Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Начало

Окончание

IX.

Утром Коха долго бегал по номеру, чем-то гремел, потом говорит:

– Чё-то не поср@л сегодня. Наверное, нечем.

Уже сдали ключ коридорной и спускались в лифте, когда Коха вспомнил,
что забыл в номере пакет с помидорами.

– Надо вернуться, – говорит. – А что есть потом будем?

И вернулся. Оказалось, в пакете остался еще и термос – самое дорогое,
что было у Кохи.

Сева прогревал машину на стоянке у гостиницы.

– Где же Коля, где же Коля? – нетерпеливо повторял он и позднее,
когда в большом фойе появилась озадаченная, несущаяся большими
скачками фигура:

– О, появился... Теперь не может выход найти.

Почему-то даже после короткого общения с Кохой все: профессора,
столичные артисты, чернорабочие, проводники железнодорожных вагонов,
бомжи, – начинают подтрунивать над ним. В худшем случае – дико
хохотать. Да и как тут не…

Сейчас Коха сидит напротив меня в редакции. Ему дали бегунок,
в котором варианты слоганов нашей газеты. Нужно выбрать понравившийся
и поставить напротив него крестик. А Коха что-то пишет. Сзади
к нему подходит Таня, смотрит через плечо и говорит:

– После «МК-Урал» поставь двоеточие, а после «не тупи» – запятую.
Знаки препинания надо правильно расставлять!

Оказывается, Коха придумал новый слоган. Даже два: ««МК-Урал»:
не тупи, шакал!» и ««МК-Урал»: не тупи – купи!».

А днем театрально заявил стоя в центре нашего отдела:

– Таня, на работе меня за попу не надо трогать, не надо. Дома
потрогаешь.

На дороге голосовали часто, но Сева остановился только один раз.
Две девушки на зеленой «Оке» (нарочно не придумаешь) просили помощи.

– Чур, Кохе зеленую, – сказал я.

– Да-да, мне лучше машину.

Одна из девушек оказалась моложавой мамой, вторая – ее несовершеннолетней
дочерью. Две гражданки республики Башкортостан. А Коха еще жалуется
на свое плохое зрение.

В «Оке» никаких поломок не оказалось. Внезапно мигнула лампочка
от аккумулятора, мама перепугалась, начала останавливать машины…

Сева заверил их, что все в порядке, и путешественницы тронулись
в путь. На заднем сиденье «Оки» сидела еще младшая дочь. Когда
машина скрылась за поворотом, Коха пошутил:

– Сейчас представляете: за лесом взрыв, обломки зеленой «Оки»…

– Оторванные головы, – добавил я. – Ты сценарии для голливудских
комедий случайно не пишешь?

– Нет.

– Вот и плохо, – говорю. – Хреновые в Голливуде комедии.

– Надо же, – продолжаю тему в машине. – Рисковая все-таки мамаша.
Втроем, с двумя дочерями… Испугалась, наверное, когда нас трое
лбов выходит…

– А чего бояться? – Сева барабанил пальцами по рулю. – День же.
Светло.

И тут я вспомнил историю, которая произошла со мной в той же Башкирии.
Мне до сих пор неудобно за эту историю.

Мы возвращались из Кирова. В Татарстане остановили национальные
ГАИшники. Ситуация была спорная (дома я перечитал Правила и понял,
что был неправ), но я упорно настаивал на своем. Препирались полчаса.
Световое время уходило. В конце концов, ГАИшник сказал:

– Ладно, давай мы тебя хоть по минимуму оштрафуем.

Выписали квитанцию на 100 рублей. Я ее до сих пор не оплатил.
И, вероятно, уже не оплачу.

Но история совсем о другом. Ночь застала на пути от Набережных
до Уфы, хотели хоть там переночевать. Выжимал из «шестерки» все,
на что она способна. И вдруг двигатель неожиданно заглох. Завожу,
он ни в какую.

Стоим на обочине. Справа стена темного леса, слева – степь. Со
мной Аленка и сестра товарища из Кирова. То есть надеяться не
на кого.

Остановился «Москвич», ехавший во встречном направлении. Водитель
объяснил, что в пяти километрах отсюда стоянка дальнобойщиков,
в пятнадцати – райцентр пункт (я думал, что никогда не забуду
его название, но забыл). Там есть и мастерские, и автомагазин.

Хорошо, будем ждать кого-нибудь в попутном направлении. Может,
довезет на веревке до стоянки.

Начинался дождь.

А двигатель не заводится…

И тут тормозит грузовик с цистерной (как оказалось, водитель возит
воду на нефтяную вышку). Выбегает маленький, подвижный. Зовут
Вадис, то есть тезка. Пытается разобраться, в чем поломка, а потом
говорит:

– Зачем до дальнобойщиков? Я тебя до райцентра дотащу. Я там живу.

Вадис сделал все возможное. Дотащил до своей базы, где мы и оставили
машину, затем пригласил домой.

– Мы здесь у сторожа переночуем, – говорю.

– Зачем у сторожа?

С женой и сыном Вадис жил в маленькой «полуторке». Помню ужасную
бедность, поблеклые стены, два кресло-кровати, детскую кроватку
в какой-то нише… Утром Вадис сам разобрал бензонасос, понял, что
порвалась диафрагма, съездил со мной не авторынок (тут у него
все знакомые) и сам же починил машину. В благодарность мы купили
Вадису литр водки, разной закуски, а его жене – торт (больше денег
не было). Вадис казался довольным.

И вдруг я говорю:

– Сразу видно: татары, особенно ГАИшники, враги для русских, а
башкиры, наоборот, наши друзья. Самые лучшие друзья!

Я словно произносил праздничный тост, а Вадис скромно заметил:

– А я вообще-то татарин. Тут много татар живет…

После этого случая я перестал быть националистом. И не был им
два года, до поездки в Среднюю Азию. Но это уже отдельная история…

– Да, попал впросак, – согласился Сева.

– Бывает, – крякнул сзади Коха.

Мы проезжали живописное местечко: у поросших лесом гор небольшой
пруд, на воде ни ряби. Горы отражаются в неподвижном зеркале.

– Как в Швейцарии, – говорю.

Сева выразительно промолчал.

– Ты был в Швейцарии? Разве там красивее?

– В Швейцарии красивее, – ответил Сева.

X.

На Красной горе, где снимали «Русский бунт» с Машковым в главной
роли, из всех деревянных конструкций (включая пушки) настоящие
только собачья будка и сортир (Коха это проверил). Все остальное:
мельница, пятистенки, – декорации. Они без задних стен. Восемнадцатый
век, построенный в 1999 году, во время съемок фильма, сочетается
с двадцатым (железная будка охранников) и двадцать первым (вышка
сотовых операторов).

После сортира Коха нечаянно бзднул.

– С тебя полтинник, – говорю.

– За что?

– А спор? – С утра мы с Кохой действительно заключили высоко интеллектуальное
пари.

– Это нечестный спор, – сказал Коха. – Ты ведь знал, что я все
равно бздну.

Но деньги отдал. Вернее, купил на них грейпфрутовый сок для меня.

Женька говорит, что во мне (удивительным образом) сочетаются два
качества, которые в других людях одновременно не встречаются.
Духовность и практичность.

Коха уточняет: духовность и похабщина.

– Чем ты лучше меня? – говорит он. – Почитаешь твои рассказы,
так я какой-то отморозок. Но ведь это не так. Вот я действительно
совершаю непонятные вещи… Но ведь ты все это описываешь.

– Успокойся, – говорю. – Это мы вчера, в поездке, были самими
собой. А теперь мы – не мы, а литературные герои. Я – Огирев,
ты – Коха… Если хочешь, одну букву изменю в твоем имени.

– Я те изменю!

В пути разговор резонно зашел о Пугачеве. Места-то вокруг пугачевские.

– Причем, если у нас, – сказал Сева, – Пугачев действительно метался,
как загнанный зверь, то здесь был полноправным господином. Не
надо было Пугачеву уходить с Оренбургщины.

Коха внимательно слушал сзади.

– Пушкин вон тоже только до Оренбурга доехал, – говорю. – И дальше
ни ногой…

Шутили, как Пушкин описывал дороги и клопов в гостиницах…

– При советской власти его «Историю Пугачева» не очень-то… – говорит
Сева. – Он ведь допускал такие высказывания: «набрал Пугачев всякой
сволочи…»

– Да вообще насобирал Пушкин всяких анекдотов, – говорю. – И сам
хохотал над ними. Это же был заказ. Пушкин отрабатывал деньги,
которые ему заплатили за «Историю…»

Сева посмотрел на меня с сочувствием.

XI.

К вечеру второго дня пропал старик. Как сквозь землю провалился.
А может быть, так оно и было… Толик и Ванечка мастерили клетки
для кроликов, когда появился Илья.

«Слышал про старика? – спросил у него Толик. – Поднялся он на
гору. Бродил-бродил, и нет старика… Проник он все-таки в подземелья…»

«Будет врать! Ушел твой старик, ни с чем ушел!»

«А я говорю: в подземном монастыре он. Ты видел, как он уходил?
Вот и я не видел. Значит, под землей он».

«Посмотрите, – прервал их спор Ванечка. – Вон там, на горе!..»

В ночной темноте над Монашкой поднимался лучезарный огненный столб.
По сравнению с ним даже луна казалась бледной. Пацаны смотрели
на него как зачарованные. Столб поднимался до самого верха.

Значит, все-таки проник старик под землю. Проник и зажег там свою
молитвенную лучину.

XII.

Возвращаясь в Челябинск, весело шутили.

А шутка была одна. По радио прозвучала совершенно безбашенная
песня. Мы так и не поняли, кто ее пел: мужчина или женщина. В
песне были такие слова:

Лето взяло в руки краски,
Это было словно в сказке.

И припев:

Хопп (неожиданно). Через секунду: На-на-най,
на-на-на…

– Ненавязчивое обаяние попсы, – говорю.

– Ага, – согласился Коха. Он настороженно всматривался в ночную
дорогу, на которой практически ничего не было видно. Путал разметки,
злился на других водителей… Чтобы Кохе было веселее, в полной
тишине я внезапно кричал ему в ухо:

– Хопп!

Коха вздрагивал и отвечал:

– На-на-най, на-на-на.

У дорог есть неприятная особенность: уже у самого дома они неожиданно
удлиняются, и кажется, что им никогда не будет конца. Ладно, не
пора ли ставить точку? Мое повествование подобно дорогам тоже
неожиданно удлинилось. Точка.

октябрь 2006 года.