Поэзия

***

Разбудит и ведёт. А ты молчи,
– не шевельнись, ни вздоха.
Ребёнок ль прокричит в ночи,
Завод, эпоха.

Прозрачное ль прошелестит крыло –
В пернатом воздухе паренье.
И лодочник остановил весло,
И капля тяжелей мгновенья.

И, медленная, всё ещё течёт
В родную колыбель, в тот самый миг творенья,
Где свет вовне себя ликует и растёт,
Ни меры не прияв, ни измеренья.

март 2002

Белокурая и кареглазая

Стремнина, череда островов,
Камень, покрытый лесом,
Базальтовый мур, под собственным весом
Расслоившийся среди рек и ветров.

Здесь бы и жить, ловить рыбу,
Ходить на моторке, кормить чаек,
Мимо плывущий паром встречая,
Думать о том, что и мы могли бы

С нашего острова с женой перебраться
На материк, где твёрже почва,
А здесь только раз в месяц почта
И не с кем, кроме травы, общаться.

Хотя по ночам маяк мигает,
Ухнет филин, со сна, должно быть,
Со лба стирая сажу и копоть,
Сидим у костра, у мира с края.

И что нам чужая жизнь двойная,
Где нет тишины, воды, листьев,
Чайка над нами с утра зависнет,
Небо, что колыбель, качая.

* * *

Взять, уехать бы в никуда,
Где холмы и реки составляют одну линию,
Где слово «вода» и есть вода
Глубокая, синяя.

Там деревья дольше живут, чем мы,
А трава выше бегущей собаки,
И не хватит белка, белил, сурьмы,
Чтоб замазать перепады, где взлёты и буераки.

Дорогие озёра, стойбища сна!
Со́сны, лёгкие, как птенцы
цапли, вспыхивающей, что блесна.
Золотых колосьев венцы.

Старой мельницы круговорот, 
Ряска двигающихся болот,
В глубине сырой поворот,
Взмах, прощающий от ворот.

Что ж, прощай и ты, человечий костяк,
Привечай нас, сырой песок.
Дом для тёплой жилки – висок,
Гроб, где крови поток обмяк.

Беженцы

Из домов мы уходим с печалью на сердце,
Оставляя открытыми фортки и дверцы,
Что за зверь нас швырнул без огня и приклона,
Как из жаркого чрева на холод Иону?

По дорогам, проулкам, камням и суглинку
Мы бредём, вспоминая очаг под сурдинку,
За спиной остаются слова кочевые,
Злые лежбища, тюки, одёжки пустые.

Люльки длится качанье, дитятка спросонку
Плачет, мамку зовёт, теребит распашонку,
А пустые палаты ему отвечают:
Мамка с папкой по чистому полю блукают,

Мать пред ямой стоит на пороге порога,
Папа просит коврижку у дальнего Бога,
А старик и старуха сидят у корыта,
Взоры их, словно днище, безумьем омыты.

7.10.2000

Памяти Владимира Рыженко

1


   

Если сумрака слезу
Искупила соль морская…

Поль Валери. «Зримое».



Горчичная струя,

Лазоревое море.

Чернеют якоря

На охряном призоре.
Свобода и простор

Им без цепей и рыбы.

Душевный разговор

Между собой вести бы.
Оставить связь с людьми,

Без лоцмана и сбруи

Уставшими грудьми

Не биться в плоть земную.
Двойной их профиль слит

На берегу пустынном.

И чайка голосит,

Как мать над мёртвым сыном.
6. 08. 2001. Евпатория
***

Восемь месяцев прошло,

Пыль с могилы унесло,

Чёрным ветром обернулось

Бесконечное число.
Твой убивец по земле

С алой лентой на челе

Ходит, ищет новой жертвы

С топором в двойной петле.
Ты, смиренный и простой,

В полутени неземной

Усмехнёшься, обернешься,

Не останешься со мной.
В храме свечку затеплю,

Пиво с водкой пригублю,

Крестным знаменьем прощаясь

С тем, кого ещё люблю.
Свет на розовом кусте,

Капли слёз на бересте.

Может, встретимся с тобою

На заоблачной версте.
14.04.02
Путешествие в Новгород

На воздушном КамАЗе и –

В тридевятое царство.

По Европе и Азии,

И дорожным мытарствам.
А в селеньях заоблачных

Жизнь да сладкое пиво,

Снедь на пихтовых полочках,

Сухари – вся пожива.
Море плещется вечное,

Сада стройное здание,

Остановка конечная

Не имеет названия.
Переход через линию,

Выдох воздуха пресного

В бесконечные синие

Вертограды небесные.
Это всё, что останется

И в раю упокоится.

В ожидании поезда

Покемарим на станции.
День закончился. Выжили.

Ночь светла в Малой Вишере.
23. 08. 2001. М.
* * *

Неуёмные, летучие,

Золотые облака

Неподвижные по случаю,

Дело к лучшему пока.
Над полями густо-рыжими,

Над прозрачною, рябой

Я и сам когда-то сиживал

Жизнью пахнущей водой.
А теперь на сгибе времени

Лишь бумажная труха:

За случившееся ль премия,

Для гаданья ль потроха?
По-над снегом жмутся голые

Городишки-дерева,

Пудрою скрыпучей головы

Припорошены сперва.
А потом пойдёт губерния

Долгим воздухом строчить,

Буквицы черны сквозь тернии,

Словно поздние грачи.
Движется, течёт, кудрявится,

Просыпается, скворчит

То, что только к смерти явится,

Не растает, не простит. 
12. 2000
Русские поэты

1
Высокая классическая ода

В моём наследстве не пробила брешь.

Косноязычие народа

И жёлтое бесплодие исхода,

А ты – не выкинь, не отрежь.
Чтоб, как мешок с прорехой, на горбу

Нести своё уродство с остальными,

И ртом осипшим теребить беду,

Пока тебя не отведут

Туда, где звучно только имя.
А он, как бабочка, как неба лоскуток,

А в крылышках его и мощь, и состраданье.

Из вертограда поднебесного листок,

И слёз, и радостей моих исток,

И языка – и боль, и оправданье.
13. 04. Родительская Суббота.
2
Он умер от инфаркта.

Хрустального певца

Позолотилась карта

В преддверии конца.
Как малые побеги

Однажды написал.

Пахучий храм телеги,

Небесный сеновал.
Душа-жалейка плачет,

Как чайка на песке,

То, бедная, судачит,

То голосит в тоске.
Молчит душа-гречанка,

Мигает ей звезда.

Уходят с полустанка

На небо поезда.
10.04.02
3
Сиплый пар, петербургская хлябь

И воздушная сфера вокзала.

По Неве предрассветная рябь,

Как предсмертная поступь портала.
Чудный город, родной и сквозной,

Отраженья воды и гранита,

В жёлтых окнах над чёрной рекой

Облаков серебристая свита.
И когда паровозный гудок

Вдруг вплетается в траурный полдень,

Будто поезд ушёл на восток,

А на западе время не помнят,
Умолкает шарманка, ларец

Открывается, полн лепестками.

На ступеньках расцветший венец

Перед дверью, закрытой не нами.
19.06.02
4
В трамвае твоём пассажиры молчат –

Им нечего больше сказать.

За спинами их не рельсы скворчат:

Печи плавят печать.
Но мерных колёс перестук – это речь

Наездников, варваров злых,

И мёртвых врагов бросают не в печь –

Шакалам и прихвостням их.
А где же Россия? где поле враскид

Для брани за землю свою.

Там каждый солдат до смерти стоит

И жизни не ценит в бою.
Чем жить на чужбине, кормить голубей,

Чем миру князей служить,

Не лучше ли бросить убийцам – убей!

И песнь напоследок сложить
О том, как прекрасен задумчивый лес

И небо над ним и о нём

Прозрачное слово – крупинка небес,

Божественный окоём.
И снова безумный вожатый ведёт

Трамвай по распутью мостов,

Но улей молчит, пока пчеловод

Не вспомнит живительных слов.
Неделя всех святых,

в земле Российской просиявших, 2003
***

То угловата, то подробна,

Как ты горчишь в сухой груди.

Сырому воздуху подобна,

Ковыль с полынью посреди.
Какого воздуха приметы

Рубцы оставили на мне?

Дитя прозрения и света,

Лебяжье слово на огне.
Наверно, мне и нот не хватит,

И флейта, видно, промолчит,

Когда меня огонь обхватит,

Кора на ранах затрещит.
Но дай ещё хотя б мгновенье,

Чтобы впитать тебя до дна

Во взгляд, ладонь, сердцебиенье,

Замолкшее на взлёте дня.
* * *

И снега зернистого горстка,

Землицы широкий рукав,

Лоснятся, как па́рдужья шёрстка,

Себя под собою подмяв.
Морозные крохи разлуки,

Воздушные шарики льда,

Следы подоспевшей разрухи,

Воды подступившей слюда.
Когда бы из хрупкого тела

Глядела, трезвея, душа,

На малые наши пределы,

Теплом милосердным дыша.
Как в ту полынью на оконце,

В прозрачный распахнутый глаз

Всё смотрит морозное Солнце,

Тепло принимая от нас.
19.02.2001, Коломенское
***

1
Если ты появляешься ночью такой

Полувлажною, полуслепой,
Вся из воздуха соткана, в белой фате,

Повторив очертания те,
Что ласкал и оплакивал нежно тому

Лет пятнадцать в чужом, непригодном дому.
Что ж, и в нашем саду расцветёт в январе

Куст прозрачной сирени на дивной горе,
Лепестки отпуская до дивной реки,

Над которой парят до сих пор мотыльки.
Их увидишь, когда набежит на глаза

Золотистого неба слеза.
27.01.03
***

Прежде, чем взойти на гору, постой один,

Посмотри вокруг на тёплый покой равнин,
На живую почву, густое теченье воды,

Птиц, висящих в небе, пернатые их сады.
Это всё останется вскоре внизу,

Но зато ты сможешь увидеть звезду
С негорящим лучом, как огненный куст,

Это вечный голос из нежных уст.
Это твой новый беспечный дом,

И тебе хорошо будет в нём.
12.02.03
В ожидании войны

Веет в воздухе хриплой грозой,

Тяжелеет водица

Под игольчатой звонкой бронёй

Пузырится,

Набухает в канун нежилой.
Древесина, что дрожжи, и дым

От кострища

Зрак слезой опушает, беды

Полотнище
Бьётся птицей на горклом ветру,

Холодящем, подробном,

Стынет камень, подобно Петру,

Трижды вздрогнув,
Человечий костяк не упруг,

Дух – не робок,

Страх как пена уходит под струг,

Из-под пробок
Бражка пухнет и пена кипит,

Злая сила,

Словно кровь, вперехлёст говорит.

Всё застыло…
Но насытится почва водой,

Солью, кровью, цветными тельцами,

Чтобы снова запел перегной

Над убитыми молодцами,
Чтобы дерзкий гудящий тростник

Вдоль песка не стелился, но падал.

Смерч набух, тучей жирной возник,

Пахнет бражкой вчерашняя падаль
начало марта 2003
Памяти Александра Бордадыма

В этой жизни, где пули пьянят как вино,

И сквозь зубы кричат «мать твою»,

Где лежишь ты теперь, Александр, всё равно

Убиенный в неравном бою?

И зачем ты вплетаешь в Отчизну свою

Наше красное волокно?
Как солдатик, бегущий в атаку и пёс,

Защищающий скарб и тепло,

Для чего восходящую жизнь ты унёс,

Грудь разрезал свою о стекло?

Кто тебя через горный хребет перенёс,

Если душу в долину влекло?
Что останется вскоре на этой земле

После тех, кто за дело погиб?

Одуванчика тело на хлипком стебле.

Иль в теплице лже-атомный гриб?

Где лежишь, Александр: среди близких в земле,

Или в море родном среди рыб?
Кровь отечества хлещет у карлы из пор.

Александр, доставший свой меч,

Неужели ты веришь, что злой черномор

Испугался расправленных плеч,

Что держава спасётся тобой среди гор,

Если бороду неба отсечь?
Как лежится тебе среди тех облаков,

До которых рукой не достать,

Как взирается вниз, на беспечных дружков,

На любимую, родину, мать?

Потому что у них, кроме собственных слов,

Тебя некому больше отнять! 
***

Ты приносишь мне слёзы птиц

На холмах последних путей,

Говоришь об изнанки лат,

Тигр лет, чужеземный сосед
Без Тебя – в сто тропинок – простец

Без Тебя – в сто жердинок – птенец

Без Тебя поединок стократ

Горше мира на гребне лет
Ах! куриная слепота,

на груди циклёванный плац,

ноздреватая готика лун,

плотоядное вымя стел.

Плыть без вздоха – макет-полёт –

в плоть – разбуженный леденец.

Совесть – выдох на взлёте тел,

Монгофлёровый лак-птенец.
1984
Хроника пикирующего бомбардировщика. 9 мая

Он начинает набирать высоту,

Когда

Бортмеханик отпустит лопасть,

И вода

В желтой луже ряскою на ветру

Задрожит, и пойдет хлопать,
А потом верещать, а затем визжать,

Намекая,

Что пора уже ввысь, туда, где слеза

Замерзает

На прозрачных колосьях, которые сжать

Может острым серпом звезда.
Там, вверху, ложится он на крыло,

Зазирая,

Вниз на лес, холмы, озера, суземный луг,

С края

Обрамленный мелким кустарником, как стекло,

Отражающим штурмовик и небесный круг.
Он летит сквозь сентябрьский злой туман,

А внизу

Остается прошлого керосиновая дорожка.

Он грозу

Прободает, что ворота башни последней таран,

И на верхней ноте захлебывается немножко.
Видит он сквозь морось вдали сады, Китеж-град,

Ограды,

Золотою вязью прикрывшие утлый вход

В Эльдорадо:

Все места для счастья, вечной любви, трудов, наград.

Но другую цель призирает в кабине пилот.
Там, средь скирд и стогов – взлетная полоса:

Летуны,

Встречным курсом несущие смерть и страх,

Валуны,

Обозначившие границы для взлета, вокруг – леса:

Влажный муромский рай для вестфальских птах.
А вокруг трассирующих нитей узор,

Серебристых

Злых зверьков, нацеленных прямо в грудь,

Голосисто

И задорно ревет пропеллер, но штурмана взор

Устремлен к земле, и он видит последний путь.
По дороге, встающей вдруг на дыбы,

Окаймленной

Деревами, деревнями, руинами городов, крестами погостов,

Словно с гона,

Поднимаются, встрепенувшись, отряхивая капли воды

С перьев, прозрачные, вне веса и роста
И минуя машину и человека, устремляющихся в пике,

Перелетными

Стаями, мимо, не глядя на его уменьшающийся силуэт,

Беззаботные

Души взорванных, убиенных, засыпанных злой землей, налегке

Сквозь препоны и гущу сфер, туда, где свет,
Устремляются, пока он все ниже и ближе к врагу,

И в нем

За секунду до остановки перетрудившегося мотора

Целиком

Открываются будущее его и отечества. И на том берегу

Есть небесная заводь, недоступная рухнувшему в небытие взору.
Косово поле

Над выжженной, короткою, как щетина, травой

чуть шевелится и дрожит весь,

что желе, что студень, в реторте взвесь

(для зачатия) мужского семени, – зной.

И тяжелый, чуждый телу, сочится

из отверстий и ран земли перегной, –

дух пшеницы, которой не колоситься.
На прожаренных крышах изгнанного села

лишь скелеты гнезд, и последний аист

оторваться от почвы, где жил, пытаясь,

одинокий вестник – вскидывает крыла,

но сквозь перья неба блестит витрина:

от осколков ли, пули шальной, стекла,

разрезающего плоть до сердцевины.
Вот от школы четыре стены стоят,

а внутри зияет провал,

часть экрана, видимо, кинозал

был, клочки газеты висят.

Дворик пылью и мусором колосится,

там, где звонкие голоса ребят –

тишина, и эху негде родиться.
Через улочку – взорванный монастырь,

сбитый колокол, расколотый крест,

клочья риз, разбросанные окрест,

вместо сада и цветника – пустырь,

лужа ржавой воды у дырявого бака,

и в края нездешние поводырь –

пустоту охраняющая собака.
Пять воронок на месте больницы – там

пролетели птицы. Свободы остров

их вскормил снедью чужих погостов

с человеческой кровью напополам.

И стальные яйца легли в гнездовье:

чтобы Новый Порядок устроил храм

с алтарем урановым в изголовье.
А за краем – испепеленный погост,

и присыпанный чуть овраг:

только в сторону сделай шаг,

и тела расстрелянных в полный рост

встанут и побредут вдоль улиц –

потому что не кончен еще покос

и коровы с пастбища не вернулись.
Памяти Михаила Гаспарова

Авсоний говорил,

Слагая каталоги,

Что Бог един, не боги,

Все к благу сотворил.
Вал односложных слов,

И гул имен различных

Для памяти отличный

И повод, и улов.
Закат имперских дней,

Наперечет все звуки,

Морфемы-виадуки

Над площадью корней.
Когда умолкла речь

И в римских переулках

Стал слышен топот гулкий

И звон меча о меч,
Когда распался свет,

И город мира вымер,

В огне, распаде, дыме

Не выживет поэт.
Друзей, учителей

Лишь перечень фамилий;

Плывущий среди лилий

Корабль до наших дней.