Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Начало

Продолжение

9.

Бизнес-класс «Боинга» почти пуст. Тишина, нарушаемая только гулом
мотора. Даже Мэрил угомонилась. Впрочем, она успокоилась, как
только поняла, что они направляются в Нью-Йорк. Все в
порядке. Мама, папа и она летят домой.

Полина тихо уснула – суета со сборами, необходимостью вовремя
прибыть в аэропорт ее всегда утомляла. Дэвид хорошо это знал, но
за появление в Лондоне был ей несказанно благодарен. По сути
дела, она спасла его от опрометчивых поступков. Хотя не от
всех. Зачем он дал Линде ключи от дома в Джерси-сити? Это
невозможно объяснить. Линда притягивала каждый раз, когда он ее
видел. Потом он мог вспоминать о ней лишь иногда – или не
вспоминать вовсе. Письма – просто беспечность, озорная
виртуальная связь придававшая заряд бодрости. Как все его романы.
Он вполне счастлив с Полиной, так дорожит дочерью, но ничего
не может с собой поделать.

Женщины являлись непременным условием его существования.
Эмоциональные штормы переплавлялись в творческие откровения. Глаза
становились пронзительными, загорались бесовским огнем, когда он
увлекался – музыкой, которой дирижировал или женщиной,
вызвавшей его интерес. Чувства Дэвида никогда не были
безответными – и музыка, и женщины отвечали ему взаимностью.

Полгода назад он вот так же возвращался в Нью-Йорк в полупустом
самолете. Его соседкой была известная критикесса из «Нью-Йорк
Таймс» Джулия Гранет, коротко стриженая шатенка тридцати пяти
лет. Раньше он никогда не пытался с ней флиртовать. Обычная
учтивость Дэвида по отношению к привлекательной журналистке,
известной своими феминистскими взглядами.

Полет был долгим, они оживленно болтали. Ему показалось любопытным
то, что она говорила – ее острые суждения об искусстве,
тонкая наблюдательность.

– Вы так умны, Джулия. Что, впрочем, только доказывает вашу
профессиональную пригодность, – заметил он. Просто для того, чтобы
сделать вежливый разговор, как ему думалось.

Но Джулия отреагировала совершенно неожиданно:

– Всякий раз мужчины пытаются подбодрить женщину самыми примитивными
способами, которые всего лишь доказательство мужского
шовинизма. Интересно, вы стали бы говорить мужчине – журналисту
из уважаемого издания, что он умен? Это бы само собой
разумелось. Было бы даже хамством так говорить, не так ли? А говоря
с женщиной – что бы она ни делала, чем бы ни занималась, –
считается вполне приличным ее похвалить за то, что она не
идиотка.

– Джулия, я совсем не хотел вас обидеть,– растерялся Дэвид, но
почувствовал себя виноватым.

Он стал оправдываться. Старался загладить свою вину. Во всяком
случае, ему было неловко. Продолжал делать комплименты, уже
просто из желания снова почувствовать себя хорошим. Говорил, что
он давно пытался приблизиться к ней, но не решался. Зная,
как она строга.

– Я неизменно восхищаюсь вами, Джулия. И счастлив, что наконец-то
есть возможность вот так говорить с вами.

Незаметно для себя самого он стал гладить ее колено, почти невольно
рука его заскользила по на внутренней стороне бедра. И
Джулия стала отвечать его движениям. Всем телом. Узкая юбка
неприлично задралась, обнажив стройные ноги. Он стал целовать их,
его пальцы уже расстегивали пуговицы ее блузки, когда она
вдруг остановила его, шепча в самое ухо: «Дэвид, в самолете
есть место для того, чтобы...». Она не договорила. Поднялась
и, на ходу застегиваясь, направилась к дверям туалета. Чуть
погодя, Дэвид поднялся тоже, вошел за ней в эту неимоверную
тесноту. Их секс был страстным до бесчувствия. Потому что
чувства включились все сразу – и работали вперемежку с
двигателем самолета.

Эмоциональные всплески переплелись с инстинктами, примитивными до
нереальности. Чувство неловкости, ощущение ужасающего
физического неудобства и абсурда происходящего. Голова Джулии
откинулась назад и касалась зеркала. Дэвиду показалось, что
зеркало не выдержит и пойдут трещины. Он задержал ее плечи,
пытаясь охранить от блестящей поверхности стекла.

Их поцелуй все еще продолжался, когда лица почти обрели нормальное
человеческое выражение.

– Ты потрясающий, Дэвид, – проговорила Джулия, глядя на него долгим
взглядом полуприкрытых глаз.

– Это ты потрясающая, – сказал Дэвид, понемногу приходя в себя.

Он уже ощущал свое положение как комическое.

Хорошо, если просто комическое. Надо было как-то выйти из этого
тесного пространства. Он нажал на ручку двери, она открылась.
Улыбнулся стюардессе, возвращаясь к своему креслу. Джулия
присоединилась к нему минуты через четыре. Они продолжали
болтать, как ни в чем не бывало – но уже не о мужском шовинизме.
Все больше о формообразующем значении финалов в малеровских
симфониях.

С тех Джулия никогда не писала о нем статей, а Дэвид никогда не
делал ей комплиментов. При встречах они вежливо раскланивались.

Но такая отточенная и доведенная до совершенства мимолетность – исключение.

Вовсе избежать драматических коллизий не удавалось. Вернее, Дэвид
никогда не ставил перед собой никаких ограничений.

Он действительно влюблялся. Он терял голову. Как во время недавнего
романа с певицей Тиной Дени, приглашенной петь в опере
Дебюсси «Пеллеас и Меллизанда». Прозрачность и тонкие нюансы ее
сопрано его потрясли. Они репетировали Меллизанду. Парижская
певица идеально подходила для роли – нежная девушка с
волосами цвета льна, тонкая и гибкая, воплощение простоты и
естественности. Дэвид почти забыл о Полине. В какой-то момент он
увлекся так, что во время редкого пребывания дома просил
Полину и Мэрил его не беспокоить. Он весь в мыслях о трактовке
великого произведения. Что было, отчасти, правдой. Его
увлечения помогали ему сделать музыку личностной, конгениальной.
Романы становились его вдохновением. Секретом его таланта.
Это так просто. Это так страшно.

Тина была не просто милой девочкой. Она была глубоко одинокой
женщиной, покинутой мужем ради парижской модистки. В Нью-Йорке она
жила в отеле. Все это она рассказывала Дэвиду во время их
свиданий после репетиций. Она не жаловалась и не просила его
быть преданным. Она не нападала и не обвиняла. Но почему-то
заставляла его чувствовать себя подлым и ничтожным
человеком. Сама того не понимая. Тина не была опасной. Она была
беззащитной. И удивительно искренней.

– Я понимаю, Дэвид, ты просто увлечен. Ты не любишь меня и я не
прошу тебя быть со мной. Меня, наверное, нельзя любить. Во мне
что-то не так, – говорила Тина и ее глубокие глаза были так
печальны и безнадежны.

Он успокаивал ее, переубеждал. Говорил, что любит, но у него есть
дочь и он не может оставить ее без отца. Весь этот бред. Он
понимал, что Тина – особенная женщина. Но раз уж она не может
заставить страдать других – ее удел страдать самой. В конце
концов, у нее редкой красоты голос. И она талантливая
певица, призвание которой – петь. Возможно, ей и не нужно личное
счастье. Во всяком случае, он с легким сердцем прекратил с
ней видеться по окончании работы в «Метерополитен-опера». Хотя
вспоминал часто. И понимал, что он неправ. Что он не имеет
права. Что его вдохновение не должно стоить так дорого тем,
кто его вдохновляет.

Столько драм и разочарований. И сколько страдающих женщин, о которых
он тут же забывал, находя новые и новые поводы для
вдохновения. И неизменно любя Полину. Только постоянная занятость
помогала ему не задохнуться в круговороте жизненных
обстоятельств. К своему счастью, Дэвид Луччи был нарасхват. Это его
спасало.

Полина зашевелилась в кресле. Она медленно открыла глаза и
огляделась по сторонам. Повернулась к Дэвиду.

– Дэвид, я совсем забыла, что мы в самолете. Мне снилось, что мы в
Нью-Йорке, в нашей квартире на Семьдесят второй улице. И я
зову тебя вниз – пить чай. А Мэрил разбила чашку, ее любимую,
с бабочками, помнишь? То есть, это мне приснилось. Чашка,
слава богу, цела.

– Тогда это к счастью,– Дэвид поцеловал ее в щеку. – Нам осталось
лететь всего час. Ты вовремя проснулась. Я люблю тебя.

– А я тебя обожаю, мой любимый гениальный муж!

Мэрил по прежнему спала, прижимая к себе белого медвежонка с красным
кашемировым сердцем в плюшевых лапах и надписью: «Я люблю
тебя».

– Просыпайся, Синдирелла,– Полина погладила девочку по волосам. Та
только засопела в ответ.– С этой разницей во времени мы
теперь неделю не будем понимать который час. Все равно – пора
будить красавицу. А то испугается. Не поймет, где мы находимся.

– Но вы такие прекрасные путешественницы, мои девочки! Ваши полеты
делают меня непозволительно счастливым.

«Не забудьте пристегнуть ремни», – зажглась красная надпись на
панели. Самолет начал мягко снижаться.

(Продолжение следует)