременно, ежечасно доступного. С чем она соглашается после
того, как в её жизни имело место сношение с мужчиной, который
её любил, отдавал ей свою любовь, ибо он так же, как и она есть
тело с избытком, непристойно изысканно добивался её расположения,
лобызал её сандалии, и «целовал следы на песке, по которому она
ходила». Он жертвовал тем, что ей не было необходимым; за это
она его презирала, потому что ей нужен тот, кто будет презирать
её. Посему, с другой стороны, она видит ту любовь, которая не
состоятельна, слаба и весьма мелка и убога. Естественно, она
выбирает первое; ибо, посредствам первого, ею достигается благосостояние
как некоторый вид компенсации неудовлетворенному естеству, она
сознательно становится куртизанкой, презирает всех тех, кто находится
ниже её и любит саму себя более, чем кого-нибудь другого. То есть,
родственное качество в мужичке слабом и инфантильном разрушило
то, что она не правильно растолковала самой себе. Ибо если бы
ей, по воле случая или по её разумению истинному, повстречалось
тело с недостатком, в котором неизмеримая глубина способна впитать
всю её без остатка, переварить все её состояния вместе с костями
и хрящами, способное искусно раздавить её гордыню, то есть оно
есть носитель этой злой силы любви, унижающей всё то, что сознательно
представляется любовью, бьюсь об заклад, она бы не жертвовала
этим телом ни в кои времена, и ни за какие зеленые фантики. Причем,
обязательно нужно себе уяснить, что, как правило, зеленых фантиков
всегда полно у дурня – в народе так и говорят: «У такого-то гражданина
денег, как у дурня фантиков». И быть презираемой дурачиной гендерной
женщине, опять же, становится в тягость. Снова, круг замкнулся,
и в этой тьме, даже разум светит с трудом, потому что он – не
любит, и не любим так, как того ему требуется.

Собственно говоря, я ничего нового тут не придумываю. Это тема
вообще-то стара, как мир. Испокон веков говорится о ней на различный
лад, под различным соусом, в различных объективных условиях, но
везде суть одна: мужчина с деньгами, мужчина без денег – и тот,
и другой, в основе своей дурни. Ибо, так и стремятся прилепиться
и душою своею и плотью, к телу, которое им, в принципе, необходимо
поскольку постольку. Для поддержания, скорее всего, общественного
респекта, в каких бы формах он не проявлялся – будь то общество
богатеев или пролетариев. А всё почему? Потому что нету в людях
понятия любви и, следовательно, стремления тоже нет. То есть,
пусты тела их, не тяжелы они, а эфемерны, не напитаны внутренне
они солью; посему и перестали быть стойкими и настоящими. Всё
более они становятся глупыми и не интересными. А если они не
имеют в самих себе интереса, какого же внимания они имеют право
требовать со стороны? Ведь, внимание – это тот же самый интерес:
без интереса – нет внимания, без внимания – нет интереса. Следовательно,
тогда, когда женщина становится гендерной, то это значит, что
со стороны мужского пола к ней пропал интерес. Конечно же, она
пользуется популярностью в некотором обществе, в котором она интересна
кому-либо, но общество это есть сборище таких же, как и она, неинтересных
тел: некое подобие западного гендерного общества. Именно поэтому
в среде практичной и рациональной, проявляется всё порочное, развратное
и глумливое, которому предаются с похотью достойной «восхищения»
гендерные женщины; именно в ней, как в болоте, застаивается всё
истинное и вечное. Такие женщины постоянно нуждаются в новых,
всё более острых наслаждениях, и, поэтому очень часто случается,
что отвращение и раскаяние у них следует немедленно за тем же
наслаждением, которое казалось им единственным реальным благом,
божеством, достойным всех наших почестей и жертв. Последнее, как
мы имеем возможность убеждаться постоянно во множестве явлениях
нашей действительности, не только влечет за собою извращенные
вкусы, но ещё и толкает этот сорт людей на самые ужасные преступления
– эти последствия внезапной и могучей мании благосостояния, отрицающей
даже естественные законы. Похоже это на то, как влияет воздержание
женщины на её поведение. В этом случае, бывшая застенчивая и тихая
девушка, теряет всякий стыд и скромность, превращаясь в натуральное
гендерное существо; даже кровосмешение для неё становится не чем-то
предосудительным, а, скорее всего, нормой любовной связи. Если
же её потребность не находит быстрого удовлетворения, то дело
может закончиться приступами бешенства матки или сумасшествием:
внутреннее бессознательное чувство страха перед этими явлениями,
зачастую, и толкает её в общество – то есть, подальше от себя
самой, прочь от своего тела, от своей воли под крыло интеллекта.
Но, как говорил Ламетри (философ-медик, кстати говоря), мозг –
это матка духа, которая извращается одновременно с маткой тела.

В силу вышесказанного, в обширнейшем смысле слова, в мире интеллект
противопоставляется воле: в философском смысле первый есть сфера
объективная, символизирующая собою деньги, и всё то, что за них,
возможно, приобрести, то есть, некий эквивалент понятия «золото»;
вторая – есть любовь, сфера субъективная, не имеющая стоимости
и цены, которую гендерные женщины и стремятся удовлетворить за
счет первой сферы. Однако, при этом забывается, что счастье от
удовлетворения или наслаждения не может зависеть от образа наших
мыслей, от работы интеллекта, или даже от наших чувственных переживаний,
ибо, бесспорно одно: нельзя мыслить и чувствовать так, как этого
нам хотелось бы. Следовательно, тот, кто ищет некоего счастливого
для себя идеала посредствам своих рассуждений, тот ищет его там,
где его просто-напросто не может быть; ибо – вряд ли, кто-нибудь
может с этим не согласиться, – любой вид наслаждения, удовлетворения
и, наверное, счастья всецело зависит от воли, то есть, от физиологических
причин. Если мы чуть возвысимся в своём воображении над землей
и представим себе в образе Москвы интеллект и всё денежное, то
остальная часть России – это воля. Вместе они представляют собою
огромный организм государства Российского, как вид единого макроантропоса,
по поводу которого Некрасов говорил: «В столице шум, гремят витии,\
Кипит словесная война,\ А там, во глубине России –\ Там вековая
тишина». То есть, первая часть – активна; вторая – пассивна. Поэтому,
благополучное или неблагополучное существование этого макроантропоса
сводится к приятным или не приятным впечатлениям, которые пассивно
воспринимает воля. Таким образом, мы наблюдаем, как Москва превращается
в материнское лоно, в котором и происходит становление гендерных
женщин; отсюда мы и понимаем, почему последние с расширенными
от безумия своего глазами, убегают от своей сущности, пытаясь
найти отдохновение по ту сторону границы, или по ту сторону океана
в надежде на то, что они могут достичь счастья случайно, в тот
момент, когда его совсем не ожидаешь. И, как не трудно нам догадаться,
такие сознательные представления есть банальная ложь, ибо только
за рационализированным счастьем, то есть, за счастьем вполне сознательно
представляемом, они и мечутся как белки в колесе. И, увы, – сдаётся
мне, – что абсолютно невозможно вложить в их голову понимание
того, что всякая активность происходит из пассивности; вернее
сказать, активность – это возбуждение пассивности, как от 0 происходит
весь числовой ряд, берёт в нём своё начало, или движение автомобиля
всегда начинается с момента его полного покоя. А вот почему это
так трудно для понимания, видит бог, мне пока ещё не дано уразуметь.
Наверное мы это познаем тогда, когда Владивосток станет пригородом
Москвы; но этого нашему поколению вряд ли посчастливится созерцать.
Легче, судя по всему, морскому пехотинцу Тихоокеанского Военно-Морского
Флота по-пластунски проползти от Владивостока до Москвы. Таким
же образом, трудно, как ползти солдату, так, судя по всему, проблематично
и гендерной женщине осознавать свои внутрипсихические процессы,
ибо аффектам воли ужасно трудно пробраться в её сознание, которое
заставлено хламом феминистического шарлатанства, а более конкретно,
абсолютной глупостью и бестолковостью. Мистики, например, так
говорят: Первый мир творится Волей, которая создаёт Закон; Второй
мир реализуется, Воспринимая Волю и её Закон. Это восприятие поддерживает
Единство мира; необходимым условием Восприятия и Единства является
Любовь. Третий мир – это исполнение Воли, которое называется Действием
и всегда сопровождается Разрушением Закона и Единства. Аллегорически,
в одном месте, мне встретилось такое: «Откройте змею иллюзии при
помощи змеи мудрости и спящая змея всползет к месту встречи».
Когда, например, одолевают иллюзорные страхи и ненужные предчувствия
мистики говорят себе так: «Пусть реальность управляет каждой моей
мыслью, и правда будет учителем моей жизни». А одно правило из
«Трактата о Космическом Огне» гласит: «Пусть желания и ум будут
так чисты и соразмерны друг другу, и сотворенная форма настолько
уравновешена, что она не сможет совлечься на разрушительный или
«левый путь».

Собственно говоря, ещё одною стороною, которую гендерные женщины
тщательно скрывают от посторонних глаз, является их отношение
к досугу и одиночеству; я хочу сказать, не то, что они нам демонстрируют,
и не то, что они сами об этом говорят, а именно, их субъективное
отношение к таковым вещам. Если бы, например, хотя бы одна из
них могла бы искренне сказать на манер Публия Сципиона, что она
никогда не пользуется досугом в меньшей степени, чем тогда, когда
она им пользуется, и никогда не бывает менее одна, чем тогда,
когда она одна, то, juro por dios, я бы снял перед ней шляпу,
и слегка бы преклонил голову в знак уважения к её персоне. Ибо,
такая женщина по поводу любви сказала бы приблизительно следующее:
«Она никогда не любит в меньшей степени, чем тогда, когда она
любит, и никогда не бывает более любима, чем тогда, когда она
любима». Действительно, такую женщину трудно назвать гендерной,
даже, скорее всего, и невозможно. Гендерную же женщину, наоборот,
досуг уже не наслаждает, а одиночество гнетет. Она не может в
этом никому признаться, потому что сильно привязана к мнению окружающих;
она так же, как и они, по закону тождества, представляет себе
будущее презрение к её персоне, что и делает её более зависимой,
чем она является теперь. Ведь, она более всего боится своего отвращения
к человеку, а равно, как и свою жалость к нему. В ней и жалость,
и отвращение как бы объединяются, по Ницше – «спариваются», что
и страшит, и угнетает. Внешнее же благополучие, то есть, отсутствие
объективной нужды, дополняют мрачными тонами тоскливое состояние
души: причины всего этого лежат у гендерной женщины в бессознательном.
«Есть лишь одно, – говорил Юнг, – что может эффективно противостоять
бессознательному, и это – безусловная нужда. Внутренняя нужда
может преобразиться во внешнюю, и покуда существует подлинная,
а не просто деланная, внешняя нужда, до душевнобольных проблем
обыкновенно и дела нет». Сегодняшние естественники, мимоходом
говоря, в рядах которых, вероятно, пребывает масса женщин рассудительного
склада ума, вносят великую смуту в головы людей, безусловно, им
доверяющим, что отрицательно сказывается на всём строе мышления
вообще нынешних женщин. Одна такая интеллектуальная голова, как-то
рассуждала в телевизоре на тему «Общество и природа». Говорила
она так: «Общество желает, чтобы природа и.т.д., и.т.п.». Вдумайтесь,
я вас умоляю, в постановку фразы. Покажите мне, или дайте возможность
насладиться созерцанием этого нечто, которое, – применительно
к России, – может одновременно желать более чем сотней миллионов
желаний (то есть, стольких, сколько членов и составляет это гипотетическое
общество). Пусть это гендерное чудо возжелает, чтобы я был счастлив!
Неужели оно до такой степени жадное божество, что не может заставить
природу наполнить меня благодатью? Пусть оно хотя бы
чего-нибудь пожелает, и я поверю, что оно существует! Нет такого
понятия в материальном мире - «общество», нет его и как некоего
объекта в мире, вообще само по себе оно не существует – это натуральная
фантазия нашего больного интеллекта, или гендерного мышления:
ибо, нет ничего такого в мире, во Вселенной, во всем Космосе,
которое могло бы желать, чтобы природа поступала или действовала
по чьему-то желанию. Тем более тогда, когда этого кого-то зовут
«Общество». Назовите последнее стадом, толпой или кучей, и это
будет одно и тоже: а в чём, собственно говоря, разница? И где,
вообще, возможно наблюдать, чтобы стадо или толпа что либо желали
сами по себе? В них желает всегда один – пастух; в стаде коров
– бык; в прайде львов – лев; в стае гиен – самка гиены, с гениталиями
самца из папье-маше; и так во всех, без исключения, случаях. Но
гендерные женщины как раз таки мыслят обратным образом - образом
плоского оптимизма, который говорит им, что всё в мире творится
человеком, и от этого самого человека только всё и зависит, ибо
он сам "Творец" своей судьбы, и творит он её по своему собственному
желанию. Опускается при этом, что сотворенная таким образом судьба,
одновременно с этим судьба и трагичная, горькая и несчастливая.
Примеров этому – миллионы (если не миллиарды). Поэтому и всякое
осмысление своего бытия в философском смысле, должно начинаться
с понимания того, что в природе ничего просто так не происходит,
всякое явление происходит согласно неким причинам, всё в природе
закономерно, и подчиняется естественному закону, закону воли в
природе. От человека, от его желаний и намерений, абсолютно ничего
не зависит, он раб этой самой воли в природе. Единственное, что
он может сделать для самого себя полезного – это познать волю,
в обширнейшем смысле слова, и жить в гармонии с ней, то есть в
гармонии с чистой, святой природой.

Итак, явление гендерных женщин в новейшей истории нашей страны,
связано с тем фактом, что мужчины стали слишком изнеженно любить
женщин, то есть, сразу же, они перешли в разряд «не настоящих
мужчин». Может быть, и правы женщины, в этом смысле, ибо настоящее
своё мужество сегодняшние мужчины демонстрируют в схватках за
место на рынке, где они торгуют ширпотребом, за место в офисе,
где процент от сделки выше, или просто в очереди к кормушке, у
которой толпится разношерстная мужская публика. Действительно,
настоящий бойфренд нового времени вроде бы подходит под статистические
данные гендерных исследований, которые его вносят в колонку с
наименованием – «практичный семьянин», но, с некоторыми оговорками.
Одна из них, наверное, самая главная, ужасно не нравится гендерным
женщинам это – практичная жадность! Но что же вам снова нужно,
гендерные вы наши представительницы прекрасного пола? Ведь, вы
же мечтаете о глупом мужчине. Так вот и берите его: жадность и
глупость – это две неразлучные сестры, две стороны одной медали.
Всё равно, не подходит, по определению. И сдаётся мне, что никогда
не будет подходить, пока таковой бойфренд не научится презирать
женщин, а не любить их за оказывающее им ему наслаждение; тем
более он зачастую пользует проституток, что уже ополовинивает
возможность полноценного удовлетворения естественной потребности,
в которой пребывает не только конечный акт, как нечто единственное
и одинокое, а целый комплекс от самого мимолетного знакомства,
и далее, переходящий в длящийся момент, и обрывающийся мгновенным
действием воли. Зато это уже явление, имеющее в себе и начало,
и середину, и конец – оно, следовательно, полноценно. Вот поэтому
и презирают гендерные женщины мужчин для того, чтобы мужчины,
наконец-то, начали презирать их самих. «Где же вы, настоящие мужчины,
– кричит гендерная женщина, – куда делись ваши бесплодные обещания;
ведь, мне необходимо обманываться: где ваши постоянные измены;
ведь, мне необходимо ощущать собственнический инстинкт, чтобы
знать, что он ещё жив, и я хочу стать для тебя тем, кем была Мазина
для Феллини: почему вы не презираете меня, как раньше; ведь, я
же должна быть более покорной, чтобы чувствовать свободу, во всех
её проявлениях, ибо я тогда её возжелаю всем сердцем моим, и всею
моею душою: скажите, что вам нужно, чтобы вы были рядом со мною;
ведь, самое главное, что мне необходимо – это чтобы рядом со мной
просто был настоящий мужчина!». И, увы, я ничем не могу возразить
ей. Она, к великому моему сожалению, права; но, всё равно, это
не даёт ей права становится гендерной, ибо начало и конец мира,
то есть всех его явлений, необходимо искать в нас самих, а не
где-то там, на периферии нашего бытия вообще.