Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Начало

Окончание

11. МЫ НА ВЕРШИНЕ.

Нет-нет, не на вершине вонючей нефтяной башни, мы на вершине
«Сахарной Головы» – гигантского булыжника, воткнутого в море.

Под нами заросли.

Нет-нет, не заросли кабелей, лестниц и труб, а деревья, повисшие на
склонах, схватившиеся ветками друг за друга. Под нами озеро
с лодками, под нами ряды таких нарядных издали домов, под
нами набережные с муравьиными тропами, холмы, пляжи, под нами
Рио!

Бачи...Бочи... это щелкает фотоаппарат.

Да-да, это мой фотоопарат и ему вторит фотоаппарат Эдуардо

Что мы фотографируем? Что за вопрос?

Смотрите! Вон слева под нами самолет. Мы, а за нами толпа туристов,
несемся к барьеру, хрустя фотоаппаратами. Самолет
разворачивается, почти задевая нас крылом, и ныряет вниз к городу.

Скорее! Слева трещит крыльями стрекоза вертолетика. Ах, если бы чуть
больше времени. Можно было бы отстоять пару часов очереди,
купить двадцать минут счастья и полетать над городом... Мы
несемся к взлетной площадке счастливцев, чтобы поймать
пролетающую стрекозу...

Подождите, куда это меня занесло? Давайте по порядку.

Все началось с завтрака. С нежно тающей на языке папайи. С
благоухающего манго. С отражения солнечного луча в чашке черного
бразильского кофе.

О да, этим утром мне необходим кофе после вчерашнего полуночного
беспутства. Боже, как я хочу спать... Спать? С ума сошел. Я
турист! Сегодня я турист в Рио! Мой самолет только в семь
вечера. Правда, Эдуардо с Озарио должны улетать в четыре, так что
надо торопиться, торопиться! Мы поднимемся по канатной
дороге на «Сахарную Голову». Мы перенесемся на другой конец
города и прокатимся фуникулером к подножию возносящегося Иисуса.
Затем, мы вернемся в гостиницу, мои спутники уедут, и у
меня останется еще часок, чтобы впервые пробежаться по жаркому
солнечному дневному пляжу Капакабаны, окунуться в голубую
воду.

У меня нет сил торопиться. Мне не хочется расставаться с кофе... Не
хочется? С ума сошел! Ведь совершенно нет времени, здесь,
рядом, за стеклянной стеной веранды уже проснулся, беззаботно
потягивается, распахивает окна, болтает с соседями и шумно
выплескивается на набережные субботний Рио.

«Вперед», – говорю я Эдуардо, и мы несемся вдоль берега, вместе с
повеселевшим от последнего дня Котом и расслабленным сонным
Озарио, вперед по направлению к «Сахарной Голове».

Скажу вам по секрету, сегодня я не единственный турист в Рио.
Очередь высовывается из дверей нижней станции канатной дороги, как
язык распаренного жарой пса. Внутри станции сквозь стекла
видны гигантские вращающиеся колеса, канаты, с деловым
напряжением тянущие вверх подвесную кабинку. В ней те, кто
проснулся раньше меня.

Колеса вращаются и очередь втягивается внутрь вслед за канатами.
Кабинка набивается, как автобус моей молодости в час пик..
Туристы прижимаются друг к другу боками и фотоаппаратами,
поднимаются на носочках, вытягивают шеи и пытаются увидеть
панораму океана и города из-за спин везунчиков, устроившихся у
окон. Двое ребят с крашенными волосами в свободных майках без
рукавов с веревочными ожерельями и брелками на шее весело
ругаются на иврите. Я один из везунчиков – еще бы, сноровка
лавирования в набитых автобусах как катание на велосипеде – раз
научившись, не забудешь никогда.

Наша первая остановка на промежуточном холме, вершина которого
превращена в приятный скверик перед следующим прыжком на
«Сахарную Голову». Здесь уже дует ветер, здесь слабонервным,
привыкшим притираться друг к другу только боками автомобилей, можно
расслабиться и отдохнуть.

Снова очередь. В туристских очередях я обожаю слушать разговоры и
смотреть на ноги и спины. Вы не замечали, как ноги и спины
выдают нетерпение, ожидание, взаимный интерес, намечающийся
роман или давно наскучившую привычку? Замечали? Ну да, вот и я
о том же – выражение лица можно подкрасить, выражение ног –
куда сложнее!

Высокая, без возраста дама, фигурой напоминающая поставленную
вертикально бельевую доску, с жаром разговаривает с двумя
случайными соседями по толпе мужского пола лет двадцати пяти. На
даме длинное ниже колен, абсолютно прямое платье с небольшим
вырезом тоскующей шее. С литературным пафосом она говорит о
празднике тел. «Я думала, это будет отталкивать меня, я
думала, что приму это за распущенность, но я убедилась, как
естественна и прекрасна может быть нагота, как праздник тела
сливается с праздником природы». Она продолжает в том же духе, на
хорошем литературном английском языке, а я с грустью и без
всякого желания думаю о ее лишенном праздника теле. Вам тоже
грустно, когда вы думаете о женщине без желания? Что? У вас
такого не бывает? Это в ваши-то годы? Враньё!

Несколько месяцев назад я бегал на рассвете на пляж в роскошном
пригороде Афин. Деловая жизнь в Греции начинается поздно и
поздно заканчивается, даря мне часок на утреннее бирюзовое
средиземноморское блаженство. Я плавал в том самом заливе, где
совсем незадолго до этого проходил олимпийский триатлон.
Старуха лет семидесяти пяти в открытом купальнике появлялась там в
одно время со мной. Обе части купальника так легко
прятались в обильных складках ее дряхлеющего загорелого тела, что
она казалось абсолютно голой Мы перебрасывались с ней
несколькими словами приветствия. Узнав, что я израильтянин, она
принимала меня почти за родственника. Мужчины всех возрастов
спускались к пляжу в почти несуществующих плавках. Я помню, с
каким презрением смуглая троица поджарых греков смотрела на
белую тушу однажды оказавшегося со мной на пляже техасца в
длинных до колен шортах... А женщины... ну, это уже совсем
другая история. Праздник тела? Вы знаете, может быть эта
дамочка права... Ее бы только приодеть в короткие брючки и маечку
до пупка, дать ей напиться до чертиков, и выпустить праздник
на волю!

Последние метры в раскачивающемся вагончике – и мы на «Сахарной
Голове». Вот оно – озеро, изнеженное городом, заласканное
парусными лодками. Вот он – океан, обнимающий город! Вот он –
улыбающийся Рио. Несколько поспешных снимков, и мы спускаемся
вниз. Нам нужно успеть к Иисусу.

12. УСПЕТЬ К ИИСУСУ

Спускаемся вниз? Не тут-то было. Очередь для спуска вниз вьется
вокруг маленького открытого кафе. В Бразилии есть провинция
Curitiba, где бывшие черные рабы решили не смешиваться с бывшими
белыми хозяевами и живут своей, отдельной жизнью. Прошлое
рабство имеет особый туристский аромат.

За стеклянным прилавком на вершине «Сахарной Головы» две
великолепные бывшие рабыни готовят острую африканскую еду. Они
скатывают шарики из неведомой непшеничной муки с добавлением
неведомых специй и бросают в котел с неведомым маслом. Что значит
неведомым? А только то, что я забыл названия, терпеливо
повторенные несколько раз Эдуардо. Все это заворачивается в
бразильскую лепешку – вот он, жгущий губы фалафель на «Сахарной
Голове»!

«Что такое фалафель?» – хмурясь, спрашивает Озарио.

«Потом объясню!» Я занят, я прошу попозировать черных кухарок в
ярких белых платьях. Они соглашаются. Одна – смешливая и
веселая, другая – надменная и насмешливая. Одна смущена вниманием и
сознанием своей красоты, другая величественно и ежесекундно
помнит, кто была её прабабушка.

«Да не имею я отношения к хозяину твоей прабабушки! Я – вон – к
Иисусу твоему имею отношение», – тихо бурчу я наводя объектив.
Щелк! Это Эдуардо, черт бы его подрал, пользуется моим
моментом, ухватывая из-за спины лучший кадр.

Очередь струится продуманным направлением от ресторанчика к
туристскому магазину. В нем много всякой всячины, но самое лучшее...
Что? Откуда вы знаете? А-а, вы уже меня знаете... Ну да,
самое лучшее в нем – продавщица. Ну да, улыбка... А что? Да вы
сами поймете, когда увидите! Что значит, я старый? Ну и
что? Нет, не поэтому, меня всегда тянуло на женщин... Ладно,
пропущу, раз неинтересно, но улыбка была удивительная,
обаятельная, я не мог уйти из этого магазина...

Все, пропускаю. Ф-ф-уу, дайте отдышаться... Мы, наконец... нет-нет,
не так: мы снова внизу.

«Эцель Иешуа харбе йотер тов!...» – «У Иешуа куда лучше! Он как
будто тебя обнимает», – рассказывает мне один из пареньков на
иврите внизу у станции. Я, конечно, не мог удержаться, чтобы
не заговорить на иврите – синдром жизни вдали от Израиля.

Нас поджидает строго и с достоинством отказавшийся от канатной
дороги Кот– Адури. Эдуардо тревожно смотрит на часы, и машина
летит через город к подножию той горы, с которой возносится
Иисус. Нет, верхом на стрекозе было бы куда быстрее.

Очередь в фуникулер еще длиннее, чем на канатную дорогу. Рядом
продают кокосовую воду. Но не из кокосов, а из усыпанного льдом
пластикового бидона, рядом с которым вещественными
доказательствами лежат вскрытые и несчастные, пустые кокосовые тела.
Их праздник давно позади. Брезгливый Эдуардо морщит нос,
отрицательно вертит пальцем. «Мы будем пить наверху», –
убедительно говорит он. «Наверху растут кокосы?» – шучу я. «Наверху,
у Иисуса -есть всё!» заявляет Эдуардо. Я сомневаюсь, но не
спорю.

В вагончике фуникулера хорошо. Там можно сидеть и у каждого свое
окно. Рельсы, поскреживая, увиваются в гору. По сторонам
джунгли с аккуратно приделанными табличками с названиями деревьев
для удобства туристов. «Здесь есть звери?», – спрашиваю
Эдуардо. Почему-то с детства, оказавшись в лесу в любой части
света, я задаю один и тот же вопрос. Очень хочется, чтобы они
были. Эдуардо отвечает мне что-то про обезьян. Ну еще бы, я
помню, Бразилия – страна диких, симпатичных обезьян...
Люлька вагона покачивается. О Боже, как я хочу спать. Мое
сожженное лицо повисает в изнеможении, морщины бровей накатываются
на глаза, я засыпаю... «Иисус!» – будит меня Эдуардо. Перед
нами ступени.

Поднимите голову. Он возносится, раскинув руки. Он отрывается от
земли сейчас, в эту минуту. Преклоните колени, счастливцы,
просите чуда, может быть, он исполнит ваше сокровенное желание.
Но кто же знает свое сокровенное желание? Кто отважится
признаться в нем даже самому себе? И толпа ничего не просит; она
дружно щелкает фотоаппаратами. Иисус огражден уродливым
забором, ужасно похожим на огромный терновый венец. Если бы не
этот терновый венец, не улететь бы ему никуда. Толпа
подобралась бы к ногам и приковала бы их к земле надписями «Ося и
Киса были здесь» на всех языках.

А может быть, прав перенек с веревочным ожерельем на шее. Может
быть, он никуда не взлетает – просто разбросил руки, стараясь
обнять маленькую толпу суетливых туристов, фавеллы на холмах,
городские кварталы, сбегающие к воде, гуляющие набережные и
шумные пляжи...

Где ты, девушка в маске? Где ты, неумелый торговец кокосами на
Капакабане? Где ты, маленькая принцесса на шезлонге? Где ты,
голая проститутка из отеля? Где ты, пьяный английский битюг из
вчерашней ночи? Где вы, тысячи струящихся муравьиными
тропами, загорающих на пляжах, потягивающихся в постелях субботним
утром или уже спешащих за покупками на базары и в магазины?
Где вы, грешники, веселые и грустные, любящие и неверующие?
Где вы, бегущие по кругу, как по сорванной нитке заезженной
пластинки? Пластинка играет... и играет....и играет...и
играет...и играет... одну и ту же фразу, протираясь и старея.
Поднимите головы, дайте обнять себя каменному идолу вечно
возносящегося Иисуса.

Только не ждите, что у Иисуса есть все. Я проверил: около него не
растут кокосы и нет кокосовой воды. Смущенный Эдуардо приносит
нам ворох банок с каким-то местным напитком. «Это–лучше,
чем кола», – неунывающе объясняет он. Я пробую и соглашаюсь.

Вниз от Иисуса сбегает к каменному парапету лестница. Люди
спускаются по ней и фотографируют друзей и родственников с нижних
ступенек на фоне распростертого объятия бога.

Если протиснуться к каменному барьеру и повернуться спиной к
памятнику, то от открываюшейся панорамы, незаслоненной спинами
туристов, захватывает дух. Это гораздо выше «Сахарной Головы», и
необъятное пространство города, гор и океана совершенно
завораживает. Так вот отчего не взлетает и не отрывается от
земли застывший перед вознесением Иисус! Он вечно пытается
объять необъятное.

Я смотрю на загорелую шею и плечи типичной бразильской красавицы
прямо передо мной и говорю, не задумываясь, на иврите: «Ноф
яфэ. – Красивый вид». Она немедленно поворачивается. «Иврит?!»
Конечно же, она – израильтянка. Путешествует уже несколько
месяцев одна по Южной Америке.

«Нет, Аргентина мне понравилась больше... А как ты узнал, что я
израильтянка? Все думают, что я отсюда...»

«Кто же еще может быть самой красивой девушкой в городе?» – отвечаю
и вижу вспыхнувшую улыбку.

Её зовут Орнит. Она из Галилеи. Я фотографирую её, и она оставляет
мне свой е-мeйл на клочке бумаге. Я прячу его рядом с
фотоаппаратом. Думаю о том, как напишу ей, как пошлю фотографии и,
кто знает, может быть, встречусь когда-нибудь в Галилее.

Какой день! Орнит и Иисус совершенно прогнали сон!

Но поздно... Пора... я поднимаюсь наверх к подножию памятника.
Эдуардо, Адури и Озарио меня уважают. Оказывается, Эдуардо все
это время фотографировал меня с Орнит. Озарио смотрит на меня
оценивающе, пытаясь разобраться как смог я разговориться с
такой бразильской девушкой. Возмущенно не верит, что она
израильтянка.

В последний раз оглядываю панораму и замечаю большой овал на краю
города. «Маракана»,– говорит Озарио. Озарио – в желтой
футболке цвета национальной футбольной команды. При слове
«Маракана» он забывает даже о женщинах.

«Маракана» – это знаменитый стадион, построенный к чемпионату мира
1950 года. Вы знаете что тогда случилось? Как не знаете? Да
нет, я понимаю, что помнить не можете, даже я не могу –
читали хотя бы? Что? Вам футбол до лампочки? Ну, тогда вам не
понять Бразилии... Да нет, послушайте, это занятная история!

Бразилия пришла к финальному матчу, с блеском разгромив всех по
пути. С другой стороны турнирной пирамиды иногда по счастью,
иногда по везению вскарабкалась сборная Уругвая. Ну кто в
Бразилии всерьез принимает Уругвай? Празднование победы на
чемпионате мира началось задолго до старта финального матча. Утром
в день игры газеты вышли, уже называя Бразилию чемпионом
мира, с фотографиями всех игроков команды.

Легенда гласит, что тренер уругвайской сборной расклеил эти газеты
над писсуарами в комнатах, где жили его футболисты. Заходя в
туалет, они вынуждены были видеть фотографии и заголовки, и
уходящая из них вода уносила страх, оставляя сухую злую
решительную упрямость.

Уругвайцы больше никогда так не играли. Финальный свисток прозвучал
при счете два-один в их пользу. После страшной паузы, в
которой с последнего ряда стотысячного стадиона можно было
расслышать, как вдыхает воздух закончивший свистеть судья, тишину
прорезал истошный женский вопль: «Нет, нет, этого не может
быть!!!» И затем несколько выстрелов самоубийц.

Злой на Озарио за то, что он не поверил про Орнит, я решаю подергать
тигра за хвост. «Маракана, – говорю я. – Да-да, вспоминаю,
чемпионат 1950-го, игра с Уругваем...»

Вы с вашей сединой в волосах не знаете, но Озарио, родившийся в
семидесятых, Озарио помнит!

Его глаза вспыхивают желтым огнем цвета майки национальной сборной,
белые клыки оголяются. Когда дергаешь тигра за хвост, нельзя
отвлекаться ни на что другое. Я забываю обо всем. Все мое
внимание на сжавшимся перед прыжком тигре. Но Озарио
мгновенно берет себя в руки, и оскал превращается в ухмылку. «Э-э,–
добродушно прорыкивает он, – зачем помнить о плохом?
Бразилия выигрывала потом пять раз – больше всех, а Уругвай, где
он, твой Уругвай?» – он разводит руками и оглядывается, как
будто хочет найти Уругвай на смотровой площадке у подножия
Иисуса.

Эдуардо стучит меня плечу: «Она с тобой прощалась, а ты не
заметил!». Орнит уже далеко внизу на пути к фуникулеру. Изо всех сил
ору: «Шалом!» и машу обеими руками.

«Какой «Шалом»? – рычит тигр, – бразильским девушкам говорят чао!»

Орнит услышала. Она поворачивается, машет издалека и отвечает: «Шалом».

Тигр замолкает.

Последний взгляд в небо. Я прощаюсь с каменным Иисусом. По дороге
вниз в вагончик фуникулера вваливается колоритный квартет с
бубнами и дудками и заводит самбу. Люди подпрыгивают на
сиденьях и в проходах и бросают в перевернутый бубен разноцветные
деньги.

13. Cafe Rio

У моих бразильских друзей всего полчаса, чтобы успеть в аэропорт.
Спускаюсь с ними на лифте, усердные мальчики из отеля
укладывают вещи в Адурийский драндулет. Я говорю ему, что за мной
возвращаться не надо – возьму такси. Тепло прощаемся. Озарио
по-детски улыбается и признается в том, как он счастлив, что
теперь не надо больше будет ломать язык трудными английскими
словами. Адури рад, что ему не придется их больше слышать.
Эдуардо надеется на будущие встречи. Они уже уселись, но
вдруг Адури выскакивает и дает мне пластиковую квадратную
коробочку с зернами кофе и тремя карикатурными карнавальными
девицами на обложке. «Диск песен Самба, Cafe Rio, будешь слушать
и вспоминать», – переводит Эдуардо.

Растроганно обнимаю улыбающегося Кота. Машина выворачивает на
набережную и исчезает. У меня есть еще час на пляж, на голубое
море и солнечную Капакабану. Я поднимаюсь в свой номер, чтобы
переодеться, падаю без сил на кровать и засыпаю.

Через час меня подбрасывает без будильника: отработанные
командировочные биологические часы. Второпях собираю вещи и роняю
подаренный диск. Открываю упаковку, чтобы убедиться все ли в
порядке, но самого диска там нет. Адури забыл его в панели
своего драндулета. Верчу упаковку в руках и оставляю ее на столе.

Вестибюль. Расплачиваюсь. Такси. В последний раз лечу мимо
муравьиной тропы. Выискиваю глазами старого знакомого в парусиновых
брюках, полосатом пиджаке, с печальными глазами и ироничной
улыбкой. Но не могу найти его среди голой пляжной субботней
толпы.

Хьюстон. Огромный новый светлый терминал. Длинная, но резвая очередь
к таможне. Строгий офицер смотрит на мой паспорт. Несколько
вопросов. Штамп. Я вернулся.

Беспогодный хьюстонский февраль стучит дождем в ветровое стекло.
Старые дворники шепелявят: Ба-чи, БО-чи... нет, нет – это
совсем другой ритм. Другая музыка

Будни... Будни...Будни, как стертая нитка заигранной пластинки.

Весна промелькнула в марте, и лето, отталкивая апрель, валится духотой на город.

Я паркуюсь у магазина Borders, прохожу сквозь его двойные двери с
выставленными в промежутке между ними уценененными книгами и
поднимаюсь на второй этаж к стойкам с музыкальными дисками.
Здесь хороший выбор, обычно я переминаюсь с ноги на ногу у
рядов с классическими записями, но сегодня я иду в секцию с
надписью Latin Music. Пальцы, как притянутые магнитом,
схватывают диск. У кассы меня ловит телефонный звонок. Тяжелый
разговор. Отсиживаюсь в машине, глядя на глянцевую под
невскрытой пленкой обложку с зернами кофе. Завожу мотор и еду по
одноэтажным тенистым улицам. Здесь нет прохожих. Нет прохожих?

Нет прохожих??

Да посмотрите же – вот справа вьется муравьиная веселая дорога. По
ней бегут туристы с голыми животами, совершая свой ритуальный
моцион. Вы только посмотрите, попробуйте, вы сможете
увидеть, вон,– сразу за муравьиной тропой, желтый песок и море.
Видите гражданина в полосатом пиджаке? Ну как же не видите,
всмотритесь, прошу вас, умоляю вас, всмотритесь, он заметил
нас, он машет нам рукой.

Скорее!

Я вбегаю в дом, вскрываю обложку, и блестящий диск въезжает в тело
моего рабочего лаптопа.

БА-чи БО-чи там-БО э-кАдо чики-чики-чики-чики тА...

Жгучий ритм самбы, под который пальцам так удобно стучать по
клавиатуре, когда колени не мешают. Но колени мешают. Они дергаются
в такт, и лаптоп прыгает вместе с ними.