Онтологические прогулки

I

«Поскольку психическое является объективацией для-себя, оно обладает
деградированной спонтанностью, понимаемой как внутреннее и
данное свойство его формы и не отделимой, впрочем, от
связывающей его силы. Оно не может, следовательно, выступать как
строго производимая предшествующей формой. Но, с другой
стороны, эта спонтанность не может определяться сама к
существованию, поскольку она понимается только как определение среди
других данного существующего. Отсюда вытекает, что
предшествующая форма должна породить на расстоянии форму той же самой
природы, которая спонтанно организуется как форма течения.
Здесь нет бытия, которое имело бы в бытии свое будущее и свое
прошлое, но только последовательности прошлых, настоящих и
будущих форм, которые все существуют в модусе
«имеющих-бывшее» и влияют друг на друга на расстоянии...Но психический
объект, будучи организованной формой и множеством
взаимопроникновений, может действовать только целиком сразу на весь
другой объект. Отсюда следует целостное действие и на расстоянии
посредством магического влияния одного объекта на
другой...Что это действие на расстоянии является полностью магическим
и иррациональным, доказывают лучше, чем весь анализ,
напрасные усилия психологов-интеллектуалистов свести его, оставаясь
в плоскости психического, к причинности, понимаемой
посредством интеллектуального анализа... Нужно отказаться от
редукции иррационального к психической причинности; эта
причинность есть деградация экстатического для-себя, которое находится
в своем бытии на расстоянии от себя, в некое магическое
в-себе, которое есть то, чем оно является на своем месте.
Магическое действие на расстоянии и через влияние есть
необходимый результат этого ослабления связей бытия. Психология Должна
описать эти иррациональные связи и взять их как первое
данное психического мира Ж.-П. Сартр – Бытие и ничто. – М.:
Республика, 2000 (Ч.II; Гл. II; 3/3).».

Приведенные выше слова, высказанные Сартром, в отношении романа М.
Пруста «По направлению к Свану», где предметом изображения
делается психологический анализ субъективного преломления
действительности Свана в отношениях с Одеттой, и в которых Пруст
показывает внутреннюю жизнь героя, как «поток сознания»,
таким же образом, могут быть применены и к психологическому
анализу Тургенева, выразившемуся в его романе «Отцы и дети». К
понятию «психологический анализ», нам, с первых слов,
необходимо ещё и присовокупить понятие «интеллектуальный»: что
видно из утверждения Сартра – это я думаю, ни у кого, не
вызывает сомнения. Что из этого следует? Из этого следует, что, в
первую очередь, нам следует уяснить один простой момент:
Представим себе автора, в нашем случае Тургенева, который
пишет роман или что-либо ещё (повесть, рассказ, стихотворения в
прозе и.т.д.). Что происходит, вообще, с точки зрения
психологии самого автора? Он миросозерцает или созерцает
действительность, которую после интеллектуально осмысливает, применяя
при этом психологический анализ, который «потоком сознания»
изливается из него на бумагу: короче говоря, что он видит,
то и пишет. То есть, в сфере сознания, вырисовывается образ,
который можно любить или ненавидеть; вернее сказать,
проявляются образы, либо приятные, либо неприятные. Этим образам
даются имена, или атрибуты, и уже, вместе с этими именами, в
вполне рациональном виде, мы их созерцаем в книге: в
произведении, одним словом. Таким образом, герои произведения, в
норме, представляют собою нечто воспринятое автором из
окружающей действительности, в которое последний вложил свое
субъективное видение этих героев. Чем более, автор, описывает
своего героя, чем более полно проявляется образ того, кого он
описывает, тем, стало быть, этот образ ближе к субъективности
самого автора: он очень хорошо его понимает, поэтому и
описывает его – хорошо: совершенно не важно, злодей его герой или
добрый человек. Например, есть другая форма произведений,
когда объектом рассмотрения автора становится не окружающая
действительность, а внутренний мир человека, но, мы должны
признать, что невозможно рассматривать душевную жизнь другого
человека, да и вообще, душевная жизнь – это нечто
иррациональное, которое не может быть видимо, поэтому, в этом случае,
мы имеем дело с интроспекцией или интроверсией, то есть, тот
процесс, в котором автор смотрит внутрь себя: тогда его
разум, мыслит понятиями и образами, которые ему доставляет его
чувство, и уже после этого, образ конституируется в
действительном предмете. Вот, две обширнейшие формы творческой
деятельности, в которой один глаз смотрит в мир, а другой – в
себя.

Другое, что полезно нам уяснить из слов Сартра – это понимание того,
что психическое, взятое само по себе, не имеет причинности,
и не раскрывает никаких причин. Если глубже продумать это
утверждение, то, непременно, должен был бы стать другой ряд
вопросов, например: Что есть психическое? Откуда оно
образовалось, то есть, где находятся его причины? Можно ли на основе
психологического анализа выводить некие причины, тех или
иных явлений? Возможно ли, сказать, с психологической точки
зрения, кто, по своей сути, есть тот, или иной, человек? Вряд
ли. Ибо, само по себе, психическое – есть следствие неких,
как говорит Сартр, магических и иррациональных причин, а это,
в свою очередь, указывает на то, что искать причины в
психическом все равно, что разыскивать причины в сфере
божественной. С другой стороны, бог создан по образу и подобию
человеческому; то есть, человек его создал, и собственно говоря,
это создание психической и интеллектуальной сферы человека. А
из этого, уже, следует, что причины психического (если
признавать существование психики, которое до сих пор никоим
образом не доказано: ведь, имеется теология, но это совсем не
доказывает существование бога) не могут находиться в
иррациональной или магической сфере; скорее всего, наоборот, – они
лежат в рациональной сфере человеческого организма, то есть, в
его физиологизме. Так кровь, пробегая по кровеносным
сосудам, создает энергию в человеческом теле, которая и есть его
психика, или следствие тока крови. Само же психическое,
оторванное от этих причин, подобно тарантасу, который смолоду
мчится по ухабистым дорогам средней полосы России, теряя по
дороге колеса, но чем продолжительнее по времени несется он по
ним, тем все более понижается его психический уровень (по
Достоевскому), и, в конечном итоге, он разваливается полностью,
принося с собою ощущение утраченного времени, сожалений и
угрызений совести. Обычно такое происходит в преклонном
возрасте, когда стареющий организм засорен шлаками и
всевозможными токсическими отходами жизнедеятельности организма: «В
поисках утраченного времени», кстати говоря, Пруст назвал цикл
своих романов. То есть, изменение тока крови от привычного,
от нормы организма, в одну сторону, указывает на плохое
состояние организма, а в другую, наоборот, – на хорошее; когда же
ток крови в норме, то ощущается гармония: В здоровом теле –
здоровый дух. Когда причины плохого самочувствия не
выявлены, бессознательны, то говорят о психологии. В основном это
происходит в кризисные годы жизни человека: переходный
возраст, половое созревание, переход в преклонный возраст или
резкое изменение привычной жизни, что естественно ведет за собою
изменение и токов крови; даже изменение в рационе питания
приводит к депрессивным состояниям. Если же, говорить более
конкретно, то представление о существовании психического –
это натуральный человеческий метастаз. Метастаз (от греч.
metastasis – перемещение), вторичный патологический очаг,
возникающий вследствие переноса с током крови или лимфы
болезнетворных частиц из первичного очага болезни (СЭС, М.: 1983, 2-е
изд.)., ибо в его существование просто верят; так же, как и
верят в бога, так как, перефразируя Сартра, небытие
(психического) оказывается существенной структурой его присутствия.

В силу упомянутого мною выше нам необходимо прояснить следующее. 1)
Имеются ли, вполне рациональные причины того, о чем пишет
Тургенев? Из этого следует (2): Базаров – это психический
фантом автора или реальное лицо, взятое из жизни? Далее (3):
сознавалась ли автором романа причина, которая была источником
его произведения, а если нет, то (4): возможно ли, такую
причину называть иррациональной или магической? И, если да, то
(5): какую истину (истина, как известно, есть нечто
иррациональное – в смысле душевной жизни человека) мы из этого
почерпнем. Вот вопросы, которые я намерен разрешить в данной
статье, и, конечно же, я не забуду, о самом образе Базарова.

II

Для того, чтобы двинуться дальше в своих изысканиях, нам необходимо,
первым делом, снять с романа ярлык
«общественно-политического романа». Почему? Потому что, примеривая образ Базарова к
определенным эпохам развития общества, мы, тем самым, теряем
из виду саму индивидуальность героя романа. Как это,
например, произошло в случаях с критиками «Отцов и детей»
различных времен. В своей статье «Базаров» (1862 год) Писарев Д. И.
пишет: «Тургенев не диалектик, не софист, он не может
доказывать своими образами предвзятую идею, как бы эта идея ни
казалась ему отвлеченно верна или практически полезна И. С.
Тургенев. – Отцы и дети: (М.: Детская лит-ра., 1979,
предисловие Д. И. Писарев «Базаров», XI, с.48.). Далее, весь материал
я буду брать из этого издания. «. А в 1979 году, в
примечании к данному изданию, П. Г. Пустовойт, уже, прямо указывает
на диалектический характер романа, в виде диалогов: «Диалог –
наиболее подходящая форма для передачи сущности
политических и философских споров, происходящих в романе Надо полагать,
что роль диалектики Сократа, описанная в диалогах Платона,
сыграла более весомую роль в оценке романа, чем сам по себе
роман.». То есть, переменилась эпоха, и поменялось
мировоззрение или миросозерцание. Хотя, как мы видим, это приводит к
тому, что за диалектическими абстракциями, совершенно не
понятна суть того, о чем писал Тургенев. Нам же, должно быть
понятно, что в древности были пешие воины; их посадили на
коней, и они стали – кавалеристами; после, человека посадили в
танкетку, теперь, он – мотострелок; далее, его научили
управлять самолетом, и назвали летчиком; летчик улетел в космос, и
получил атрибут – космонавт. Все атрибуты различны, но суть
одна: во всех этих ипостасях, мы видим человека. Поэтому,
внешние атрибуты, которые определяют человека, как нечто,
находящееся на каком-то месте на лестнице социального
устройства, я отбрасываю за ненужностью, а оставляю для нашего
анализа чистые образы людей, которые сыграли заметную роль в
рождении этого романа.

III

Итак, образ Базарова состоит, если исходить из различных статей на
эту тему: (1) Сеченова – по отношению к наук; особенно, ярко
Тургенев раскрывает его страстную увлеченность опытами с
лягушками; (2) Чернышевский – по отношению, к возможности
переустройства общества и, конечно же; (3) Добролюбов, который и
был причиной написания романа. Как сообщает Пустовойт:
анализируя роман «Накануне», Добролюбов в статье «Когда же придет
настоящий день?» (1860) дал свое толкование его главной
идеи, отличающееся от тургеневской. Прочитав статью Добролюбова
в рукописи, Тургенев попросил Некрасова, редактора
«Современника», не печатать ее. Некрасов ответил отказом. Тогда
Тургенев поставил вопрос резко: «Я или Добролюбов?». Некрасов
предпочел Добролюбова. После этого Тургенев ушел из
«Современника». Но, судя по всему, его тщеславие было глубоко задето,
и он принимается за роман. Тургеневу на описываемый момент
времени 42 года. То есть, он находится, будем говорить, в
пору кризиса среднего возраста, когда прожитая добрая половина
жизни начинает переосмысливаться заново: где-то сожаления,
где-то разочарования, а где-то и печаль всегда сопровождают
эти изменения внутри человека. С другой стороны, его сущность
никак не могла примириться с тем, что Добролюбова предпочли
ему самому. Отсюда, из чувства, скажем, неприязни, автор
рисует Базарова в образе плебея, сына лекаря. 17. 11. 1861
года Добролюбова не стало, а позже арестовывают Чернышевского,
и Тургенев умерщвляет своего героя, от случайного пореза
пальца. То есть, он, таким образом, посчитал, что люди, типа
вышеназванных трех человек, есть явления временные в условиях
жизни, и что они скоро сойдут с арены. Тургенев влагает в
уста Базарова такую фразу: «Я нужен России...Нет, видно, не
нужен». Но, как показала история, он ошибся. В 1863 году в
«Современнике» выходит трактат Сеченова «Рефлексы головного
мозга», идеи которого разнеслись по всей России. Одна купчиха в
Красноярске говорила ссыльному Пантелееву о Сеченове,
который доказывает, что души нет, а существуют одни лишь
рефлексы. Сам Сеченов в полицейских доносах был назван «главным
теоретиком в нигилистическом кружке». И в этом же году,
«Современник» публикует роман Чернышевского «Что делать?», который
имел грандиозный успех не только в России, но и за рубежом.
Писарев в своих статьях к «новым людям» – героям романа
Чернышевского – отнес и тургеневского Базарова, верно ли это, мы
увидим позже.

IV

Итак, здесь мы вплотную подходим к образу Базарова. Из
вышесказанного вытекает, что Базаров у Тургенева есть некий собирательный
образ, который, как мы прояснили, взят из реальной
действительности; то есть, другими словами, на лицо имеется явление
иррационального или метафизического характера. У Базарова с
Одинцовой состоялся такой разговор: «Все люди друг на друга
похожи как телом, так и душой; у каждого из нас мозг,
селезенка, сердце, легкие одинаково устроены; и так называемые
нравственные качества одни и те же у всех: небольшие
видоизменения ничего не значат. Достаточно одного человеческого
экземпляра, чтобы судить обо всех других. Люди, что деревья в
лесу; ни один ботаник не станет заниматься каждою отдельною
березой. – Деревья в лесу, – повторила она (Одинцова). – Стало
быть, по-вашему, нет разницы между глупым и умным человеком,
между добрым и злым? – Нет, есть: как между больным и
здоровым. Легкие у чахоточного не в том положении, как у нас с
вами, хоть устроены одинаково. Мы приблизительно знаем, отчего
происходят телесные недуги; а нравственные болезни
происходят от дурного воспитания, от всяких пустяков, которыми
сызмала набивают людские головы, от безобразного состояния
общества, одним словом. Исправьте общество, и болезней не будет В
последних строках этой цитаты, можно сказать, умещается вся
философия Руссо.». Здесь, нам, в пору было бы воскликнуть на
манер Ницше: «О sancta simplicitas! святая простота (лат.).
В каком странном опрощении и в каком извращении живет
человек!» Ницше. – По ту сторону добра и зла: – СПб.: Кристалл,
2002, с. 35». Ведь, мы привыкли видеть жизнь и окружающую нас
действительность во всей её многообразной сложности, где нет
места ничему простому и утрированному, поэтому мы
непременно должны были так воскликнуть, ибо базаровская логика
простоты буквально входила в противоречие с нашим усложненным
взглядом на мир, и на вещи мира. Мы, даже, ни на йоту не можем
допустить, что под всем многообразием мира, должна была бы
быть его суть: так из семи нот расцветает всё многообразие
мелодий, которые никогда не закончатся, а из белого солнечного
луча происходит весь спектр цвета, различных оттенков. Это и
логично, ибо каждый человек, бессознательно для самого
себя, стремится к безопасной жизни, но чем сложнее жизнь, тем
менее она безопасна; сродни это компьютерной системе: чем она
сложнее, тем более она и уязвима.

V

Итак, нам понятно, что в иррациональной стороне произошло, будем
говорить, некое событие, которое было причиной написания
романа, и мы определили это событие, как некое неприятие вполне
рационального образа в лице Добролюбова. Применяя нашу старую
формулу – «мыслю, следовательно, объект существует», – мы
можем вывести следующее утверждение, которое лишний раз
подтвердит вышесказанное мною и направит нас на другой путь
рассмотрения нашего вопроса: «Тургенев мыслит Базарова,
следовательно, Добролюбов (Базаров) существует». Вместе с тем, такая
постановка вопроса указывает на то, что этот процесс
протекает в субъективной сфере самого автора, которая для него
самого находится в бессознательном виде, а, будучи определяющим
условием причины, породившей в сознательной сфере идею
романа, которая, поднимаясь из бессознательного (иррационального и
метафизического) в сознание, она, как и энергия, которая,
переходя из одного места в другое, меняет свои свойства на
противоположные, являет автору саму
интеллектуально-психологическую канву его творения, что и проявилось в названии
романа: «Отцы и дети». Тургеневу, на тот момент, 42 года, а
Добролюбову 24: таким образом, перед нами есть внутреннее
противоречие между Тургеневым-отцом и Добролюбовым-сыном. Уподобляя
сей внутренний конфликт между двумя неразрешимыми
столкновениями архаизму мифологического мышления в образах Эдипа
(Софокла), Фрейда или, например, Тараса Бульбы, или же
Достоевского, мы видим проявление сыноубийства или отцеубийства как
отображение религиозной связанности отца и сына святым духом.
То есть, неприязнь, в таком случае, вполне логично
укладывается в понятие любви, как силы ненавидящей, которую определял
как одну из начал Эмпедокл. То есть, происходит, выражаясь
терминологией Фрейда, процесс вытеснения, который переходит
в социологизацию представления. В нашем случае Тургенев-отец
убивает Базарова-сына, – я имею в виду метафизическое
убийство, – как явление интеллекта. Здесь, предваряя дальнейшие
рассуждения, нам необходимо указать, что есть жизнь человека.
Жизнь – это некое явление, которое рождается, длится и
заканчивается. Следовательно, от самого своего рождения жизнь
обладает свойством интенциональности. Интенция (от. лат.
Intention – стремление) – намерение, цель, направление или
направленность сознания, воли, чувства на какой-либо объект.
Понятие интенция восходит к схоластике и было развито, как учение
об интенциональности Брентано и Гуссерлем. Активно
применяют её в своих работах Сартр и Мэй Ролло. Другой же, самый
основной атрибут жизни – это ценность: она сама по себе ценна,
следовательно, и то направление, в которое она направлена,
также имеет вид ценности. Интенция в себя указывает на то,
что ценности человека в основном лежат в его внутреннем мире;
интенция во внешний мир говорит о том, что ценностью
является объекты внешнего мира, но, в любом случае, «я» человека –
есть самая ценнейшая его вещь, в каких бы условиях оно не
находилось. Как пишет Писарев: «Увлечение Базарова очень
естественно; оно объясняется, во-первых, односторонностью
развития, во-вторых, общим характером эпохи, в которую нам пришлось
жить». Пустовойт, в своей статье, о Писареве, так говорит:
«Однако Писарев несколько односторонне подошел к
тургеневскому Базарову (готов был оправдать даже скепсис героя по
отношению к будущему народа и отрицанием Базаровым искусства).
Взгляд Писарева на роман «Отцы и дети» в основном разделял и
Герцен. Он прямо писал о статье Писарева «Базаров»: «В своей
односторонности она вернее и замечательнее, чем о ней думали
её противники»«. То есть, мы видим, как односторонности
интенций критиков, впадают в сплошное заблуждение: они рисуют,
будем говорить, круги по поверхности воды, нисколько не
опускаясь к существу вопроса, ибо всё их видение разлито по
поверхности мира. Хотя, дуальность Базарова Писарев подметил:
«Словом, у Печориных есть воля без знания, у Рудиных – знание
без воли; у Базарова есть и знание и воля, мысль и дело
сливается в одно твердое целое», но объяснить он этого не смог,
и как мы видим, вошел в противоречие, с самим собою,
анализируя роман. Например: в одном месте, характеризуя общий
настрой массы (IV), он пишет: «Люди массы у нас в России учатся,
служат, работают, веселятся, женятся, плодят детей,
воспитывают их, словом, живут самою полною жизнью, совершенно
довольны собою и средою, не желают никаких усовершенствований и,
шествуя по торной дороге, не подозревают ни возможности, ни
необходимости других путей и направлений». Но уже в другом
месте, анализируя Кукушкиных и Ситниковых (чему посвящен целый
VII параграф), Писарев, вдруг, всех называет
прогрессистами, которые и составляют огромную часть общества. То есть,
вообще не понятно, из чего же состоит общество; или из
прогрессистов, или из тех, кто никуда не стремится. Это уже прямое
следствие односторонности, которая может быть понята, в
смысле причинности, только в сфере метафизической, иррациональной
и магической. Куда мы, прямиком, и направимся. Хотя,
послушаем Писарева: «Эти личности – юноша Ситников и молодая дама
Кукушкина – представляют великолепно исполненную карикатуру
безмозглого прогрессиста и по-русски эмансипированной
женщины. Ситниковых и Кукушкиных у нас развелось в последнее время
бесчисленное множество; нахвататься чужих фраз, исковеркать
чужую мысль и нарядиться прогрессистом теперь так же легко,
как при Петре было легко и выгодно нарядиться европейцем...
У нас можно сказать, что всякий пустомеля смотрит
прогрессистом, лезет в передовые люди, создает из чужих лоскутьев
свою теорию и даже часто силиться заявить о ней в литературе...
Чем бы ни был Ситников – байронистом (вроде Грушницкого),
гегелистом (вроде Шамилова) или нигилистом (каков он есть),
он все-таки останется пошлым человеком». Я расцениваю эти
слова, как прекрасное описание коммунистов и большевиков,
которые пришли к власти в семнадцатом году, и поделом, ибо в
самом себе Писарев не заметил прогрессиста, такого же, как и
Герцен, и еже с ними. А нам следует конкретно понимать, кто и
где, и даже как, прячет свои «ослиные уши», чтобы ситуация
столетней давности не повторилась вновь. Уже, позже, придут те
же самые гегелисты, фейербаховцы и нигилисты (Ленины)
водрузят мерзопакостное знамя диалектики, как идол, и все в это
уверуют: все стали, в один миг, прогрессистами-коммунистами.
Но оставим это следствие политической сферы без
рассмотрения, ибо в ней нет ничего для нас интересного, а вот
эмоциональный фон, на котором в своей статье Писарев выразил свои
мысли, весьма и весьма, для нас поучителен, особенно, в том
случае, когда критик называет прогрессистов Ситникова и
Кукушкину – нигилистами; то есть, так же, как и Базарова. Рассмотрим
это подробнее.

(Окончание следует)