Жизнь как есть

Едва выйдя из самолета в Тринидадском аэропорту, в запретной зоне
до паспортного контроля, я боковым зрением заметил баскетбольного
роста и гордости седого индуса. Так на улице боковым зрением иногда
замечаешь фонарный столб с нужным объявлением. Вместо объявления
на его рубашке сияло безвкусное желто-зеленое солнце – символ
нашего заказчика и две буквы: BP. Индус проницательно спросил
меня: «Рикардо?», затем, повернувшись к Рикардо, – моему мексиканско-техасскому
технику – уже без тени сомнения хмыкнул: «Алекс?». Мы спорить
не стали.

Роль индуса была почетна, он отвечал за отсутствие проволочек
с паспортным контролем и таможней. После моих бразильских приключений
я уверен, каждого уважающего себя человека в странах третьего
мира должен встречать в аэропорту высокий и гордый индус.

Он успел шепнуть мне на ухо: «Вы приехали не работать, а на деловую
встречу» и подвел нас к пограничнику, у которого на стойке солидно
нахохлилась табличка «Закрыто». Тот грозно влепил нашим паспортам
по пощечине квадратной печатью. Махнул головой: «Проходите».

Таможенник нас просто не заметил и грустно отвернулся. Индус,
еще более гордый, чем пять минут назад, покровительственно кивнул
и сдал нас черному водителю по имени Алан. Этот парень должен
был везти нас на другой конец острова, который называется Galeota
Point. Если столица Тринидада называется «Port of Spain» – Порт
Испании, то тогда напоминание о галеотах вполне подходит к узкому
мысу, указательным пальцем устремленному к Старому Свету. Галеота
ассоциируется у меня с чем-то средним между парусниками, на которых
плыли сюда испанцы, и галетами, которые они наверняка пожирали,
опухая от тоски во время штилей.

До мыса надо еще добраться. Дорога представляет собой колдобистую
двустороннюю колею, по которой встречные машины разъезжаются,
только втянув бока, чтобы не ободрать друг другу краску. Наверное,
поэтому здесь столько машин совсем без краски. На этот раз мне
повезло. Алан вел новенький Van Ниссан. Лет пять назад, когда
я впервые посетил остров, мне пришлось испытывать судьбу в давно
отжившем свой век Форде с рулем на правильной американской стороне,
но при неправильном английском движении. Я тогда сидел рядом с
водителем и ко времени завершения пути твердо знал, что ничего
в жизни уже никогда бояться не буду.

Подлая дорога, похожая на супружескую жизнь завравшейся пары,
в которой нет ничего прямого, вихляет вверх и вниз, вправо и влево,
трясет на выбоинах, а по сторонам красивые джунгли сменяются поселками,
тоскливыми, как морщины в случайном зеркале.

Деревянные дома на сваях, сараи, уродливые и причудливые каменные
строения вдоль обочины, цветные домики с колонами и мансардами,
вывески, вроде: «Замена всех видов шин» рядом с рекламными щитами
автопокрышек на покосившейся хибаре, «Министерство работ» на заборе
гаража, за которым видны автомобили без колес, «Каффе» (ага, именно
так kaffe) на старой веранде с неоновыми лампами, где в серой
душной темноте чернеют испариной полуголые тела посетителей за
столиками...

Вспоминаем, что неплохо бы поесть. «Ха-ха, – говорит Алан, – мы
проехали последнее место с едой двадцать минут назад!». Вокруг
нас машут листьями папоротники. Ряды пальм, как изящные ножки
учениц балетного училища в минуту отдыха, кокетливо и небрежно
изогнуты под высокими пачками. В темноте между тонкими стволами
густая влажная близость океана.

Рикардо, бывший здесь недавно, говорит заветные слова: Кэй Эф
Си, сопровождая их незапоминаемым местным названием, Алан довольно
кивает, повторяя их за ним, и я понимаю, что голодная смерть сегодня
нам не грозит – мы умрем от несварения желудка. Подпрыгивая на
еще более узком ответвлении от главного шоссе, мы въезжаем в один
из поселков, взбираемся колесами на поребрик и, наконец, как испанский
парусник у долгожданного берега, бросаем якорь под красной вывеской
Кэй Эф Си. KFC – Kentuckky Fried Chicken – спасительный признак
цивилизации. Fast Food – вот что отличает доколумбовские джунгли
от джунглей проступившего из темноты, как опасный незнакомец в
глухом переулке, двадцать первого века.

Прилавок и столики такие же, как за тридевять земель в Техасе,
Кентакки, Вашингтоне или, на худой конец, Калифорнии. Черная девушка
за стойкой. Она говорит: «Уадаюуоаоада?» Чего тут не понятного?
Сейчас латиницей запишу, чтобы яснее: «Whadayawauoda?» Ну? Точно!
Я так и сообразил: «What do you want to order?», – мол, чего пожелаете,
любезный. Полки за спиной девушки невыразительно желтеют запеченными
в масле и кляре скучными кусками нерослой курицы. Мало того, что
курица была нерослой, она была еще многокрылой и одноногой. Нога
досталась шоферу Алану, явно по блату.

Сквозь стеклянные двери на нас тоскливо смотрела, полуоткрыв пасть,
маленькая грязно-белая сука с отвисшими, пустыми, измученными
сосками. Жаль, поздно заметил. Она метнулась в сторону и исчезла.

Мы приехали в «комплекс» около полуночи. Строгие охранники в форме
старательно записали наши имена в большой разлинованный журнал,
забыли посмотреть в наши документы и выдали по ключу от английского
замка. Алан подвез нас к небольшому бараку с верандой, выходящей
на море, и через минуту укатил, увозя мою подпись в другом журнальчике.
Эта подпись будет оценена им в кругленькую сумму и оплачена нашим
солнценосным заказчиком. Журналы и подписи здесь работают лучше
чековых книжек.

Я постоял под стареньким душем, напоминающим мне ванные комнаты
коммунальных квартир моего детства, и упал на кровать.

Мне снились тринидадские собаки вдоль дороги, худые и низкорослые.
Их много. Они сбиваются кучами, спят на обочине, лают, если остановишься
рядом, и скучают по кошкам. Кошек в Тринидаде нет. Я думаю, они
их сожрали.

Все остальное неинтересно. Напряженная неделя. Непрерывная работа.
Телефонные звонки. Кофе из электрической машины. Улыбчивые, расслабленные
и сообразительные островитяне. Вкрадчиво-томный коричневый виски
по вечерам. И снова телефонные звонки. Телефонные звонки...

Хотя нет, сначала был завтрак. На территории комплекса есть ресторанчик.
За пять лет он мало изменился. Деревянная просторная комната с
иногда протекающей крышей. Столики с чистыми цветастыми скартертями.
В углу телевизор с неизменными сериалами. Здесь, помнится, подавали
прекрасные креветки в пикантном соусе... это было давно.Тогда
жизнь на комплексе вертелась, как вертолетный пропеллер. В прямом
смысле. Комплекс жил вертолетной площадкой, находившейся неподалеку.
С неё летали на морские нефтяные платформы сменные команды, они
останавливались в комплексе и обедали в единственном ресторане,
охотно меняя цветные бумажки тринидадских долларов на стейк из
свежей махи-махи, виртуозно приготовленную акулятину или другие
адские в растлительнo-острых подливах, но божественные по вкусу
морские явства. Увы, вертолетную площадку перенесли, и комплекс
захирел. Даже бутылки на стойке бара, рядом на свежем воздухе,
под пальмовым куполом, и те покрылись песчаной пылью от редкого
употребления.

Но мы отвлеклись от завтрака.

Нам принесли меню. Это заняло пять минут. Потом подошли принять
заказ. Через десять минут. Затем принесли воду. Пятнадцать минут.
Я не люблю долго смотреть на Рикардо на голодный желудок. Подозреваю,
что это взаимно, мы оба смотрим в окно. Через полчаса принесли
омлет. Через три минуты мы оттуда ушли, оставив заготовленную
бумажку с подписью на столе.

Алан флегматично ждал у нашего барака. Ему платят и за ожидание.
Лучшая в мире работа.

По вечерам после работы тянулся виски. Ничего сверхъестественного,
просто Jonny Walker Black Label. Хорошая вещь. Я, кажется, об
этом уже говорил? Рикардо пил пиво Karib. Тоже неплохо под настроение.
Напоминает “корону” мексиканского разлива. Рядом с баром – стол
для пинг-понга. Я уговорил Рикардо сыграть. Он никогда не пробовал,
но после пива согласился. В окошке «оффиса», рядом с дверями того
же ресторанчика, нашлось штук двадцать пять ракеток, одна почти
целая сетка и ни одного мячика. Не судьба. Еще стаканчик виски,
пожалуйста.

В последний день перед отъездом я полез в воду. Это была суббота,
улетали мы назавтра. Море отражало серые тучи. Даже пена была
серая. Но, когда я вышел на берег, проглянуло синее небо. Я сфотографировал
старый почерневший кокос, который море выбросило на берег. Интересно,
как он попал сюда? Его стряхнула пальма где-то в Тобаго, он поплыл
между островами, глупый покоритель океана, и причалил к берегу
Тринидада.

Теперь лежишь, черный, и гниешь на песчаном берегу. Тебе не прорасти.

Рикардо я сказал, чтобы начал волноваться минут через сорок пять,
если не вернусь через сорок, а пока следил за моими шортами и
камерой и пил пиво в шезлонге у берега.

Главное проплыть линию пены. Это всегда неприятно, волна может
закрутить и жахнуть о дно. Со мной такое случилось раз в жизни,
когда чувствовал себя рвущимся бельём внутри стиральной машины.

На этот раз удачно. Теперь можно просто наслаждаться, поднимаясь
и падая на серозеленых, словно покрытых плесенью, неровных холмах.
Ничто не расслабляет так, как заплыв. Это работает лучше виски.
Надо следить за берегом, чтобы знать, не уносит ли в сторону или
далеко в море, надеяться на то, что не укусит акула, посматривать
на часы, чтобы вернуться вовремя – масса простых, честных и понятных
забот. Куда лучше, чем там, на суше.

Я вернулся через сорок минут, как обещал. На берегу меня ждал
инженер заказчика. Он привез мячик для пинг-понга, узнав у Рикардо
про стол и ракетки. Мы сыграли партию. Он очень хотел выиграть,
а мне было все равно. Мне давно уже все равно, когда я играю в
пинг-понг. Снова телефон. Коричневый виски.

Затемно едем в Port of Spain. На дороге пробка – субботние гуляния.
Фотографирую маленький городок со звучным испанским названием.
Рикардо говорит, что в переводе оно означает: «Большая кровь».
Странное название для скучного и вполне мирного городка. Останавливаемся
у открытого киоска. Я покупаю бананы, яблоки и груши. Хочу почувствовать
вкус карибских фруктов. В машине замечаю на них маленькие наклеенные
бирки: «Made in California».

Отель Хилтон в Port of Spain. Шикарный вестибюль, террассы с видом
на город, огромный сверкающий бирюзовой подсветкой бассейн, паркетные
полы. На одной из террас две прекрасные черные девушки. Останавливаюсь,
смотрю на огни и порт. Очаровательная негритянка улыбается мне
нежно и спрашивает, не хочу ли я сводить её в бар. Она видит,
как мне одиноко. «Может быть, позже.» Она вздыхает, ей больше
неинтересно мое одиночество.

Я засыпаю. Мне снова снятся тринидадские собаки. Они бегут ко
мне медленной мелкой трусцой. Они худые и нестрашные. У суки справа
безнадежно болтаются отвисшие тщедушные соски. Они бегут молча,
как будто нехотя, но, кажется, со всех сторон. Жаль, нечем их
подкормить. Я хочу порыться в карманах и вдруг замечаю, что у
меня их нет. Какой-то странный полосатый пиджак. Я ощупываю себя
руками... это не руки. Это лапы домашнего кота с обрезанными когтями.
У суки справа сочится между зубов, стекает по языку слюна. Я несусь
к пальмам, понимая, что мне на них не влезть с обрезанными когтями,
а свора бежит за мной, несчастно и злобно лая. Я пролетаю мимо
пальм и прыгаю в море. Мне надо переплыть полосу пены, но кошки
не плавают. Это не кошка. Это плывет обратно черный прогнивший
кокос. Уволочен волнами, он возвращается в Тобаго.