Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Начало

Продолжение

4.

Линда, Дэвид и Брет Нильсен, автор музыки, которая произвела фурор
на фестивале, долго не могли покинуть сцену. Весь ритуал
успешной премьеры торжественно соблюден – оркестр приветственно
встал, принимая аплодисменты огромного зала, бесконечные
корзины, охапки и букеты цветов от организаторов и публики, от
друзей и поклонников. От неловких движений девушки с
огромным букетом упала высоченная микрофонная стойка у сцены, что
вызвало новые овации и слезы умиления. Рукопожатия и поцелуи
никак не заканчивались.

На фуршете, устроенном по случаю успеха, Линду тут же атаковал
энергичный представитель «Дэйли Телеграф», совсем еще мальчишка,
кстати сказать. Он коротко заметил, что ее игра – яркое
событие фестиваля и деловито спросил, как именно она слышит
оркестр, ведь столько пишут о ее почти абсолютной глухоте.

Ну, вот, началось. Она почувствовала внезапный приступ ярости:

– А почему вы не спрашиваете, как именно я слышу вас, если столько
пишут о моей глухоте? – резко оборвала его Линда и, как
всегда в таких случаях, перешла в наступление, отрывисто и нервно
жестикулируя. – А почему вы вообще говорите на эту тему?
Если вы хоть что-то обо мне читали, то знаете, что на такие
вопросы я не отвечаю. Я бы на месте вашего редактора объяснила
творческому персоналу, что после концерта неплохо бы
поговорить о музыке, которую вы слышали. Если вы ее слышали,
конечно. Во всяком случае, о вашей глухоте я нигде никогда не
читала.

Линда с негодованием отошла от опешившего журналиста, ища глазами
Дэвида в разношерстной толпе собравшихся в баре. Картина была
на удивление пестрой. Музыканты, продюсеры, герои светской
хроники, элегантные дамы из модных журналов, люди из публики
и представители прессы, конечно. Общественное мнение в
лицах, которые мелькали перед ней, сливаясь в единое целое.

Настроение непоправимо испортилось. Всегда одно и то же. Она может
быть гениальной, сколько ей угодно. Может творить чудеса,
импровизировать и вести за собой оркестр, делать незабываемой
любую малозначительную музыку, придумывать новые инструменты,
звуки. А они снова будут задавать вопросы о глухоте, будто
это ее единственная особенность. Они снова напишут о том,
как именно она преодолевает проблемы слуха. Еще она найдет
какие-нибудь снисходительные замечания о своей манере
одеваться. Бархатные юбки, блузки со складками, вычурные драпировки
платьев она изобретала самостоятельно. Линда была худенькой,
грациозной брюнеткой с огромными почти черными глазами.
Всегда широко распахнутыми. Но взгляд будто направлен внутрь,
как на портретах Модильяни. Избранный стиль одежды, по ее
глубокому убеждению, подчеркивал ее особенность. Она не хотела
быть на кого-то похожей ни в чем. Писали, что она выглядит
так, будто каждый раз закутывается в новую занавеску. С
исключительностью ее дарования соглашались. Но никогда не
признавали в ней женщину, заслуживающую чьего-то внимания. Это
непреодолимо.

Линда так и не нашла Дэвида. Он исчез. Странно, но скорее всего, она
его просто не видит.

Она не хотела задерживаться ни на один миг. От дурацкого вопроса, а
может, просто от усталости и перенапряжения – она
почувствовала себя подавленной.

Все равно, сейчас она не будет в состоянии говорить с ним. Ее
праздничное ожидание встречи после концерта начисто испарилось.
Снова появилось это ощущение загнанности в угол, про которое
она никогда никому не рассказывала. Только Ян знал, что с ней
происходит, когда вот так опрокидывается ее взгляд. Только
он. Все остальные считали, что это нормальное для Линды
творческое состояние. Сегодня он жаловался на простуду, странно
себя вел. Жаль, не представилось времени с ним поговорить.
Что-то его тоже не видно.

Наверное, Ян уже в номере, пьет горячий чай, переключает
телевизионные каналы и ждет ее. Неважно, что их отношения в последнее
время изменились и он стал более замкнут. Он поймет ее без
слов. И ни о чем не будет спрашивать.

– А грандиозная вечеринка – не находишь? – толстяк Жакоб,
импресарио, подошел к ней с шампанским. Даже его черные усы
топорщились от возбуждения. – Завтра у меня грандиозная встреча,
норвежцы предлагают крупный тур по северным странам в следующем
году. Нам это интересно?

– Жакоб, ты все знаешь. На твое усмотрение. Потом. Сейчас я не в
состоянии ни о чем говорить. Будь добр, сделай так, чтобы через
десять минут я смогла уехать в отель. И завтра не тревожь
меня, пожалуйста. Я устала.

Линда поднялась по мраморной лестнице в комнату с ее именем на
двери, сняла парчовый концертный наряд и переоделась в свое
привычное серое платье с широкой длинной юбкой. Села в кресло
перед зеркалом, задумчиво провела щеткой по длинным темным
волосам, потом встряхнула головой, стараясь просто расслабиться
хотя бы на минуту. Ей не хотелось видеть никого.

5.

Дэвид показался на фуршете только на одно мгновение. Его успел
запечатлеть фотограф в обнимку с Нильсеном, после чего он пожал
руки двум-трем знакомым, сделал легкий комплимент
самодовольной редактрисе женского журнала, расписался на концертной
программке для чьей-то мамы и сбежал восвояси в гостиницу
будить Полину.

Черный лакированный лимузин, присланный за ним, пробуждал сравнения
с катафалком. Но Мэрил понравится, без сомнения.
Внушительное авто, ничего не скажешь.

Швейцар распахнул перед ним дверь и Дэвид быстрым шагом пересек
просторный гостиничный холл, направляясь к лифту.

Полина не спала. Она разбирала вещи, привезенные на это короткое
время и, как всегда, казалось, что она собирается жить в
Лондоне долго, потому что она по привычке захватила набор одежды
для любой погоды, не считая бесчисленных косметических
принадлежностей.

Она обернулась на шум открываемой двери, улыбнулась Дэвиду и
приложила палец к губам. Мэрил тихо спала на диване в обнимку с
любимой игрушкой – плюшевым белым медвежонком. Она старалась с
ним не расставаться. Он держал в лапах красное кашемировое
сердце с надписью «Я люблю тебя!». Мэрил свято верила, что
эти слова он адресует конкретно ей.

По сути, Полина была уже в полной боевой готовности. Светлые волосы
уложены в тщательный пучок на затылке. Темно-бордовое платье
на узких бретельках. Открытая спина, обтянутые блестящей
тканью бедра, потрясающие ноги в бордовых замшевых туфлях на
тонких высоких каблуках.

Она энергично зашептала Дэвиду, чтобы он не снимал пальто. Мэрил
вряд ли проснется и они могут идти прямо сейчас.

– Не будем выключать свет на всякий случай, но я уверена, что она
проспит до утра. Завтра пойдем с ней гулять, а сейчас можем
поужинать в том замечательном ресторане на Лестер-Сквер,
помнишь? Там делали превосходный салат из морских раковин
специально для меня, а ты был в восторге от рагу из лобстера. Как
концерт, кстати? – спросила она небрежно, вытаскивая легкий
шарф с кистями из чемодана. – Нашла, наконец!

– Концерт прошел замечательно, благодаря тебе. Появилось ощущение
легкости, которого так не хватало на репетициях. Ты мой
главный дар, дорогая!

– Я рада, что мы оба это знаем, – тихо засмеялась она, накидывая
свое бежевое пальто, которое он так любил. – Пойдем, пойдем.
Здесь все равно невозможно говорить и у нас не так много
времени.

Они вышли, осторожно закрыв за собой дверь. Она увлекла Дэвида по
коридору к лифту. Мягкий ковер делал их шаги бесшумными.

Дэвид держал ее за руку, ощущая тонкость ее пальцев. Он освободился
от каких-то бы ни было тревожных мыслей.

В который раз подумал, как полезно видеться редко, периодически, не
успевая потерять это ощущение легкости. Его семейная жизнь
была идеальной. Постоянные разъезды помогали ему быть
независимым от какого бы то ни было театра, филармонии, оркестра, а
романы Дэвида оставались незамеченными Полиной. Романы
необходимы, чтобы чувствовать себя в форме. Или еще по какой-то
причине. А Полина в этой ситуации не успевала ему наскучить.

– Ты знаешь, – продолжала она уже в лифте, – Мэрил просто не
успокаивалась в Нью-Йорке. Она хотела тебя видеть, хотела к папе и
просто вынудила меня лететь. Ей приснился странный сон. Вы
вместе с ней в Африке и она катается на слоне в джунглях. Она
мне все время его рассказывала, там столько всего
происходило, в этой Африке, причем каждый раз по-разному. Я поняла –
мы должны приехать к тебе и покататься с ней на чем-нибудь
все вместе. Чтобы слон и Африка перестали ее так занимать. И
я ей очень благодарна за этот сон, потому, что сейчас тебя
вижу, после этого дурацкого самолета с их видеопрограммой, мы
так замучились! Все время что-то не так нажимали, Мэрил
никак не могла запомнить какая кнопка что делает. Я тоже – для
меня это только повод для раздражения, ты же знаешь. И этот
ужасный кофе!

– Концерт, кстати, произвел такое громкое впечатление. Вопросы,
люди, столько народу. Надо было, конечно, с музыкантами
поговорить, выразить благодарность. Но я вкратце поздравил, потом
удрал с фуршета практически первым, не могу же я объяснять,
что моя очаровательная жена спит в номере гостиницы и я обещал
ее разбудить!

– А она вовсе и не спит, а ждет. И даже была готова, когда ты пришел!

Дэвид вдруг ощутил, что Полина в ее тридцать девять лет может
затмить любую молодую красотку просто умением быть женщиной. Нет,
это не умение. Это она сама. Уметь ничего невозможно, если
ты не знаешь, как это и что для этого нужно.

Ее губы приблизились к нему и интенсивные мысли Дэвида о женщинах
были грубо прерваны долгим поцелуем. Он, наверное, никогда не
поймет – она ведет себя так, потому, что знает, как и что
делать, или это просто счастливое совпадение. С его, Дэвида,
мужской натурой. Но так или иначе...

Остановка. Нижний этаж. Двери лифта раскрылись. Линда Макдорманд с
глазами, полными изумления и ужаса, смотрела на супругов
Луччи, застывших в долгом поцелуе.

Внезапное отчаяние захлестнуло Линду, ее природная бледность начала
приобретать землистый оттенок.

– Линда, это моя жена Полина, она только час или два назад прилетела
из Нью-Йорка вместе с дочерью. Полина, это Линда Макдорманд
высочайшего класса музыкант и наш сегодняшний концерт...

Полина перебила его, протягивая руку Линде для традиционного пожатия:

– Да, я так много слышала о вас, Линда, это так приятно, наконец,
увидеть вас и поздравить с успехом! Дэвид говорил мне, что
народу было огромное количество, что... Что с вами, Линда, вам
нужна помощь? Вы так бледны!

– Нет-нет, спасибо. Обычная усталость. И очень длинный день. Все в порядке.

– Приятного вечера, Дэвид и спасибо за сотрудничество, – сухо
сказала она, проходя в лифт.

– Но завтра у нас с тобой репетиция для Нью-Йорка, ты помнишь?

Линда могла понимать его, только глядя на его губы. Читая по губам.
Которые она бы сейчас с наслаждением искусала, исцарапала,
изрезала. Но она попыталась улыбнуться.

– Конечно. Мы созвонимся. – Она нажала кнопку лифта и двери почти
бесшумно сомкнулись.

Дэвид ощутил, что оказался в дурацком положении. Он чувствует себя
неловко, потому, что целовался с собственной женой.
Потрясающе. Как хорошо, что между ним и Линдой, по сути, ничего не
было.

6.

Линда куталась в одеяло с головой, пытаясь спрятаться от света,
проникающего сквозь шторы. Спрятаться от людей, от себя самой.
Она проснулась рано и как ни пыталась – не могла заснуть
снова. На тумбочке лежала записка: «Совсем расклеился, ночным
рейсом улетаю в Амстердам. Поздравляю с успехом, Ян».

Прошлой ночью она почувствовала себя брошенной всеми сразу. Сегодня
она поняла, что пустой гостиничный люкс стал просто
подарком. Со времени начала виртуальных отношений с Дэвидом, ее
отношения с мужем стали далеки даже от той незамысловатой
дружбы, к которой они пришли за пятнадцать лет брака. Ян пару раз
наткнулся на письма Дэвида и отметил, что они похожи на секс
по интернету больше, чем на обмен музыкальными идеями.
Вчерашний день закончился без попыток что-то объяснить, да она
была бы и неспособна это сделать. Ощущение раздавленности
овладело ею, хотя ничего особенного не произошло.

Какая странная история с этими обрывочным записками от Дэвида!

«Я хочу стать модемом в твоем лэптопе, который лежит у тебя на коленях...»

«Я чувствую ритм твоего тела в словах, которые ты пишешь. Ты даже
пишешь в своем ритме. Твои слова пульсируют...»

«Когда я смотрю на пушистые наконечники твоих палочек, я думаю, что
виброфон чувствует себя обласканным. Поэтому звук длится так
долго и повисает в пространстве. Я бы хотел, чтобы ты
играла на моем теле...».

Может быть, она ничего не понимает. Но что это, если не письма любви?

И она отвечала ему так же легко и просто, она отзывалась. Зовы она
ощущала – и знала, что никогда не ошибалась.

В детстве ее домом было пространство. Огромный воздух, наполненный
изменчивыми сиренами зовущих и исчезающих образов. Звук и
плоть сливались одно целое, замыкаясь в камертонах
прикосновений.

Родители купили ферму в Снэйке, деревушке на севере Голландии.
Совсем рядом – большое озеро. Основательные строения, традиционно
состыкованные для удобства и людей, и животных, которые
жили практически вместе, разделенные только стеной. Собственное
пастбище с огромными пятнистыми коровами. Коровы лениво
передвигались, величественно лежали и жевали зеленую траву. Это
было самым ярким воспоминанием. Стоило ей закрыть глаза,
как она видела этих коров. Спокойных, наверное можно сказать –
задумчивых. И луга вокруг, над которыми так часто
поднимался туман.

Джон Макдорманд, моряк из Ливерпуля, был огромным и неуклюжим.
Жгучий брюнет с зелеными глазами под лохматыми бровями, с
лохматыми усами и волосами, он напоминал большого покладистого пса.
Покладистого для тех, кому он предан. В старой доброй
Англии он любил пить пиво в пабах. Он пел и играл на гитаре,
когда-то мечтал стать музыкантом. «The Beatles» – его кумиры, он
назубок знал все их песни, помнил аранжировки.

Его достаточно помотало по свету. Устав от жизни, в возрасте сорока
двух лет встретил добрую голландку Нинке, годами тоже
достаточно зрелую, но веселую и приветливую. Женился, решил осесть
и заняться сельским хозяйством.

О ребенке они мечтали года два и когда родилась Линда, счастью не
было предела. Ее восприняли, как подарок судьбы, в которую
Джон снова поверил.

Типичная голландка Нинке с простым широким лицом и узкими смеющимися
глазами-щелочками, курносая, невысокая и ладная, с
кудрявыми светло-русыми волосами, всегда деловито схваченными в
узел, она целыми днями была занята Линдой, хозяйством, живностью
– всем тем, что и было жизнью фермерши. Линду она успевала
только кормить, все остальное делал Джон. Он не очень много
говорил с ней на голландском, зная его поверхностно и
скудно, невольно приучая ее к английскому значительно больше –
бесконечными его историями, книжками вслух, а особенно
постоянно звучавшей музыкой любимой группы. Пластинок, а потом CD
ливерпульской четверки в доме собралась огромная коллекция. С
«Hello, my little girl» начинался ее день, с «You’d better
run for your life if you can, little girl» – продолжался и
заканчивался пронзительной мелодией народных инструментов,
мягкой и бережной, как настоящая колыбельная:

«Love, love me do,
 You know I love you,
 I’ll always be true.
 So, please, love me do…»

Она привыкала к тому, что звуки и ритм создают настроение. Чем
разнообразнее звуки ритмических инструментов, тем выразительней
музыка. С ней можно смеяться, плакать, с ней можно любить. О
том, как стать любимой, она не думала – она была любима
матерью, она была самой прекрасной в мире для своего отца, Джона
Макдорманда.

Он обожал ее. И не только на словах. У маленькой худышки Линды был
свой преданный рыцарь. Который посвящал ей любую свободную
минуту. Учил ее петь, играть на гитаре, на барабанах, приучал
к музыке, как к главному в жизни. Они устраивали домашние
шоу, исполняя репертуар «The Beatles», по очереди играя роли
разных музыкантов группы. Большая кухня превращалась в
концертную площадку, кухонные принадлежности – в музыкальные
инструменты. Линда с восторгом шумела всеми способами – стучала
ложками, била по сковороде, по кастрюлям. Когда у Нинке было
свободное время – она становилась восторженным слушателем и
громко-громко хлопала в ладоши после концерта.

Самыми скучными часами для немного подросшей Линды стало время,
проведенное в школе, но отец объяснял, что ходить туда
необходимо, чтобы научиться хоть немного понимать окружающих – в
прямом и переносном смысле. Он чувствовал себя неловко, что она
получает такое необычное воспитание, но ничего с собой
поделать не мог.

Джон и Линда часами катались по озеру в просторной моторной лодке и
удили рыбу. Иногда удили. В основном катались.

В одну из суббот, поздней осенью, когда становилось уже
по-настоящему холодно, они снова отправились на озеро.

Линде было двенадцать лет.

Джон усадил дочку и оттолкнул лодку от берега.

– Сегодня мы просто будем ловить рыбу. Но совсем недолго, чтобы ты
не замерзла. Потом у нас будет большой перерыв на зимнюю
спячку. До весны. Так что лови самую большую, не промахнись.

Линда очень старалась. Когда большая рыба и впрямь потянула удилище
вниз, она встала, чтобы ее удержать. Двумя руками она
схватила удочку и тащила ее вверх. Но рыба вдруг стремительно ушла
вниз, удочка резко метнулась в воду и Линда, потеряв
равновесие, упала вслед за ней. Она все еще старалась держать
удочку, когда ее голова скрылась под водой. Джон нырнул за
дочерью, но нашел ее не сразу. Нет, она не захлебнулась, она
умела держать дыхание. Но успела переохладиться.

Вечером температура поднялась, она начала бредить, перестала кого-то
узнавать. Врача нашли только в понедельник. Поставил
диагноз – крупозное воспаление легких. Время, к тому же, было
упущено. В госпитале речь шла уже о спасении, ей стали колоть
антибиотики. Неправильно рассчитали дозу. Линда была маленькой
для своих лет, очень худая, как отец говорил, хрупкая
девочка – в таких случаях ошибиться легко. А не ошибиться трудно.
Когда через неделю ее состояние стало улучшаться, стало
понятно что она оглохла и не слышит практически ничего.
Передозировка введенных ей медикаментов вызвала атрофию слухового
нерва.

Потом началась совсем другая жизнь. Отец посвятил себя адаптации
дочери. Он учил ее читать по губам, заставлял говорить с ним,
показывая, что это возможно. Так сохранилась ее речь,
которая, правда, все больше превращалась в монологи Линды. Ей
казалось, что когда она говорит – она слышит себя. Но она хотела
снова слышать музыку. Это стало навязчивой идеей.

Она проводила на кухне так много времени, включая знакомые записи,
ударяя то одним, то другим кухонным предметом, стараясь
попасть в такт музыке. Попасть в такт музыке, которую не слышишь,
невозможно. Но за время этих многочасовых упражнений, она в
конце концов стала чувствовать звуки. Однажды отец вошел в
ее творческую мастерскую на кухне. Он не верил в результат
ее занятий и только иногда присутствовал, показывая ритм. Он
просто в очередной раз хотел попросить ее обуться. Она же
простудится, нет ведь никакой разницы, зачем стоять босиком на
холодном полу. Но он понял, что происходит что-то
особенное. В этот момент звучала хорошо знакомая «Hello, little
girl…». Но звучала иначе. Линда стучала ритмично, она попадала в
такт. Босыми ступнями, лицом, всем телом она стала слышать
вибрацию пространства. Вернее, слышала она и раньше. Не
осознавая. Сейчас она вдруг научилась этим слышанием управлять.

Хотя трудно сказать, как именно она это делала. Она сама этого не
понимала. Никогда. Она говорила, что обычный человек с
нормальным слухом никогда не задумывается, как именно он слышит.
Она тоже не задумывается. Просто слышит. Как-то иначе. И не
может объяснить.

Линда продолжала ходить в обычную школу, даже делала успехи.
Специальная школа для глухих находилась далеко, там нужно жить всю
неделю. Поначалу Линда училась в ней. Какое-то время. Потом
настояла, что сможет учиться со всеми, как раньше. Она не
хотела чувствовать себя инвалидом. Это на всю жизнь стало для
нее главным – не поддаваться, не позволять людям считать
себя неполноценной. Выяснилось, что она может быть очень
настойчивой и упрямой.

После полугода, проведенных дома с отцом, она действительно бегло
читала по губам, понимая и воспроизводя два языка. После ее
травмы к ней относились бережно. Хотя особо обучением она не
интересовалась. Да, она писала слова, развивала умение
письменно излагать мысль. Старалась. Но мечтала только об одном –
довести до совершенства свой дар различать звуки. Музыка
спасала ее от мыслей о неполноценности. Когда Линда играла –
набор барабанов, маримбу и виброфон ей давно купили – она
чувствовала себя нормальной.

Через четыре года отец отвез ее в Роттердам. Линда хотела учиться
музыке серьезно. Это единственное, что вызывало в ней
оживление, делало ее заинтересованной. Джон Макдорманд готов был
согласиться с любой бредовой идеей, лишь бы видеть любимую
Little girl счастливой.

Профессор консерватории Херет ван Бейк, признанный музыкант,
обучающий специфике современного музыкального языка на ударных
инструментах, сразу заинтересовался Линдой. После прослушивания,
Линда впервые услышала это слово: «Феноменально».
Адресованное ей.

Профессор очень внимательно выслушал ее историю. В том, как именно
Линда управлялась с ударными, приводя ритм в соответствие с
осознаваемыми ею импульсами, слышалось нечто такое, чего
профессор никогда не встречал ранее. Одержимость юной Линды
сообщала музыке новое качество, которое невозможно было
определить словами.

Да, она одержима – это очевидно. Но талантлива – тоже очевидно.
Благородство облика седовласого профессора Херета отшлифовала
музыка, которой он занимался с детства. Он обладал острым
умом, его глаза, где-то в глубине всегда ироничные, были глазами
доброго человека. И он ценил талантливость в молодых
музыкантах. Профессор понял, что Линда заслуживает особого
внимания, но в нормальной студенческой среде вряд ли приживется.

Ван Бейк предложил Линде поселиться в его доме. У них такая уютная
комната для гостей! Профессор Херет и его жена Нора
постараются создать необходимые условия. Джон согласился. Каждую
субботу он приезжал навестить Линду, благо расстояние было не
очень большим.

Четыре года Линда жила в доме профессора, четыре года он обучал ее
звуковым премудростям, понимая, что он проводит некий
эксперимент. И что эксперимент этот уникален. Он обучал стилям в
музыке совершенно глухую девушку. Предлагая послушать то
одного композитора, то другого, прекрасно зная, что слышать эту
музыку она будет впервые. Потом он сам забыл о ее глухоте, и
помнил только об удивительном умении нестандартно
реагировать, воспринимать, интерпретировать.

Херет ван Бейк увлекся этой ирреальной ситуацией, обучая Линду
всему, что знал сам. Ограждая и охраняя ее от внешних
воздействий. Он прекрасно понимал, что глухота в сочетании с
полуотшельническим детством усложнят ее жизнь среди обычных людей до
предела. И на этом пределе ей придется жить. Неизвестно,
сможет ли она это выдержать. Только это вызывало сомнения.

В ее блестящем музыкальном будущем он не сомневался.

Он сам привез Линду на прослушивание в Амстердам, понимая, что она
должна научиться жить в большом городе и стать
самостоятельной. Он старел, а ей нужны новые впечатления. Ей было уже
двадцать лет. Пора.

Линда осваивала перкуссию во всех тонкостях этого развивающегося
инструмента. Или даже инструментов. Хотя главный инструмент
здесь – умение чувствовать ритм. И отыскивая новые краски –
творить его заново.

Родители помогали оплачивать комнату, которую она снимала. Они стали
довольно состоятельными людьми, перестроили дом, который
постепенно превратился в трехэтажный. Когда Линда приезжала
домой, она снова чувствовала себя ребенком, она была обожаемой
Little girl для Джона. Только постоянное чувство
собственной вины мешало ему быть совсем счастливым – он помнил свою
девочку беззаботной и радостной. Какой она была до их памятной
рыбной ловли. А сейчас ее настороженно вслушивающийся
взгляд стал совсем другим. Она жила в постоянном напряжении,
ставшим для нее нормой существования. Хотя, возможно, если бы не
ее травма – она бы никогда не стала знаменитой. Парадокс,
но глухота позволила ей полностью сконцентрироваться на
музыке. Которая требует особой остроты слуха.

Линда осваивала мастерство, играла с симфоническими оркестрами и
камерными ансамблями. Даже в ночных клубах – с рок-музыкантами.
Она была счастлива. Когда играла. Когда оставалась одна,
она думала о том, что она будет играть, читала ноты,
партитуры, снова неумолимо и безостановочно сама с собой
репетировала. То есть, она не оставалась одна. Музыка спасла ее от
мыслей, от людей, от жизни.

По консерваторским коридорам она проходила никого не видя,
погруженная в себя. Однажды ее остановил Ян. Он стал ее первым
мужчиной. У Линды появился сексуальный опыт, о чем она раньше не
имела ни малейшего представления. Два года они встречались
почти каждый день. Потом поженились. Ян повел ее по жизни
дальше. Какое-то время она послушно шла.

(Продолжение следует)