Онтологические прогулки

 

 

 

 

                                       Э. Левинас

 

 

Субсистенциализм означает быть устойчивым, существовать благодаря самому себе. Понятия субсистенциализм и субсистенция происходят от латинского слова subsistere, что означает стоять под или стоять на месте, это тот способ существования, который является самодостаточным и независимым от какого-либо субъекта, а также существо, которое существует таким образом.

Так понятая коннотация термина субсистенция позволяет мне постулировать наличие абсолютно-автономных объектов (далее ААО). Любой объект абсолютно-автономен, даже если он является частью некоторого целого. Лист дерева такой же ААО как и дерево; в смысле субсистенции они даже никак не связаны друг с другом. Это же относится и к субъекту. Вообще для субсистенциализма нет проблемы субъект-объектного различения, поскольку субсистенция (что будет ясно далее) не содержится в пространственно-временном континууме, она субсистирует за пределами всего, что есть, сама не будучи тем, к чему возможно применить понятия существование, (не)существование, бытие, небытие, ничто и прочее такого рода. В нашем случае, когда мы утверждаем, что некоторый объект существует, мы подразумеваем, что субсистенция этого объекта обозначается «под-существующей».

К объектам, которые субсистируют за пределами наших знаний, чувственных восприятий, представлений, ощущений, опытов относятся такие понятия, как мировая ядерная война, внезапное уничтожение всего живого, коллективная смерть человечества, глобальное потепление и прочее подобное. Эти глобальные по сути ААО в обычном смысле слова не существуют, не обладают бытием/небытием, не относятся к Ничто – они субсистируют, являются субсистентами. Что мы можем знать или как мы можем себе представить ААО «Мировая ядерная война», если она никогда не случалась, сейчас не ведется, и может лишь возникнуть в будущем? В каком опыте мы обнаруживаем ААО «Внезапное уничтожение всего живого», если не бывает опыта без живого? Как мы ощущаем ААО «Смерть человечества»?

Классическая проблема критерия истины (соответствия субъективного знания/понятия его объективному предмету/объекту)  состоит в том, что практически все известные философские эпистемы сводят эту проблему к отношениям разума с объектами. Корреляционизм, например, предлагает корреляционный круг, в котором говорится «никакого Х без данности Х, никакой теории Х без полагания Х». Мы можем отмахнуться от этого аргумента, как от назойливой мухи. Однако мы можем увидеть, как субсистенциализм выходит из этого круга. Из аргумента следует, что не разум определяет существование объектов, а наоборот существование объектов определяет наличие понятий о них. Сначала Х должен быть дан, чтоб возник его ментальный коррелят Х. То есть разуму, для того чтобы быть, первоначально необходимы объекты. Пусть нам теперь корреляционист предъявит свой корреляционный аргумент, используя вместо абстрактного «Х» конкретный ААО «Смерть человечества». Это звучит воистину нелепо, потому что нет никакой смерти человечества без данности «смерти человечества». Но если «смерть человечества» станет данностью, то у этой данности не может быть никакого ментального коррелята, поскольку с указанной данностью исчезает и разум, который бы мыслил эту данность. Второй выход из круга звучит следующим образом: есть Х без данности Х. То есть, мы только и можем мыслить смерть человечества, если она не является данностью. Круг разомкнут, корреляциониста прошу выйти из него.

Когда человечество катится в пропасть, когда цивилизация и всё, что есть живого на Земле, стоит на краю бездны в терпеливом ожидании мирового ядерного Армагеддона, в результате которого будет уничтожено всё живое, – а может и сама планета Земля, – нет необходимости размышлять о каких либо вопросах, потому что на них некому будет ответить. Конец мировой истории человека не за горами. Терроризм уже стал государственным явлением. Сегодня не босоногий моджахед, подрывающий себя на рыночной площади, символизирует мировой терроризм. Ему на смену пришли государственные режимы, которые для подготовки террористических актов используют искусственный интеллект, космические спутники, громадные бюджеты и колоссальный научный потенциал. Прогресс человечества обратился в яд для него.  

Философия (и не только она) не задается – и не задавалась никогда – вопросами типа, что такое внезапное уничтожение человечества или как выглядит смерть всего живого, после которой (что важно) ничто не воскреснет вновь, и не останется ни единого наблюдателя? Почему человечество [благодаря самому себе] идёт к своей погибели? Почему оно само производит именно такие средства, которыми себя и уничтожает? Если завтра человечество погибнет, то, собственно, о чем сегодня размышлять? Это не вопрос, это субсистенциальный упрёк, который внешние пустоши бытия шлют человеку. По факту, всё живое уничтожено, ничего нет, свет выключен, и включить его некому.

Теологам с их теологией в так поставленном вопрошании делать нечего. Рай, загробная жизнь, ад и прочие трансцендентные объекты решительно отличаются от абсолютно-автономных объектов, о которых я говорил выше, именно тем фактом, что относительно-автономный объект (ОАО) «Загробная жизнь» предполагает продолжение животворящего спектакля после того, как занавес опущен. То есть, в загробной жизни жизнь продолжается, там есть, кому включить свет. Но, спрашивает субсистенциалист, если бог есть, то какой смысл этот бог вложил в ААО «Внезапное уничтожение всего живого»? Со смертной живой единицей все понятно, вариантов осмысления цепи рождений и смертей предостаточно, экзистенциальных смыслов здесь легион. Однако нет ни единого ответа на вопрос, какой смысл в уничтожение всего живого, которое при этом не погибает, а воскресает в другом мире? Неужели творение выращивало людей от единицы до миллиардов, чтоб в один прекрасный момент прихлопнуть их всех галактической мухобойкой?   

Поэтому субсистенциализм придерживается позиции радикального реализма в вопросе философствования за пределами людей в духе спекулятивного реализма Хармана (Грэм Харман «Спекулятивный реализм: введение»): субсистенциализм это философия не людей. Не люди и не то, что с ними связано являются объектами исследования, а глобальные ААО. Так понятые объекты субсистируют друг с другом за пределами наблюдателя-человека. Для этих субсистенций люди не нужны, они им иррелевантны. Рефлексия по поводу людей (человека) является устаревшей экзистенциальной философией, которая продолжается не благодаря самой себе, а благодаря административному ресурсу, ангажированности или идеологическому регулированию. Субсистенциализм здесь полемизирует с экзистенциализмом, критически относится к его основному догмату – смыслу бытия человеческой реальности.

Если взять в скобки человеческую реальность и всё человеческое, значит в скобках оказывается и философская наука. Тогда выясняется, что мы ничего не можем сказать и об объектах, а если и говорим (как это делает Харман), то сталкиваемся с критикой (например, со стороны Брассье), заявляющей о том, что мы делаем совершенно произвольные высказывания о вещах-в-себе. Однако такая позиция подразумевает и то, что мы обо всем делаем произвольные высказывания и вряд ли отыщем хотя бы одно понятие, которое не было бы произвольным.

 

ЧТО ТАКОЕ СУБСИСТЕНЦИАЛИЗМ

Субсистенция имеет множественную причинность. Субсистенциальный объект «действует» во все стороны сразу и одновременно. Чтобы схватить эту многозначность необходимо сначала исследовать одновременное бытие автономных объектов никак друг с другом не связанных, отталкиваясь от объективно-ориентированной онтологии Хармана. Вопрос отсюда возникает сам собою, а именно как возможна [субсистенция] ААО? Кант решительно полагает существование вещей самих по себе. Однако утверждением непознаваемости таких вещей он автоматически признает зависимость существования от познания. Описав во всех мыслимых подробностях метафизического интеллектуального относительно-автономного субъекта (далее ОАС), Кант зачем-то включил его в мир взаимодействующих взаимозависимых явлений. Иными словами, в философии сложилась ситуация при которой абсолютно-автономный объект был исключен из необходимой рефлексии о нём. Вся нагрузка легла на плечи относительно-автономного субъекта. Он оказался по рукам и ногам связанным довлеющими над ним отношениями с относительно автономным объектом (ОАО).

Абсолютно-автономный объект (ААО), по сути, оказался немыслим, поскольку мыслимыми согласно кантианским установлениям могут быть исключительно отношения между вещами или отношения отношений без вещей. Но мы полагаем, что такого быть не может и не должно. Поэтому настоящим сочинением я открываю экспозицию философских манифестаций, посвященных теме субсистирующих ААО. 

Субсистировать означает сохранять устойчивость [благодаря самому себе]. Конкретный объект, к примеру, сосна, во всех своих изменчивых манифестациях в пространстве и во времени для сознания суть устойчивая [благодаря самой себе] одна и та же сосна постольку, поскольку (выскажу сразу основной пункт субсистенциализма) сосна устойчива не в сознании её представляющем, а как она сама субсистирующая [благодаря самой себе]. Джек Лондон полагал, что если от некоторого человека отнимать его части (руки, ноги и прочее), то даже если отнять всё его тело, он как определенное индивидуальное Я останется неизменным.

Всякий индивидуум не сомневается в своем существовании, заботится исключительно о нём, ищет для него [своего существования] блага, мыслит или не мыслит решительно [благодаря самому себе]; каждый знает, что он существует, благодаря самому себе, что-то делает и вообще живет, благодаря личным достоинствам и недостаткам; любой это осознает, хотя этому осознанию его не учили, живёт ни кого по этому поводу не спрашивая, ни с кем не советуясь. Но подобное очевидное положение индивидуума, как мы увидим дальше, не является своего рода истиной в последней инстанции, поскольку само оно, хотя и преподносит очевидное в неявной форме, все же не охватывает все обстоятельства дела, связанного с самим утверждением очевидной индивидуальности объектов. Потому что субсистенция корректирует, например, формулу «заботы о себе» вопрошанием, благодаря чему совершается эта самая забота. 

Любое определение грешит ограничением. В нашем случае его краткость и вовсе может сбить с толку осведомленного в теме специалиста. Чтобы исключить недоразумения, предлагаю изменить сложившуюся схему представления философских экспозиций, в которых сначала даётся краткая история термина, а затем выводы и прочие аргументы, доказывающие основное положение дела. В данном исследовании будут представлены понимание термина, экскурс в его историю и развернутые выводы по существу представляемого здесь учения. В случае использования стандартного способа изложения, как позже станет ясно, моя теория относительно трактовки термина Subsistentia несколько не соответствовала бы его «официальным» коннотациям. Подобные коннотации, ставшие устойчивыми, упускают важнейшие детали сути дела, что приводит к черным дырам в известных теориях. К одной из таких черных дыр я отношу и термин subsistentia и все произведенные от него понятия. Основное из них – это знак равенства между значением  «существование» и existentia. Отсюда происходит первая (и основная) цель теоретико-практической разработки учения субсистенциализма в качестве самостоятельной философии, отличной от философии экзистенциализма. Позже мы обратимся к критике отождествления субсистенциализма и экзистенциализма. Здесь же отметим только, что субсистенциализм не интересует и никогда не интересовало существует нечто/ничто или не существует. Субсистенциализм отвечает на вопрос, благодаря чему субсистирует нечто/ничто. Так одно дерево субсистирует не так же, как и другое дерево того же вида. Потому что оба дерева субсистируют [благодаря самим себе].

Тема существования вещи (в смысле subsistere) благодаря чему-то, например, другим вещам, разрабатывалась Гильбертом Порретанским: «Под субстанциями он (Боэций – курсив мой – С. Р.) в данном месте предпочитает понимать то, что субсистирует, а не то, благодаря чему (quibus) происходит субсидирование» [Неретина 2001, 381]. Гильберт Порретанский ввёл в употребление (ныне совсем заброшенное) уточнение по поводу идеи интерпретации quo est как «то, благодаря чему вещь есть». И это самое «благодаря чему вещь есть» Гильберт называет другой сущностью, а субсистенцию он различает на видовые, родовые и акцидентальные субсистенции, которые составляют индивидуальное свойство чего-то, благодаря которому нечто является индивидуумом. В этом пункте, как понятно, сохраняются предубеждения относительно наличного присутствия множества, из чего обосновывается существование одной вещи благодаря другой вещи. Однако я не признаю, что такая позиция аннигилирует наличие объектов субсистирующих [благодаря самим себе]. Тот же лист дерева так же субсистирует [благодаря самому себе] только лишь менее заметным способом, чем дерево или лес. Кленовый лист например субсистируя в иных дереву клёну сущностях (эмблема государства, песня о рыжем кленовом листе) устойчиво остается кленовым листом равно так же, как и дерево во всех возможных состояниях (столах, стульях, тумбочках) устойчиво остаётся деревом. Поэтому второй целью нашей теории является цель произвести археологические раскопки по извлечению из забытья утерянных или выброшенных за ненадобностью коннотаций понятия subsistentia. Это делается для необходимости формирования в будущем понятного субсистенциального суждения.

Знание о том, что существует или не существует, – как соответствие понятия предмету, – вряд ли может называться знанием, поскольку такое положение дел создает противоречие, которое знанием быть не может. Ведь, если у человека, к примеру, нет ума (способности суждения, природного ума (Mutterwitz у Канта)), то знание как следствие обучения ему недоступно; если же у человека есть ум, то знание как само по себе и как следствие обучения, в принципе, бессмысленно. Следовательно, никакое знание невозможно. Поэтому, во-первых, ААО более, чем знание о нём, и потому знание несводимо к нему; знакомый белый лист определяется не только знакомым белым цветом, а белый цвет принадлежит не только белому листу. Во-вторых, ААО более, чем его признаки, свойства, условия и прочее и потому мнения о нём несопоставимы с ним. В бамбуковом медведе или домашнем коте бамбук и дом никаким образом не являются свойствами медведей и котов, а медведи и коты никаким образом не определяют бамбуки и дома. Из этого следуют отрицательные ответы на вопросы о том, являются ли знаниями результаты обучения или является обучение причиною знаний или возникают ли знания благодаря обучению. Знание как теоретическое или практическое многократное повторение одного и того же грешит тем несоответствием, что оно не принимает во внимание момент незнания. Например, мы точно знаем, даже истинно уверены в том, что мать помогает ребенку делать первые шаги в жизни. Если мы увидим в следующий раз самостоятельно идущего малыша, который начал ходить без посторонней помощи, мы сделаем ложный вывод, что мать помогла ему начать ходить или сможем предположить невозможное – самостоятельное действие ребенка. Вполне очевидное движение возникает как предположение невозможного или как само по себе невозможное, в чем и коренится незнание очевидного факта. Отсюда мы можем даже вывести, что никакой самостоятельности в мире не бывает, всё что есть, зависит друг от друга, обращается одно в другое, общается друг с другом или существует благодаря другому, заимствует от другого своё собственное бытие. Однако, мне доподлинно известно, что есть дети, которые начали ходить самостоятельно [благодаря самим себе].

Действительно ли знание, основанное на чувственной данности, оказывается невозможным? Теоретики-апологеты просвещения (образования) утверждают, что цель университетского обучения сводится к тому, чтобы обучать студентов структуре определенного рода знаний. Это обучение создаёт в сознании ученика паттерн, благодаря которому он в дальнейшем (даже бессознательно) будет следовать. Как считают, на чистом листе сознания учеников учителям надлежит выписывать великие истины. Такой устоявшийся подход академиков имеет изъяны. Формулировка первого изъяна принадлежит Дж. Сэлинджеру: «Ничто, сказанное одним человеком, не может помочь другому. Каждый должен идти своей дорогой». Не только слова другого, но и опыт другого никак не помогает человеку. Нетрудно экстраполировать: своя дорога существует у всего, что есть. Второй изъян: великие «истины», записанные на чистом листе сознания неофита могут оказаться посредственными каракулями, устойчивость к истиранию которых не даст убрать их с этого самого чистого листа сознания, которое уже перестало быть чистым, что способен подтвердить техно-практический экспериментализм с его исследованиями.

Итак, своя дорога существует у всего что есть, включая людей и нелюдей и объекты за пределами человеческого сознания. Таким образом третьей целью является доказательство того, что:

(а) личным индивидуальным существованием обладают не только люди, но и объекты, иначе – всё, что есть;

(б) объекты не едины, а автономно индивидуально субсистируют.

В связи с упомянутыми выше положениями вводятся термины абсолютно-автономные объекты (ААО) и относительно-автономные субъекты (ОАС) и анализируется различие между субстантами, существующими благодаря другим и субсистентами, субсистирующими [благодаря самим себе]. Тем самым реализуется четвертая цель субсистенциализма – преодоление зависимости от причинной картины мира, которое (преодоление) в философии назрело давно, и от которого философия должна радикально освободиться.

И, наконец, пятая цель: представление о методе философского субсистирования.   

Итак, нам следует далее погрузиться в историю термина Subsistentia. Заметим, что будут приниматься во внимание те теории, которые употребляют в своих определениях понятия, связанные с термином Subsistentia.

Очертим контуры будущей экспозиции. Чтобы сделать их детальными, необходимы некоторые пояснения, поскольку самого понятия «субсистенциализм» мы не находим в истории философии.

 

 

История термина Subsistentia

 

1. Subsistentia как Другое, Единое

 

Другое означает, что все сущностные признаки вещей – это одно, а субсистенция их это другое, которое не определяется никакими сущими признаками, и которое существует, как боги у Лукреция, исключительно благодаря самому себе [ни в чем другом не нуждаясь].

 Сколько бы мы не анализировали или не синтезировали сущности, это будет кругами или рядами определять только лишь сущие признаки, нисколько не приближаясь к субсистенции. Боэций по поводу субсистенции выразился так: diversum est esse et id quod est. Переводят эту фразу так: «Разное[1] – это бытие и то, что есть». Жильсон комментирует фразу таким образом: «Всякое индивидуальное сущее есть уникальный набор акциденций, не сводимый ни к какому иному» [Жильсон 2010, 113]. Главным словом в этом предложении является слово «набор».

Что такое сам по себе «уникальный набор акциденций»? Является ли он субстанцией, акциденцией или субсистенцией? Каким методом из смешенного характера выделился уникальный набор или что его выделило и что смешало? Нечто, не сводимое ни к чему иному, в силу этой самой несводимости, и есть иное? В сущности, понятие «уникальный набор» невозможно представить без понятия «акциденций». Следовательно, сам по себе «уникальный набор» вполне есть одна из множества акциденций, которой рассудок примыслил другие понятия об акциденциях, и так до бесконечности.

Но, если мы не находим существования «уникального набора», то это не означает, что мы также не находим субсистенцию «уникальный набор». Поэтому и можем выяснять причины, по каким субсистенция всецело обращена к самой себе, являясь при этом устойчивой формой иного – самой себя. Следовательно, как говорит Боэций, est atque subsistit.

Кант различает субсистенцию как одну из категорий безусловного единства, которое лежит в основе единства возможного восприятия; другие три категории у него есть категории реальности, единства и существования. Здесь речь идет о том, что душа таким образом сама по себе познает. В первом издании «Критики чистого разума» в разделе «Критика 2 паралогизма трансцендентальной психологии» Кантом представлена следующая схема познания души: «Безусловное единство отношения, т. e. она познает самое себя не как [чему-то] присущая, а как обладающая субсистенцией» [Кант 1994, 544]. Слова Канта говорят о том, что душа познает самое себя, благодаря самой себе, поэтому она обладает субсистенцией. Следует также отметить, что Кант различает субсистенцию отношения от существования в пространстве, где душа «познает самое себя не как сознание многих вещей вне ее, а только как сознание своего собственного существования, причем все другие вещи суть только ее представления» [Там же].

 

2. Subsistentia как Лицо (Персона)

 

Субсистенция в субстанции у Канта выступает множеством лиц. В мистической религиозной традиции субсистенция выступает единой персонализацией Христа:

«Созерцаемый монахиней внутри себя образ Христа обладает совершенно особым статусом /... / На языке латинского богословия такая реальность называлась «субсистенцией»» [Реутин 2020].

Боэций в трактате «Против Евтихия и Нестория» индивидуальное лицо (персону) называет субсистенцией (ипостасью). Субсистенция у него есть «субстанциально существующие по-отдельности (particularitor substantes) субстанции /…/ Субсистенция — это то, что само не нуждается в акциденциях для того, чтобы быть. А субстанция — это то, что служит неким подлежащим для других акциденций, без чего они существовать не могут» [Боэций 1990, 173]. Также субсистенция относится и к богу, в том смысле, что «Он есть ούσίωσις то есть субсистенция, ибо Он существует (subsistât), не нуждаясь ни в чем [для того, чтобы существовать]» [Там же, 175]. Субсистенция, так понятая, предполагает личное существование id quod est не сводимое ни к чему иному. Поэтому, субсистенция, собственно, и есть индивидуальное свойство объекта: моя субсистенция, я субсистирую и т. д.

Жильсон приводит такой пример. Человек состоит из материи, организованной в тело и душу, последняя из двух организует материю в тело. Душа – это то, благодаря чему человек есть то, что он есть; то есть, душа – это то, благодаря чему есть то, что есть и, поскольку она вызывает его к бытию, она есть его бытие. Бытие составной субстанции есть форма, благодаря которой эта субстанция есть то, что она есть [Жильсон 2010, 113]. Этот пример показывает, что «части» субстанции существуют благодаря другим «частям». При этом вся проблема упирается в то, что есть, а не в то, благодаря чему нечто есть. И поэтому в субсистенции id quod est субсистирует индивидуальная форма, несводимая к существованию – лицо (персона).

 

Главный вопрос, который ставит субсистенциализм (или который стоит перед субсистенциализмом), есть вопрос, как субсистируют [благодаря самим себе] (и субсистируют ли вообще) объекты, за пределами человеческой реальности. Проблема здесь возникает на новой основе, на основе индивидуализированной субсистенции. При этом в дальнейшем мы не намереваемся заострять внимание на индивидуальных вещах, иначе – на материальных и психологических вещах объективной реальности. Мы перенесём проблему в плоскость индивидуальности глобальных объектов, а именно таких объектов, которые не являются людям ни в представлениях, ни в чувственном созерцании, ни в опыте.

 

3. Subsistentia как самостоятельное само по себе существование

 

Фома Аквинский субсистенцию отличает как самостоятельное бытие субстанции, где субстанция субсистирует (subsistere) самостоятельно, то есть сама по себе и для-себя. «Итак, на первое надлежит ответить, что "возвращение к своей сущности" есть не что иное, как самостоятельное существование вещи в самой себе» [Аквинский 2006, 181]. При этом, если строго следовать «Сумме теологии», особенно мест касательно познавательных способностей, то невозможно обойти стороною вывод о том, что «познавательные способности, существующие сами по себе, познают себя» [2006, 182]. То есть, познавая объекты, вещи познают лишь себя и благодаря себе. С другой стороны, по Аквинату, самостоятельная субстанция сама по себе не есть, а получает бытие от другого. При этом она не лишается самостоятельности; «ибо мы называем самостоятельно существующим (subsistere) то, что существует не в ином, но в самом себе» [2006, 383]. Здесь неважно происхождение существования и благодаря чему оно было получено, ибо получить существование от иного не означает получить также и существование в этом самом ином. Кант, судя по всему, использовал в определение вещей самих по себе парафраз Фомы. Главное здесь не непознаваемость вещей самих по себе, а их замкнутое самостоятельное автономное существование. Существуют ли они вне сознания или в сознание, проблема не самая основная. Даже материализм допускает существование объектов за пределами сознания. Но быть самостоятельным, по Фоме Аквинскому, со слов Жильсона, означает не просто факт бытия, а самостоятельное поддержание самого себя. Для того, чтобы определить бытие вещей самих по себе существующими, вещи должны самостоятельно поддерживать самих себя, тем самым определяя своё собственное существование. ««Субстант» – пишет Жильсон, – это существующий в данный момент индивид, о котором говорится, что он есть субстанция, поскольку он несет (поддерживает) с собой (sub stat) определенное количество акциденций» [2010, 200].

 

Самостоятельность субсистенции была оговорена рядом с сущностью вещи, поскольку только через ее посредство она только и смогла бы возникнуть как факт существования, – вещь существует равно в том же значении, что вещь есть некоторая сущность. Словосочетание «вещь существует» уже определяет самостоятельный (сиречь индивидуальный) характер сущности вещи. «Ведь поскольку она (essentia), цитирует К. Морескини из «Собрания антиарианских писаний», не нуждается в каком-либо вспоможении извне ради сохранения себя самой, она называется также “субстанцией”, поскольку то, что наличествует всегда, наличествует в её недрах и существует (subsistere) в русле силы её собственной вечности» [Морескини 2011, 249].

 

Таким образом вопрос в философии никогда не ставился. Дефиниция ipsum esse subsistens относительно Бога у Коплстона и вовсе лишена смысла: «…как нам быть в случае с утверждением, что Бог есть существующее само по себе бытие (ipsum esse subsistens)? Возможно ли, что высказывание обретет ясный и понятный смысл при условии, что мы будем иметь в виду следующее: под данным высказыванием подразумевается то, что оно, очевидно, не несет в себе смысла, а именно что «Бог» — имя для всей совокупности существующих вещей?» [Коплстон 2003, 484-485]. 

 

3/1. К вопросу рационального ограничения свободы самостоятельного существования вещей самих по себе

 

В интерпретации Вестфаля рациональные суждения Канта суммируют то, что называется единственным врожденным правом на свободу, относящейся к неписаной «практической антропологии» Канта. Этих суждений два:

 1) в связи с тем, что мы не можем ничего создавать из ничего, то нам и не следует ни пытаться, ни желать, ни делать ничего, не имея воли использовать различные материальные ресурсы (как минимум, воду, воздух, продукты питания);

2) мы все вместе занимаем ограниченную поверхность Земли, следовательно, не имеем возможности избегать друг друга, поэтому нам не обойтись без общественных, публично признанных, легитимных практик обретения, владения и использования вещей [Вестфаль 2023, 183].

Если не брать во внимание практику узуфрукта, к которой эти два пункта относятся, то из них вполне конкретно видно здравомыслящее разрешение мыслить существование [благодаря другим] и запрет на рассмотрение предмета субсистенции [благодаря самому себе] как противоречащего этому самому здравому смыслу.

С одной стороны, нам говорят, что мы физически не можем быть благодаря самим себе (субсистировать), поскольку нам необходим внешний минимум ресурсов; с другой стороны, также утверждают наличие других людей, которые только своим присутствием отрицают саму возможность субсистенции. Жильсон говорит, что человек существует благодаря душе, Кант у Вестфаля утверждает, что человек существует в арендованной комнате благодаря воздуху, воде и продуктам питания, а теологи доказывают, что человек существует благодаря богу. Здесь мы имеем дело с давним, устоявшимся, и вполне дискредитировавшим себя, представлением о том, что наличие в пространстве множества сущностей означает, в силу одного только их наличия, неспособность каждой отдельной из них субсистировать. У Морескини мы вычитываем цитаты из Илария: «Итак, повсеместно у Илария можно обнаружить subsistere в абсолютном употреблении [существовать] или же в сочетаниях «получать существование от Бога» («О Троице», V 37; VI 11; VIII 11), «получать существование от Отца» («О Соборах», 22, 497 С и т. д.) и им подобных» [Морескини 2011, 248].

Как мы знаем, сущности получают существование от других сущностей. Однако: если говорится, что человек существует благодаря воздуху, то благодаря чему существует воздух? Цепь, порождаемая подобным вопрошанием, не имеет конца, поскольку вопрошание обращается в мире и ментальных и материальных веществ. Если мы примем во внимание бытие Духа, то, к примеру, апеллирование к воде, воздуху и продуктам питания нелепо. Также не имеет смысла апеллирование к продуктам питания и к субсистенции,  – субсистенция не может иметь место, благодаря воздуху, воде и продуктам питания, а также она не существует в кругу других сущих. Ибо id quod est радикально отличается от субсистенции. Равно так же, как отдалены друг от друга субстанты и субсистенты.    

Но даже при очевидном бытии субсистенции, она все равно однозначно встречается с обширнейшей критикой со стороны коллективного сознания. Быть среди сущностей и заявлять о том, что субсистируешь [благодаря самому себе] значит отрицать в силу наивного заблуждения очевидное суждение, которое объединяет существование вместе с другими, существование благодаря этим самым другим и существование других, благодаря моему существованию. С другой стороны, быть самостоятельной личностью, по мнению наивного заблуждения, означает постоянно совершать выбор некоторого определенного сущего-среди-сущих, для того чтобы быть ответственным и за свой выбор и за эти самые сущие, которые подверглись выбору в соответствие с законами общежития. Между прочим, выбор здесь есть суть выбор рационально свободный, в котором рациональное суждение основано на знании фиктивной правильности. Наивный рационализм здесь заблудился до неспособности даже вообразить субъективный эгоизм при условии, что активность субъекта и есть форма фиктивной ответственности.

 

4. Subsistence как средства к существованию

 

Б. Миронов в трехтомнике «Российская империя: от традиции к модерну»  производит понятие «субсистенциальное» от английского subsistence — средства к существованию [Миронов 2015 III] . Так возникают субсистенциальное отношение крестьян к земле и собственности вообще, субсистенциальная (минималистическая) трудовая этика, субсистенциальная трудовая мораль, где труд не цель и смысл жизни, а средство добывания пропитания, а в христианских обществах труд есть наказание за первородный грех. Субсистенциальная трудовая этика произошла из менталитета, присущего человеку традиционного общества. «Субсистенциализм народа, – пишет он, – являлся слабым местом российской экономики и создавал дополнительные социальные и экономические трудности для прозападной модернизации», поскольку субсистенциальное, понятое минималистически, в самом деле, могло иметь целью лишь обеспечение простого выживания. В данном случае Subsistence выступает в качестве аналога прожиточного минимума. 

Минималистическое понимание субсистенции в нашем смысле безусловно  отправляет во все пункты наших исторических манифестаций, где мы говорили о личном характере субсистенции. С другой стороны, книга Миронова подспудно показывает, что средства к существованию принадлежат структуре личного бытия, личности. Эти средства не разбросаны по миру, но являются тем, благодаря чему существует личность. Этим самостоятельным бытием для-себя, что очевидно, пока еще только должен обладать индивидуум, поскольку Subsistence это и прожиточный минимум, который зависит теперь уже от внешних факторов. Здесь определение меры прожиточного минимума, хотя и подразумевает право индивидуума на средства к существованию, все же должно сопровождаться обязательствами солидарности со стороны остального общества, потому что индивид рождается в обществе, которое уже существовало до него… и далее по известному сценарию.

Экономическая, общественная и социологическая интерпретации Subsistence впитали в себя практически все негативные значения, указанные выше. При этом субсистенция так и осталась нераскрытой, поскольку самому термину придали негативное значение «существования», что в некотором смысле не верно. Миронов употребляет значение прожиточный минимум к Subsistence, далее трансформирует его к средствам к существованию, и более того превращает в этический принцип, даже не анализируя катастрофическую пропасть развернувшегося абсурда посреди всех этих обозначений.

К слову сказать, и в самом деле термин «существование» в английском и русском языках имеет негативные коннотации. Когда мы говорим «не жизнь, а существование» или «влачить жалкое существование», то подразумеваем под существованием бедность, нищету, безнадегу. Слово «существо», обращенное к человеку, и вовсе имеет оскорбительный характер. С другой стороны, понятие «существование» отличается от жизни тем, что оно применимо ко всему существующему; тогда как жизнь – лишь к тому, что живет: человек живёт, стол существует, но и человек существует. Коротко говоря, неодушевленная природа не живет, но существует…

В англоязычных современных агломерациях пытаются преодолеть эту негативную коннотацию относительно понятия Subsistence, разворачивая его манифестацию от людей к другим объектам культуры, к другим нечеловеческим «личностям», какими являются животные, деревья, вообще природа, глобальные объекты. К средствам существования, к примеру, пение жаворонка относится точно так же, как и пачка макарон к завтраку. То есть, повторимся, прожиточный минимум существования не ограничивается суммой выплаты минимального прожиточного минимума, который гарантирует минимум продуктов питания, а, напротив, сам этот минимум расширяет свои границы, объемля собою и внешнюю среду бытования, устоявшийся образ жизни и прочее, что является важнейшими маркерами существования. Таким образом, гарантом  прожиточного минимума выступает не только выплата пособия, но и политика обеспечения бытования людей среди чистых рек, здоровой экологии, внутри абсолютной безопасности привычного уклада жизни, куда входят и качественное питание, и свежий воздух, и чистейшая вода и прочее.  

 

5. Subsistentia как Устойчивость

 

Словарь Etymonline даёт такую этимологию термину Subsistence: “существование, независимость”, от позднелатинского subsistentia “субстанция, реальность”, в средневековой латыни также “стабильность”, от латинского subsistens, причастия настоящего времени subsistere “стоять неподвижно или твердо” (см. subsist). Латинское subsistentia – это заимствованный перевод греческого hypostasis “основа, субстанция, реальная природа, предмет"; то, что оседает на дне, осадок, ”буквально“ все, что находится под. Subsist (v.): 1540-е годы, "существовать"; около 1600-х годов, "сохранять существующее состояние", от французского subsister и непосредственно от латинского subsistere "стоять неподвижно или твердо, занять позицию; пребывать, держаться", от sub "под, до" (см. sub-) + sistere "занимать постоянное положение, стоять на месте, оставаться; устанавливать, размещать, заставлять стоять на месте" (от PIE *si-st-, удвоенная форма корня *sta- "стоять, создавать или быть твердым"). Значение "обеспечивать себя" (определенным образом) относится к 1640-м годам. Родственное: Существовал; существовать.

Общим для всех этимологий является титул «устойчивый», как и устойчивый характер Subsistence. Субсистенция есть то, что устойчиво. Устойчивая субсистенция может субсистировать, например, «тайной человеческой любви как влечению к устоянию» [Финк, 2017, 334]. А. Мэйнонг, в интерпретации Дугина, предложил использовать понятие «субсистентность» в его дословном латинском значении – быть устойчивым. Устойчивыми здесь манифестируются объекты сознания, которые пока еще не стали реальными объектами в целом, являясь ментально месклярными (смешанными) объектами:  «По сути, аналог реальности в постмодерне — это и есть множество субсистирующих предметов» [Дугин 2009, 266]. Постмодернистский объект – это тело без органов, симулякр как копия объекта без оригинала, плюс всевозможные месклярные контингентности подобные чудесам типа зеленых кошек, розовых слонов, золотых гор, круглых квадратов и прочих объектов. Современные менеджмент и реклама нещадно эксплуатируют интенциальную предметность, инсталлируя в неё манифестации типа «солнечный ветер», «империя мяса» или на худой конец «скорняжный динозавр». Под этими манифестациями, правда, скрываются жесткие десигнаторы: турагентство, мясная лавка и скорняк.

Понятие «устойчивость» употребляется практически во всех значимых репрезентациях реальности: устойчивое экономическое развитие, устойчивый рост (прирост), устойчивые выражения, устоявшиеся требования, устойчивая психика, устойчивый к внешним влияниям; в противоположность им, устойчивое разрушение связей, устойчивая деградация, устоявшийся правовой нигилизм и пр. Вкупе со сказанным выше это означает то, что субсистенция формирует устойчивость. Мейясу в книге «После конечности: Эссе о необходимости контингентности» пишет: «Устойчивость обеих сфер — существования и несуществования – является условием постижимости фактичности» [Мейясу 2015, 109].

 

6. Subsistentia как Ничто

 

Формула Аквината, где он допускает самостоятельность вещи, окруженной другими вещами, поддерживалась и Оккамом, хотя в несколько другой форме. Оккам, со слов Жильсона, утверждал, что бог «всегда может произвести данное следствие без посредства его второй причины и всегда может сотворить одну вещь отдельно от другой; значит, можно иметь чувственную интуицию о том, чего не существует: «Ergo ipsa re destructa potest poni ipsa notitia intuitiva, et ita notitia intuitiva secundum se et necessario non plus est existentis quam non existentis» [Следовательно, интуитивное понятие может полагаться самой разрушенной вещью, и таким образом интуитивное понятие само по себе и в силу необходимости относится к существующему не более, чем к несуществующему]» [Жильсон 2010, 495]. Поэтому Бог может сделать так, что у нас появится чувственная интуиция относительно несуществующих объектов, где речь не идет о чувственной интуиции в собственном смысле слова, а о веровании в существование того, что не существует.

Философия постмодерна в этом смысле возрождает номинализм. Она манифестирует субсистенцию в качестве несуществования объекта. Читаем у Дугина: ««Ничто» относится к категории субсистентных концептов. Его нет в эмпирической актуальности, но оно вполне может «субсистировать»» [Там же, 268]. Субсистирующий объект предполагается несуществующим или под-существующим, не будучи существующим. Функция его раскрывает существо субсистирующего [благодаря самому себе] объекта. В Приложение 1 книги майнонгианца Жаккетта «Д. Алексиус Майнонг. Пастырь Не-Бытия» говорится: «Майнонг /…/ использовал слово «бытие» (или под-существование – subsistence) более широко в применении также к абстрактным объектам. Число 2, например, имеет бытие при том, что оно не существует» [Жаккетт 2023, 501].  Комментарии переводчика к термину subsistence приведены на стр. 534-535 указанного издания.

По словам Реутова:  «Реально наличествуя, однако не существуя, субсистенции – к ним относятся и экхартовские «духовные совершенства» (эманации Божества): Праведность, Благостыня, Святость и проч. не даны в ощущении: они есть, но их нет среди ощущаемых нами вещей. Потому-то они подлежат номинации лишь «путем отрицаний» и «путем превосходства». Они и подчиняются своим автономным законам, отличным от законов существования вещей сотворенного мира» [Реутов 2011, 156].

Субсистенция становится устойчивой, благодаря самой себе, и потому она вполне может быть лишь вероятной, не существующей сейчас в фактическом пространстве опыта. Здесь объекту полагается быть устойчивым [благодаря самому себе], благодаря силам, черпаемым не-из-других-сущих. Таким образом субсистенция в ничтойности полагает необходимость, выражаясь терминологией Жаккетта, ничтить себя посредством Ничто, которое, будучи несуществующим, наделяется субсистенцией [благодаря самому себе]. Тогда и говорится некоторыми, что бытие Ничто есть ничто Бытия. К вопросу определения Ничто вне коннотаций с субсистенцией я обращусь позже; здесь же оговорюсь, что субсистенциализм рассматривает Ничто как элемент id quod est. 

 

7. Итоговые замечания к истории термина Subsistentia

 

Итак, под термином субсистенциализм понимается субсистенция как устойчивость объекта [благодаря самому себе] субсистирующего за пределами пространства и времени. Следует ли из этого представление о единой субсистенции для многоликих объектов или многоликого объекта для множества субсистенций? Является ли субсистенция единой субсистирующей реальностью для всего, что есть? Когда мы говорим «всё что есть» субсистирует, должны ли мы понимать личный индивидуальный характер id quod est? Означает ли сказанное выше, что и у глобального объекта, и у индивидуальной вещи [есть] своя собственная, личная субсистенция? Ведь, мы не в состояние выразить индивидуальный характер сущности объекта, кроме как пониманием его наименования, что отправляет нас прямиком к диалектике имени, которую, например, представил А. Лосев в книге «Вещь и имя. Самое само» [Лосев 2016]. В этих трудах Лосев утверждает следующее положение: кто знает сущность вещей, тот знает всё, и что «имя вещи есть сама вещь, хотя вещь не есть имя». Слово «есть», конечно, запутывает всё дело, поскольку прямиком отсылает к существованию вещей, хотя и не отрицает наличия индивидуального строения вещи.  

Субсистенция, однако, двояка. Пропозиция [благодаря самому себе] не отправляет нас ни к какой сущности, не наделяет вещь бытием, даже более того она не нуждается ни в сущности, ни в субстанции, ни в объекте, ни в субъекте, ни в понятиях, ни в представлениях. Чистый субсистент не категория рассудка, он есть то, что не нуждается ни в чем, кроме самого себя, поскольку он единственно и истинно субсистирует [благодаря самому себе]. Следовательно, субсистент несет в себе самом единственный, лично-индивидуальный sub_sist несводимый ни к чему иному, кроме как к самому себе и потому ни в чем ином не нуждающийся. Это понимание я называю субсистенциальным суждением, которое конституируется субсистенцией, о чем буду говорить впереди. Сейчас же, необходимо кратко, насколько это возможно, опознать по существу (различить) терминологически родственное учение экзистенциализма.  

 

8. О различии экзистенции и субсистенции

 

Об отсутствии различия экзистенции и субсистенции говорил Августин. Он полагал, что в Боге нет различия между “существованием просто” (esse) и “существованием самостоятельно” (subsistere), иначе получится, что Бог называется субстанцией по отношению к чему-то (relative); но всякая вещь самостоятельно существует сама по себе (ad se ipsum subsistit), а не по отношению к чему-то; тем более это справедливо в отношении Бога [см. Доклад Фокина А. Р. «Ипостась» как богословский термин в патристике»].

Однако! Экзистенция (исходящее вовне) это существование вещества со всеми условиями, присущими ему и его природе. В экзистенциализме экзистенция – пустое существование человека, который в процессе существования производит себя, свою природу. По Сартру первым принципом экзистенциализма является субъективность, в которой человек есть лишь то, что сам из себя делает. Этот принцип исходит из убеждения, что человек представляет себя и проявляет свою волю уже после того, как начинает существовать. И после этого «порыва к существованию» он есть лишь то, что сам из себя делает; и это есть формула экзистенциальной субъективности. Субъективность здесь есть последствие существования, элемент последовательности ряда. С другой стороны, экзистенциалист не решает проблемы благодаря самому себе ли или благодаря другому он кого-то или что-то сам из себя делает. Это означает лишь то, что субъект есть то, что сам из себя делает. В этом, кстати говоря, нет никакого сакрального смысла. Да, я всё что делаю, делаю сам из себя. Забиваю гвозди, меняю кран в кухне, пишу текст и бесконечную массу дел я делаю сам. Скажу более того, подобное деланье – безусловно, то есть, оно не может быть другим. Поэтому меня несколько запутывают дефиниции типа: в связи с тем, что «существование предшествует сущности», человек сам из себя что-то делает. А если не предшествует, то человек сам из себя ничего не делает? Экзистенциализм в процедуре царства действий развил целую типологию, отделив при этом состоявшихся от несостоявшихся; тех, кто несмотря ни на что что-то делает от тех, кто находит причины, мешающие ему что-то делать. Также по ранжиру были построены и сами по себе действия: творческие действия – это высший класс действий, а нетворческие действия – низший. Экзистенциальный человек мыслит, пишет книги, картины, сочиняет музыку… то есть он делает из себя состоявшегося в обществе субъекта, всеми доступными средствами прокладывает свою собственную дорогу социальных почестей. Экзистенциализм продолжает возлагать вину на несостоявшихся неудачников за то, что они несостоявшиеся неудачники. При этом весьма удивительными бывают пассажи типа: экзистенциалист – не буржуа, и марксист, видимо, тоже не буржуа (особенно, Маркс)!

Экзистенциалист конституирует общественную субъективность в убежденности, что в этом случае он преодолевает субъективный эгоизм. Такое делание из себя человека общественного в работе «Земля и люди» [Ручко 2010, 2016] я назвал экзистенциальным коммунизмом, особенность которого заключена в том, что коммунисты критикуют экзистенциализм, а экзистенциалисты коммунизм только лишь в силу того, что сами являются тем, что критикуют. Представление о сотворении нового будущего обусловлено ими их общей сущностью. Экзистенциалист самостоятельно из себя творит своё собственное будущее – вот тема экзистенциализма; коммунист как член партии преобразует и саму по себе природу и природу будущего человеческого общества. Вот и вся разница. Нет ничего объективного, в итоге все обращается в субъективный характер общественного бытия.

Во-первых, вторичные выводы экзистенциальных феноменов не то, чтобы кажутся нелогичными – они распознаются в качестве бесполезных. К примеру, экзистенциальные переживания одиночества как следствие заброшенности в мир могут иметь и решительно другое происхождение: тяжелый недуг вызывает такие же тяжелейшие переживания, приводящие к пониманию бессмысленности жизни. Если же эти переживания явились следствием экзистенциальных феноменов, то эти последние есть то, что предшествует переживаниям. Следовательно, крайне проблематично вывести бессмысленность существования, которое несет в себе субъективный дискурс экзистенциалов, где (а) усматривается детерминизм и (б) осмысливается сама эта причинность.

Во-вторых, экзистенциализм имеет дело с субъективностью и глубоко анализирует её, – фраза Сартра: «О субъекте я знаю всё!» тому подтверждение, – и полагает субъекта в модусе существования с другими и благодаря другим. Здесь субъект коррелирует с всеобщностью, с всесубъектностью. «Выбирая себя, – говорит Сартр, – мы выбираем всех людей». То есть, всегда нужно исходить из субъекта для объекта. Делать из себя самого себя самого означает и делать из себя для другого, и выбирать себя так, будто бы это определенное действие, направленное на другого, а не абстрактное представление. Но не в качестве ли другого экзистенциалист выберет себя? И где уверенность в том, что именно таким образом он выбирает и всех людей, и вообще выбирает ли?

«Я мыслю, следовательно, существую» для экзистенциализма есть суть абсолютная истина сознания, постигающего самого себя. За пределами этого самого «я мыслю» нет ничего истинного, и поэтому все предметы вне «я мыслю» лишь вероятны, «а учение о вероятностях, не опирающееся на истину, низвергается в пропасть» [Сартр 1946 web]. Проблема «я мыслю», на самом деле, возникает из самой обыкновенной обыденности данного заключения. Всякий знает, что мыслит даже глупец. Также «я мыслю», в принципе, является конкретной тавтологией такой же, как и вестфалевские минимальные требования к существованию или многочисленные ссылки на наличное существование других людей. Истина, на самом деле, заключена в другом: да, я мыслю, но из этого, в принципе, ничего не следует; да, я дышу воздухом, пью воду и принимаю пищу, но и из этого ничего не следует; да, есть другие люди на земле, – даже не новость совсем, – но и из этого тоже ничего не следует. Но нас убеждают, что через мифическое «я мыслю» мы постигаем себя перед лицом другого, и другой так же достоверен для нас, как мы сами [Там же]. Я лично, признаюсь к своему стыду, постигаю себя не перед лицом другого, для этого постижения другой решительно не обязателен. А то, что другой достоверен для меня тогда, когда в «я мыслю» постигаю самого себя, а не другого, и вовсе есть contradictio in adjecto. Что значит вообще «я мыслю» сознания, постигающего самое себя, которым постигаются и предметы?

В субсистенциализме, напротив, сложно вывести само сознание из другого или в отношении к другому. Субсистенция указывает на то, что сознание суть ничто; оно «существует» задним числом лишь в терминах и через посредство терминов наполняется иллюзией содержания. Его иллюзиями являются термины, и само такое сознание возникает в понятиях. Рассудок, разум, интеллект, способность суждения, мышление, мысль – это терминология о чем-то таком, что не редуцируется ни к чему и ни с чем не коррелирует. Слова языка, которыми оклассифицировали ничто сознания, где «рассудок» получился таким же органом, что и печень, просто есть. Ведь созерцая невероятные по красоте природные пейзажи или переживая необъяснимое чувство ужаса, я могу вообще не мыслить ни словами, ни терминами, ни образами, ни понятиями, а устойчиво переживать невообразимые эстетические впечатления, которые сплетаются либо в отупевшую панику, либо в прекраснейшие видения. Тогда мир сознания отступает от меня. На это время я просто наслаждаюсь далями, постигаю их мистику в чистой субсистенции. Даже более того, слова, постигающие мои чувственные впечатления, суть лишние элементы на этом празднике жизни, поскольку понятия разрушают эстетическое впечатление. Ведь увидеть изображение и услышать, что изображено есть суть то, что различает реально существующее и не существующее в реальности. Теория, утверждающая, что высшая интеллектуальная интуиция оперирует единичными вещами, а после низшими ощущениями единичного, не совсем верна. Когда утром, сварив себе кофе, и закурив сигарету, я выхожу на балкон, перед моим взором возникает даль и всегда новый рассвет за ней. За всегда новым полем пламенеет всегда новое солнце. Его самого еще не видно, только лишь лучи выбиваются из-под земли. И я просто наслаждаюсь этой картиной. Никакой единичности в моём созерцании нет, никакая интеллектуальная интуиция не выхватывает вещи, предметы и прочие элементы моего всегда нового утра. И я не тот не аккуратный курильщик Сартра, который по неосторожности взрывает карьер. Если для экзистенциалистов это моё утро не умное действие, – поскольку у моего созерцания нет проекта, – а бездумное движение, то я им отвечаю, оно и не то, и не другое. Это просто – моя субсистенция! 

Следующая проблема экзистенциального проекта «я мыслю» заключена в отождествление мышления и действия: я мыслю, я решаю, я выбираю/желаю, я действую и пр. Следующая оговорка по поводу экзистенции вопрошает об универсальности требования «я решаю» без учета морально-нравственных или иных иерархических состояний. Ведь решать можно и в насилии, убийстве и прочих злодеяниях, а можно и в обратную сторону. Решать, иначе говоря, возможно всегда и везде. Но вот вопрошание, благодаря чему возникает решение и деланье, должно расставлять всё по своим местам. Ибо вопрос стоит ребром, а именно благодаря самому себе ли я решаю или мои решения возникают у меня благодаря другим; решаю ли я, когда я решаю; я ли делаю, когда я что-то делаю?

При этом решительно не учитывается одновременное бытие когнитивно-физиологических различений, где все указанные состояния человека существуют одновременно, друг другу не соответствуют, обращаются в каждый момент своего возникновения в другие стороны и потому противоречивы, поскольку всё, что есть, существует друг с другом. Этот хаос индивидуально-коллективного существования есть то, что первоначально и единственно возможно мыслить. Здесь идея проста: только человек может стать тем, кем он решает, хочет, намерен быть. И он, человек, им обязательно становится впоследствии, если только будет хорошо учиться в школе. Не людям экзистенциалист в подобных намерениях отказывает.

Похоже, мы попадаем в философскую сказку. Осмыслим её с помощью технопрактического эксперимента. Некто решил что-нибудь сделать, сделал, и стал тем, что из себя сделал. Странно, почему такая простая мысль возникает исключительно в головах великих интеллектуалов, а не в головах простых обывателей. Ведь, эти интеллектуалы заявляют приблизительно следующее: вот возникает вещь, ничего из себя не представляющая, не имеющая ни микрона ума, чистый ноль, чистое Я или чистое бытие. Задатков у этого нуля нет никаких; он пустое место и в момент возникновения и до этого момента его тоже нет, и в качестве потенции его тоже нет, будущее пусто так же, как и прошлое и настоящее. Вдруг это самое ничто, решило из себя что-то сделать, и оно начинает самое себя постигать на уровне сознания; то есть, пустота решила постигнуть пустоту, в которой стала понятна суть этой самой пустоты.

Но возникающий в мире человек не обязательно должен быть умным или глупым, достаточно, чтоб он вообще был, существовал. Ведь говорится у Жильсона: «Всякая реальная сущность такова благодаря одному лишь факту своего существования, и она индивидуальна только потому, что реальна» [2010, 345]. Но Сартр и Хайдеггер (см. «Отрешенность») выделяют в отдельную тему процессы немышления и бездумности соответственно. У Сартра есть мыслящие действия и немыслящие движения: «Тогда эти действия исчезают в качестве действий, образуя ряд движений» [Сартр 2000, 305]. Согласно этому, человек сначала должен решить, а затем действовать. И так реализовывать свой личный проект существования, который в данном случае и есть индивидуальный смысл человеческой экзистенции. Постижение этого смысла начинается с постижения бессмысленности существования как такового, которое здесь возможно приравнять к смыслу жизни. В жизни, то есть, смысла нет. Камю так и заключает, что единственно, о чем возможно еще спрашивать, это спрашивать о смысле жизни. Итак, бессмысленность человеческого существования, его безысходность, трагичность постигается в пограничных ситуациях: смерть, случай, вина и ненадежность мира. Здесь поумневший, изъятый из повседневности человек становится самим собой, поскольку изменяется его сознание бытия. А вместе с этими изменениями возникает философия. Чтобы постигнуть происхождение философии нужно исходить из пограничных ситуаций. С них начинается постижение подлинного бытия и подлинной философии. Всё это замыкается в подлинной коммуникации, без которой невозможна философия. «Только в коммуникации, заключает Ясперс, достигается та цель философии, в которой все цели находят свое последнее основание и смысл: внятие бытию (das Innewerden des Seins), просветление любви, совершенство покоя» [Ясперс 2017, 2].

В общем и целом экзистенциализм все же озабочен личным существованием человека как самостоятельного субъекта, который пробивается к смыслу бытия вообще. При этом пограничные ситуации, а вместе с ними и экзистенциалы, упираются в существование Другого, без которого ничего невозможно. В этом я наблюдаю пропасть между субсистенциализмом, который озабочен не только существующими людьми, и экзистенциализмом, которого заботят исключительно существующие люди.

 

10.04.2024

Литература

1. Неретина 2001 – Неретина С. С. Антология средневековой мысли. Теология и философия европейского средневековья. Т 1. СПб. РХГИ, 2001.
2. Жильсон 2010 – Жильсон. Э. Философия в средние века: От истоков патристики до конца XIV века. М.: Культурная революция, Республика, 2010.
3. Кант 1994 – Кант И. Критика чистого разума. М. Мысль. 1994.
4. Реутин 2020 – Реутин М.Ю. К вопросу о структуре религиозного сознания (на материале женской мистики позднего средневековья). NOMOTHETIKA: Философия. Социология. Право. 2020, № 45 (1), с 5–19.
5. Реутин 2011 – «Христианский неоплатонизм» XIV века: Опыт сравнительного изучения богословских доктрин Иоанна Экхарта и Григория Паламы. Парижские диспутации Иоанна Экхарта. М: РГГУ, 2011.
6. Боэций 1990 – Боэций. Утешение философией и другие трактаты. М. Наука. 1990.
7. Аквинский 2006 – Аквинский Фома. Сумма теологии. М, Савин С. А. 2006.
8. Морескини 2011 – Морескини К. История патристической философии. М. Издательство «Греко–латинский кабинет Ю. А. Шичалина». 2011.
9. Коплстон 2003 – Коплстон Ф. История философии. Средние века. М. ЗАО Центрполиграф, 2003.
10. Вестфаль 2023 – Вестфаль К. Р. Ответ на вопрос: Что такое «критическая философия» Канта? // Вопросы философии. 2023. № 6. С. 176-193.
11. Миронов, 2015 – Миронов Б. Н. Российская империя: от традиции к модерну: в 3 т. СПб. Изд. Д. Буланин, 2015.
12. Финк 2017 – Финк Е. Основные феномены человеческого бытия. Москва. Канон+, 2017
13. Дугин 2009 – Дугин А. Постфилософия. Три парадигмы в истории мысли, М., «Евразийское Движение», 2009.
14. Майнонг 2011 – Майнонг А. О теории предметов. Эпистемология & Философия науки. 2011. Т.XXVII. № 1.
15. Мейясу 2015 – Мейясу K. После конечности: Эссе о необходимости контингентности. М., Кабинетный ученый, 2015.
16. Жаккетт 2023 – Жаккетт Д. Алексиус Майнонг. Пастырь Не-Бытия. М.; Канон+РООИ «Реабилитация», 2023.
17. Лосев 2016 – Лосев А. Ф. Вещь и имя. Самое само. СПб. Изд. О. Абышко, 2016.
18. Ручко 2010, 2016 – Ручко С. В. Земля и люди. Топос. 2010, 2016 web
19. Сартр 2000 – Сартр Ж. П. Бытие и ничто: Опыт феноменологической онтологии. М. Республика, 2000.
20. Сартр 2000 – Сартр Ж. П. Бытие и ничто: Опыт феноменологической онтологии. М. Республика, 2000.
21. Ясперс 2017 – Ясперс К. Введение в философию. Философская автобиография. М. Канон+ 2017