Литературная критика

роман о романе

сценарий-эссе

Обращение к дуракам

Предупреждаю сразу: или немедленно закройте мое эссе, или потом
не упрекайте меня в том, что я в очередной раз грубо избавила
вас от каких-то там высоконравственных розовых очков, которые
так успешно, как вам казалось, скрывали ваше плоскоглазие и круглоумие.

Введение. Мифы о Карениной

Мне всегда было интересно узнать, каким местом думают литературные
критики, а также писатели, а также поэты, а по большому счету
и литературоведы всех мастей в момент написания какой-нибудь своей
критико-литературоведческой статьи или на худой конец какой-нибудь
броской фразы типа довлатовской: «Самое большое несчастье моей
жизни – гибель Анны Карениной». Такой пошлой фразы от Довлатова
я не ожидала. Ну да, допился человек чуть ли не цирроза печени,
а вот нет у него других несчастий в жизни, кроме как гибель Карениной!..

Или взять «Лекции по русской литературе» Владимира Набокова. Каким
же надо было быть поверхностным читателем, чтобы увидеть в романе
Толстого «Анна Каренина» все с точностью до наоборот! А то и того
хуже… Но я подробно остановлюсь на Набокове позже, а пока продолжу
риторически восклицать: так чем же они думают, эти любители пустых
лекций и эффектных фраз?

С некоторых пор я знаю печальный ответ: они думают глазами. Они
прочитывают только то, что легче всего прочитать – то есть то,
что нарочно положено автором на самую поверхность, а потом выдают
продукт своего элементарного зрительного процесса за некий интеллектуальный
креатив.

Вот скажет, к примеру, герой какой-нибудь пьесы: «Как я ненавижу
сосиски!» – а потом на протяжении двухсот страниц будет с удовольствием
эти сосиски поедать. И что же напишут критики и лекторы в одном
лице? Они напишут, что герой ненавидел сосиски. Почему? Потому
что герой так сказал. Вот и весь аргумент.

Или, к примеру, наоборот: «Я обожаю сосиски! – громко заявит героиня
какого-нибудь романа. – Без сосисок нет жизни, нет счастья!» –
а потом сама же эти сосиски и выбросит с гадливым выражением лица.
Но критики этого гадливого выражения даже не заметят! И ни за
что не догадаются, что громкие слова о любви к сосискам крайне
противоречат поступкам героини, что с любимыми так не поступают,
и значит, героиня лжет – и значит, автор очень хочет, чтобы читатели
это все-таки поняли.

Но автор зря волнуется. Читатели этого тоже не поймут. Потому
что читатели анализируют произведение тем же органом, что и критики
с литературоведами – глазами. При этом они видят только то, что
в глаза бросается само – бросается намеренно, и даже слишком намеренно,
чтобы, по тонкому замыслу автора, как раз и возбудить в читателе
недоверие, чтобы как раз и побудить читателя заглянуть поглубже,
чтобы как раз и пробудить в читателе мысль.

Но так думает автор. Потому что он – думает. Потому что он – создает.
Читатель же «думает» совершенно иначе – все теми же глазами. Потому
что он – потребляет.

Разница между создателем и потребленцем огромна. Это пропасть,
перешагнуть через которую практически невозможно. Создатель творит
– он мыслит, он мучается, он прилаживает одно к другому, он изменяет,
отсекает лишнее, выискивает недостающее, переписывает снова и
снова в поисках того эликсира жизни, который сделает его роман
сначала живым, а потом и бессмертным. Потребленец же ничего не
создает. Он просто приходит, просто смотрит в меню и просто ест.
Его мозги ничего не производят, поэтому ему всегда скучно: сначала
ему скучно давно, а потом ему становится скучно заранее. Эликсир
жизни, над которым так мучительно бился писатель, для потребленца
всего лишь соус, о котором он никогда не знает сам – хорош ли.
Потребленец ждет, когда ему скажут. И ему обязательно скажут –
и он это обязательно повторит.

Именно с такими лжекритиками и лжелитературоведами я столкнулась
при чтении их откровенно поверхностных «суждений» о «Дневнике»
Марии Башкирцевой и пьесы Шекспира «Гамлет». И, как я убедилась,
точно так же обстоит дело и с «Анной Карениной». И даже хуже.

Когда смысл романа для меня окончательно уяснился, и более того:
когда поступки главной героини, как раз и составляющие смысл всей
ее жизни и единственную причину ее смерти, окончательно вышли
из сумрака противоречий и лжи, я наконец просмотрела критику,
посвященную роману, и пришла в ужас. Все буквально в один голос
талдычили как заведенные только то, что первым выхватил глаз и
что на самом деле являлось вовсе не истиной, а лишь поводом к
поиску ее.

Отличить истину от предлога к поиску истины не сумел ни один из
них. Хотя истина настолько автором не скрывалась, что помимо косвенных
фактов – помимо всех этих примет и зарубок, т.е. всей этой пищи
к необходимым размышлениям – была даже и прямо им высказана. Беда
только, что прямо высказана эта истина была им лишь однажды и
в самом-самом конце – вот критики и пропустили…

В итоге и по сей день благополучно блуждают в умах читателей пустейшие
мифы, которые продолжают неспешно взращивать и дальше школьные
учителя и преподаватели высших учебных заведений. Вот эти бредовые
мифы:

Анна несчастна в браке с Карениным.

Анна не любит мужа, потому что его невозможно любить.

Анна любит Вронского.

Анна жертвует своим положением в обществе ради любви.

Она пожертвовала ради Вронского вообще всем.

Она смело решается отстаивать свое право на любовь.

Она гибнет под влиянием бездушного света, не пожелавшего позволить
ей любить.

Анна любит сына.

Анна несчастна в разлуке с сыном.

Анна – глубоко чувствующая натура.

Анна – крайне совестливая личность, имеющая глубокую нравственную
природу.

Вронский – пошлый эгоист, которому важнее развлекаться, чем думать
об Анне, которая ради него пожертвовала всем.

Каренин – бездушное холодное существо, которое иногда почему-то
способно на высокие поступки.

Каренин не способен на любовь.

Каренину глубоко плевать на Анну.

Каренин озабочен только своим положением в свете, а больше его
ничего не интересует.

Все это ложь от первого до последнего пункта – ложь, порожденная
леностью ума и скудостью литературного чутья создавших ее. Я была
буквально потрясена, когда, освежив память, весь этот бред сивой
кобылы обнаружила в учебнике русской литературы для 9-го класса
средней школы (издание 15-е, доработанное; Москва, изд. « Просвещение»,
1982 г., составители М.Г. Качурин, Д.К. Мотольская).

И в этом учебнике – в этом аж пятнадцатом переиздании! – черным
по белому было написано, что «Анна Каренина – один из обаятельнейших
женских образов русской литературы. Ее ясный ум, чистое сердце,
доброта и правдивость притягивают к ней симпатии лучших людей
в романе – сестер Щербацких, княгини Мягкой, Левина», а также
прочая муть, которую я непременно разберу ниже.

Но особенно постарался Набоков. Меня кидало в дрожь возмущения,
когда я читала в его лекции, что Анна, по мнению Набокова, «очень
добрая, глубоко порядочная» женщина, что «честная несчастная Анна»
«обожает своего маленького сына, уважает мужа» – и так далее и
тому подобная ложь.

И ладно бы это еще говорил какой-нибудь рядовой читатель, с которого
и спрос небольшой, но доктор французской и русской литературы
в Кембриджском университете… но профессор русской и европейской
литературы в Корнельском университете… Как он мог не увидеть сто
раз сказанного Толстым ни об Анне, ни о ее муже, а взять только
самый поверхностный слой, только те реплики, те косвенно произнесенные
слова, которые вовсе не являются авторской характеристикой, а
принадлежат самой Анне – и выдать ее слова за истину?!

Как можно было полностью исключить, буквально не заметить и никоим
образом не проанализировать вполне ясную причинно-следственную
связь ее поступков и поступков ее мужа?! Поразительно.

На протяжении всего романа Анна только и делает, что совершает
одну подлость за другой, при этом то и дело оправдывая себя и
обвиняя других, как делает всякий негодяй, но Набоков этого словно
и не замечает и с умилением повествует о том, что Анна Каренина
– «натура глубокая, полная сосредоточенного и серьезного нравственного
чувства».

Впрочем, в одном месте Набоков почти проговорился… «Двойственная
природа Анны просвечивает уже в той роли, которую она играет при
первом появлении в доме брата, когда своим тактом и женской мудростью
восстанавливает в нем мир и в то же время, как злая обольстительница,
разбивает романтическую любовь молодой девушки».

Я сейчас даже не буду говорить о том, что ни такт, ни женская
мудрость в природе Анны даже не ночевали, а помирить супругов
ей помогли фамильные хитрость и лживость, а вот на злую обольстительницу
внимание обращу. Потому что в первом варианте фраза звучала несколько
иначе: ««Нужно отметить, что Анна, с такой мудростью и тактом
помирившая поссорившихся супругов, одновременно приносит зло,
покорив Вронского и разрушив его помолвку с Кити».

Согласитесь: одно дело «как злая обольстительница», тут силен
эффект допущения (как), помноженный на снисходительный смысл обольстительницы,
а другое дело «приносит зло» – здесь категоричность и никакого
смягчения. Видимо, по этой причине данный вариант и был вычеркнут
Набоковым…

Вообще поверхностность его прочтения, доведенная до неприличия,
заставляла меня буквально таращить глаза. Вот, например, что пишет
Набоков о той сцене, где задавило сторожа и Вронский дал его вдове
200 рублей: «Вронский хладнокровно помогает семье покойного лишь
потому, что Анна беспокоится о ней. Замужние великосветские дамы
не должны принимать подарков от незнакомых мужчин, а Вронский
делает Анне этот подарок».

Эта набоковская пошлость, это литературоведческое жеманство меня
шокировало. Что значит «хладнокровно помогает»? Я бы еще поняла
употребление этого эпитета при описании убийства и прочих зверств,
но хладнокровно помогать?.. Надо же было так вывернуть фразу коленками
внутрь… И что значит «делает этот подарок»?! Где, в каком контексте
он выкопал эту дешевку?! Во-первых, Вронский по натуре чувствителен
и жалостлив – и он всегда был таким. Именно эти его природные
черты и заставили его дать денег вдове погибшего сторожа. Именно
эти черты позже заставят его оставаться с Анной даже тогда, когда
она превратит их совместную жизнь в окончательный ад для Вронского
– Вронский, на тот момент страстно мечтая избавиться от нее, будет
глубоко ее жалеть, а потому продолжит приносить себя в жертву
своей жалости к Анне.

Но это всего лишь во-первых. А во-вторых, в романе все было вообще
не так. Никакой этой пошлости – этого безобразного, выдуманного
Набоковым подарка – там не было. А было вот что.

Задавило сторожа. Вронский со Стивой побежали узнавать, что случилось.
Анна и мать Вронского вошли в вагон и все узнали еще раньше мужчин
от дворецкого. Мужчины вернулись. Стива стал ахать и охать, на
его глазах слезы. Вронский же «молчал, и красивое лицо его было
серьезно, но совершенно спокойно».

Значит ли это, что Вронский бесчувственный монстр, а Стива образец
сострадания? Да вовсе не значит! Стива, обожающий поплакать, любит
только себя и абсолютно равнодушен к другим. Спокойное же выражение
Вронского может говорить о его нежелании выносить свои эмоции
на всеобщее обозрение.

Далее Стива громко убивается из-за несчастья, Каренина взволнованно
спрашивает, а нельзя ли что-нибудь сделать для семьи. Услышав
это, Вронский словно очнулся, для него эти слова прозвучали как
напоминание о необходимом действии, которое не то чтобы не пришло
ему в голову без этого напоминания, а просто в минуту настоящего
потрясения происшедшим это выпало у него из головы. «Вронский
взглянул на нее и тотчас же вышел из вагона». Причем, заметим,
вышел молча, никому ничего не объясняя. Потом он вернулся, и так
бы никто ничего и не узнал, если бы не случайность – Вронского
догнал начальник станции с вопросом, кому передать деньги.

Кстати, когда Вронский вернулся, жалостливый Стива, еще десять
минут назад убивающийся по погибшему сторожу, «уже разговаривал
с графиней о новой певице»…

Кстати, Вронский и еще раз захочет пожертвовать деньги – бедному
художнику Михайлову. И даже постарается сделать это тактично –
заказав ему портрет Анны.

Так вот, разве вся эта история с деньгами для вдовы была со стороны
Вронского каким-то пошлым подарком, как облизал его поступок Набоков?
Нет, конечно. Это был обычный поступок доброго человека, укладывающийся
в кодекс чести Вронского. Представьте себе, что это вы пожертвовали
деньги умирающему от рака человеку – разве не омерзительно было
бы выдавать этот нормальный человеческий поступок за какой-то
там подарок своей любимой? Вот и я о том же.

И, кстати, Толстой, уделяющий огромное внимание деталям, ни словом
не показал нам реакцию самой Анны на этот поступок Вронского.
Про Стиву он не забыл – реакция Стивы была расписана Толстым как
по нотам. А вот про Анну – тишина. Ни взгляда, ни слова. Как будто
он хотел этим сразу дать читателям понять, что Анне было вообще
все равно, что Вронский кому-то там помог.

Однако профессор Набоков ничего этого даже и не заметил.

Точно такую же вопиюще пошлую гадость Набоков позволяет себе еще
дважды: в характеристике самоубийства Анны, и в характеристике
попытки Вронского покончить с собой.

Утверждая, что глава, в которой описана эта попытка Вронского,
«неубедительна с художественной точки зрения, с точки зрения структуры
романа» (полная чушь), Набоков преспокойно сообщает, что данная
попытка Вронского покончить с собой – это всего лишь «незначительное
событие», которое зачем-то неудобно «вклинивается в тему сна-смерти»
и тем самым «стилистически нарушает красоту и глубину самоубийства
Анны».

Увидеть в самоубийстве «красоту», а в попытке самоубийства другого
человека «незначительное событие» способен только очень равнодушный
и лживый человек – под стать самой Карениной.

После этого мне перестала быть удивительна его фальшивая пустая
лекция об этом романе, в которой Набоков убедительно доказал,
что «роман состоит из 8 частей, а каждая часть — в среднем из
30 коротких глав по 4 страницы».

Мне перестал казаться странным даже тот факт, что в этой лекции
Набоков вдруг с восторгом обнаружил, что в своем романе «Анна
Каренина» гениальный Толстой использовал «жесты» героев, а также
«эпитеты», а также «яркие комедийные черты», «поэтические сравнения»,
«вспомогательные сравнения», «примеры изобразительного мастерства»,
«уподобления и метафоры» и даже «морально-практические сравнения».
Да, Набокову удалось проделать огромную мертвую работу и при этом
так и не увидеть главного.

А между тем истина – простая, холодная, не скрываемая автором
истина заключается в том, что Анна не любила никого и никогда.
Ни Вронского, ни сына, ни мужа, ни дочь. Она вообще лишена этого
чувства – она не умеет любить, и более того: она и не желает любить.
А любовь, направленная не на нее, и вовсе раздражает ее, она не
может спокойно ее наблюдать, она ее бесит, ее от нее воротит.

В сущности, эта красивая женщина – подчеркну: сногсшибательно
красивая женщина – всего лишь обычный манипулятор. Подлый, разумеется,
как и все манипуляторы, и опасный – если верить его вранью, но
довольно простой и безвредный – если знать его законы и если обращать
внимание не на слова, а на поступки манипулятора.

На красоту Карениной – откровенно противопоставляемой некрасивости
Долли – в романе обращается огромное внимание, и это не случайно.
Ее красота – это приманка и одновременно ловушка, скрывающая под
собой ненасытного злобного высокомерного манипулятора, одержимого
жалостью к себе, бесом превосходства и жаждой безоговорочной власти
над жертвой.

Собственно, превосходство над всеми и безоговорочная власть над
жертвой – это и есть единственная жизненная цель Карениной. Это
все, что ее интересует и к чему она стремится по-настоящему.

Разумеется, подобная цель порождает подобные поступки, а они,
в свою очередь, нуждаются в оправдании – и тут помощником Карениной
становится жалость к себе.

Жалость к себе – единственное искреннее чувство Карениной, все
остальные ее переживания фальшивы. Она буквально одержима жалостью
к себе – и полным отсутствием жалости к другим. Ей не жаль никого,
даже сына. Жалость к себе позволяет ей бесконечно оправдывать
себя – бесконечно обвиняя других и намеренно вызывая в них устойчивое
чувство вины. По неизменному мнению Карениной, во всех ее несчастьях
всегда виноваты все, кроме нее. Она вообще делает всё, чтобы избежать
ответственности за свои собственные поступки и при первой же возможности
сваливает эту ответственность на другого – того, кто по доверчивости
имел неосторожность полюбить ее или по врожденной порядочности
взялся ей помочь.

Порядочные доверчивые люди – питательная среда любого манипулятора.
И Каренина здесь не исключение – она играет на лучших человеческих
чувствах, таких как доброта, доверчивость, искренность, порядочность
и способность сострадать.

Порядочным людям можно очень долго внушать чувство вины и чувство
долга по отношению к манипулятору. Особенно если этот манипулятор
– красивая женщина.

Некрасивым манипуляторам в этом смысле, конечно, намного трудней
– уродливая женщина-манипулятор вынуждена то и дело утомительно
убеждать своих жертв в том, что у нее богатый духовный мир, медленно
завоевывая жертву, тогда как красивой женщине-манипулятору трудоемкая
демонстрация богатого духовного мира совершенно ни к чему, ей
достаточно легкой универсальной приманки – красоты.

Кроме приманки красота в жизни Карениной исполняет и еще две важные
(для любого манипулятора) функции – ее красота вынуждает жертву
видеть в каждой примитивной подлости Карениной большой духовный
смысл, а при раскрытии этих подлостей снова и снова всё ей прощать.

Таким образом, манипулятор может водить жертву за нос достаточно
долго. Но однажды жертва неминуемо прозревает… Тогда манипулятор
находит себе другую жертву. Или гибнет, если все жертвы исчерпаны.
Другого финала ни у одного манипулятора нет.

Весьма определенным – и, разумеется, не случайным образом выведены
в романе и родственники Анны. Брат, Степан Аркадьич Облонский,
такой же никчемный человек, не способный ни к зарабатыванию денег,
ни к их удержанию, ни к выгодной сделке. Все, чем он занят, это
кутежи и любовницы, на это уходит не только его жалованье, но
и приданое Долли (из чего можно сделать вывод, что женился Стива
без гроша за душой).

Тетка Анны, княжна Варвара Облонская, имеет в свете весьма дурную
репутацию приживалки, которая за деньги готова составить компанию
кому угодно, даже тем, кого давно уже не принимают в приличных
домах.

Еще одна тетка Анны, вырастившая ее, известна тем, что путем хитроумных
комбинаций заставила Алексея Александровича Каренина чуть ли не
шантажом жениться на племяннице – дело было обставлено так, что
поведение Каренина, не совершившего ни одного неприличного поступка
в отношении Анны, было намеренно выставлено в двусмысленном свете.

Неслучайна и еще одна параллель: Анна достигает своих целей посредством
профессионального использования своей красоты, а ее родной брат
– посредством все того же профессионального использования своего
обаяния.

Таким образом, все представители семейства Облонских, к которому
принадлежит и Анна, выставлены Толстым в весьма специфическом
свете, не оставляющим ни малейших сомнений на их счет. Нечистоплотность
методов, корыстолюбие, мотовство, неспособность к самостоятельному
заработку и разгульный образ жизни – визитная карточка всех представителей
семейства Облонских.

И так же не случайно все Облонские являются полной противоположностью
семейству Щербацких. Некрасивая Долли и пышущая очарованием юности
Кити не идут ни в какое сравнение с выхоленной красотой Карениной.
Однако что бы она была без своей красоты, что бы она без нее делала,
кому была бы нужна? Тогда как и Долли и Кити способны произвести
на человека самое глубокое, самое теплое впечатление, которое
не исчезнет с годами, а станет только сильней. В отличие от Карениной.
От которой по прошествии недолгого времени Вронскому уже нестерпимо
хочется избавиться, и в этом он уже почти готов признаться даже
вслух.

*

Итак, роман «Анна Каренина» – это роман о женщине-манипуляторе,
о ее жизни и смерти, триумфе и падении, а также о двух ее жертвах,
муже и любовнике, которых она – сначала в силу своих личностных
порочных наклонностей, а потом и находясь под постоянным разрушительным
воздействием страшного наркотика (Анна была законченной морфинисткой),
– старательно увлекала за собой в свою гибельную воронку. И если
ее первой изрядно покалеченной жертве все-таки удалось остаться
в живых – благодаря своевременному постороннему вмешательству,
то вторая жертва, очутившись в полной духовной изоляции и уже
не умея самостоятельно из нее выйти, оказалась полностью деморализованной
и находящейся в абсолютной, хотя на тот момент уже и посмертной,
власти манипулятора.

Удивительно, что все эти трагические результаты – дело рук одной
неумной и пустой женщины. Неумной – потому что всего лишь из жажды
хоть маленькой, хоть сиюминутной, но власти над жизнью другого
человека она несколько раз отказывается от наивыгоднейших для
нее сделок. В своей одержимости высокомерием у нее не хватает
ума предоставлять любовнику хотя бы передышку в бесконечной цепи
скандалов и провокаций, необходимых ей всего лишь для демонстрации
своей непререкаемой власти. Из пустого тщеславия она умудряется
испортить отношения со всеми, кто мог бы оказать ей поддержку
и помощь.

Пустая же она потому, что ее в жизни не интересует вообще ничего
– кроме желания соблазнять. И все. На этом ее интересы заканчиваются.
Таким образом, ее жизнь в соответствии с этим единственным интересом
должна представлять собой бесконечную цепочку все новых и новых
воздыхателей. Если новый воздыхатель не сыскался – день прожит
зря.

Тут можно возразить, что желание соблазнять, доведенное до единственного
смысла всей жизни, и есть настоящее предназначение красивой женщины.
Не буду спорить. Но, на мой взгляд, это все равно что посвятить
жизнь бесконечному хождению по ресторанам с утра до вечера.

Умение соблазнять доведено Карениной до совершенства. До чистого
математического расчета. Ибо увлеченность ею никогда не происходит
сама по себе – это всегда продукт ее сознательного воздействия.
Для чего ей это нужно? Соблазненный управляем. А жизнь соблазненного
– в руках соблазнителя. То есть соблазнять – значит управлять,
властвовать. Каренина же очень хочет властвовать. Она хочет, чтобы
чужая жизнь зависела исключительно от нее, чтобы только в ее праве
было казнить и миловать. Ей доставляет удовольствие видеть, как
покой и счастье другого человека уничтожаются одним взмахом ее
прелестной руки. Она наслаждается своей безнаказанной способностью
отнимать у другого все, что ему дорого, и разрушать все, что приносит
другому радость.

Разумеется, все это явлено в романе – четко и выпукло. И, разумеется,
критики, литературоведы и профессора этого не заметили… Мне страшно
подумать, скольким поколениям прямо со школьной скамьи и до последнего
курса института вбивались в голову эти 16 пунктов фальшивок –
ведь читали же роман сами учителя и профессора! Так почему же
они с такой готовностью верили всяким неумным господам, только
и способным ухватиться за самый поверхностный слой – поверхностней
не бывает?

А режиссеры? Как они могли – читая роман и вовсю проникаясь, так
сказать, психологией героев в расчете на будущий кинематографический
шедевр – как они-то могли остаться на том же примитивном до жгучей
пошлости уровне восприятия?

Не без душевного трепета открыла я статью Ф. Достоевского «Анна
Каренина» как факт особого значения», боясь и там не обнаружить
того, что с такой ясностью увиделось мне в романе. С огромным
облегчением я прочла там то, что полностью соответствовало моим
представлениям о Карениной:

«…душа человеческая останется та же <…> ненормальность и
грех исходят из нее самой <…>в конце романа, в мрачной и
страшной картине падения человеческого духа, прослеженного шаг
за шагом, в изображении того неотразимого состояния, когда зло,
овладев существом человека, связывает каждое движение его, парализирует
всякую силу сопротивления, всякую мысль, всякую охоту борьбы с
мраком, падающим на душу и сознательно, излюбленно, со страстью
отмщения принимаемым душой вместо света, – в этой картине столько
назидания для судьи человеческого, для держащего меру и вес, что,
конечно, он воскликнет, в страхе и недоумении: «Нет, не всегда
мне отмщение и не всегда аз воздам…»

Ненормальность и грех – вот что такое Каренина. Существо человека,
которым овладело зло и связало каждое его движение. И зло взращивается
им сознательно – «излюбленно». Такие люди есть и доныне. Они живут
среди нас, они хитроумно воздействуют на нас, чтобы отнять у нас
все, высосать из нас все, всю жизнь и всю душу – по капле до капли.
И иногда им это вполне удается.

А теперь шаг за шагом мы проследим это зло, эту цепочку излюбленного
Карениной падения мрака на ее душу…

(Продолжение следует)