Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Начало

Продолжение

9. ДЕВУШКА В МАСКЕ

Я верю, что предки Эдуардо – итальянцы! Иначе невозможно объяснить
непринужденность, с которой накручивается на изящную вилку великолепно
приготовленная, с точной твердинкой паста, невозможно понять её
блаженную родственную готовность к исчезновению в его вечно улыбающемся
рту. Мы в хорошем дорогом итальянском ресторане. Я заказал рыбу,
и она приплыла ко мне на стол в огромной белой горячей тарелке,
в нежном лимонном соусе, с изящной свитой креветок. Спасибо вам,
предки Эдуардо. В какую бы часть света не заносила меня командировочная
судьба, вы всегда способны обрадовать усталое сердце, разжечь
угасающую веру в людей, в судьбу, в высшее предназначение нашей
бренной жизни. О суп итальянской бедноты миннестроне, о макаронни,
вермишелли, пасти и антипасти, о умело запеченная рыба, о красная
кровь итальянской лозы, о душистый хлеб с оливковым маслом и специями,
о тирамису, капучино и эспрессо…Спасибо вам, предки Эдуардо!

Я блаженствую, мой потеплевший взгляд выписывает замысловатые
траектории вокруг соседних столиков, огибая спины мужчин, разыскивая
женские лица и фигуры. Найдя их, он останавливается оценивающе,
затем, оценив, задерживается еще ненадолго – игриво, с интересом,
мечтательностью или разочарованием – но никогда – равнодушно,
и продолжает свой веселый путь. Изредка он встречает ответный
взгляд. Взгляды обнюхиваются, как породистые собаки на прогулке,
натягивают поводки у своих хозяев, заигрывают или, вдруг, мгновенно
облаяв друг друга, устремляются своей дорогой. Но мой взгляд сегодня
в ласковом настроении. Он лижется, а не лает.

Обглазев столики, он добегает до дальнего угла ресторана, где
за стойкой с сотней салатов стоит девушка. Милая девушка, с живыми
глазами и короткой стрижкой упрятанных под косынку черных волос.
Её ужасно портит хирургическая маска, закрывающая рот и подбородок.
Не могу понять, зачем она нужна, и спрашиваю по очереди Эдуардо,
Озарио и даже Адури. Они пожимают плечами и тут же забывают, переключаясь
с главных блюд на восхитительный десерт и кофе. Я тоже стараюсь
отвлечься, но почему-то мысль об этой странной маске занимает
меня, и я натягиваю поводок своего взгляда, с трудом отводя его
от стройной фигуры за салатными прилавками.

Отяжелевшие, мы бредем вниз вечерними улицами и ненадолго выходим
на набережную недалеко от шестого фонаря от края пляжа Капакабаны.
Но пляжное полотенце больше не занимает меня. Здесь на песке у
натянутой волейбольной сетки – игра. Двое с каждой стороны играют
в волейбол ногами и головой. Они виртуозно жонглируют мячом, принимая
его на грудь, колени, отбивая его головой, плечами, пятками в
легких акробатических кульбитах. Эти ребята – не накачанные на
тренировочных машинах мускулистые клише с обложек журналов, они
даже не очень молоды. Их тела обыкновенны – но какая естественная
пластика в их движениях, какой азарт и красота в этой игре без
зрителей. Бразильские футбольные трюки у волейбольной сетки на
пляже Капакабаны.

Только зачем была эта маска на лице за стеклянными салатными прилавками?

Я немного задерживаюсь на набережной и прихожу в отель последним.
У стойки портье маленькая очередь. Она состоит из двух человек.
Гостиничную анкету заполняет абсолютно голая девушка. Да-да, абсолютно
голая. Черная, обтягивающая обнаженный бюст кофточка с гигантским
декольте, черная юбочка чуть выше самой верхней складки бедра,
и каблучки, похожие на две перевернутые эйфелевы башни – разве
это не абсолютная нагота? Рядом – клиент, молодой жирный американец,
цветом и выражением лица напоминающий новорожденного поросенка.
Смотрю ему в глаза – полное отсутствие взгляда. На мгновенье встречаюсь
с взглядом девушки и неприятно укалываюсь об острую неприступность,
кольчугу стоимостью в гостиницу на ночь плюс пятьдесят долларов.
Оба молча заходят в лифт и исчезают.

Я всплываю следом в соседнем лифте на седьмой этаж.

Мне снится желтый песок под белым солнцем. Я часовой, охраняющий
вавилонскую башню из уходящих в небо нефтяных труб. Над ней вдруг
закручиваются ураганные тучи и в абсолютной тишине бьет молния.
Я поднимаю голову и вижу прекрасную молодую женщину с живыми глазами,
черными волосами, упрятанными под косынку и странной хирургической
маской, закрывающей рот и подбородок. «Гюльчатай, – шепчу я имя
из детства, – Гюльчатай, открой личико...»

Она сдергивает маску, но вместо милого лица передо мной зверская
ухмылка Абдаллы. Он хватает мое ружье, раскрывает пасть и пронзительно
орет:

«БА-чи БО-чи там-БО э-кАдо чики-чики-чики-чики тА!»

Я открываю глаза и хватаю истерично визжащий телефон.

«This is your wake up call. Six o’clock. – Ваш заказанный утренний
звонок. Шесть часов» – приятный женский голос.

Пятница!

10. ВЫ ТАКАЯ КРАСИВАЯ!

Мы висим под облаками. Уоки-токи Марио выключен. Я сказал, что
грозы сегодня не будет. Он посмотрел мне в глаза и поверил. Команда
работает, как швейцарские часы. Как немецкий мотор. Как еврейская
голова. Узел. Инструмент. Крепить. Провода. Коннекторы. Узел...
«Ланча не будет, пока не закончим!». Инструмент. Крепить. Провода.
Коннекторы... Последний узел...Даже не узел, а узелок. Даже не
узелок, а маленькая деталь...Где она?? Озарио суетится. Забыли
там, в стеклянной комнате. «Принести!» – командую я, положив руку
на эфес шпаги. Озарио посылает рабочих. Мы застываем в безделье
на своих поясах безопасности. Через полчаса вслед за рабочими
исчезает Марио. Эдуардо вспоминает про срочный звонок. Еще через
полчаса спускается на их поиски Озарио. Я понимаю – время ланча.
Облака уходят, и солнце нагоняет жар. Ложусь на подмости на неимоверной
высоте, закрываю глаза под черными очками. Просыпаюсь через час
и без зеркала понимаю, что моё лицо может подрабатывать знаком
«стоп» на оживленных перекрестках Рио. В этом случае, возможно,
кто-то и остановится.

Команда карабкается ко мне в поднебесье, сверкая на солнце оранжевыми
касками. Последний узел. Теперь все могут идти. Остаёмся только
мы с Озарио. Монтаж электроники, подключения, питание, связь.
Вечереет. Вот и первая звезда. Вспоминаю Сержио – «Ты не работаешь
в субботу?» Твоими молитвами, Сержио...

Марио делает контрольные замеры. Спускаюсь вниз. Подаю напряжение.
Жду результатов. Система работает. Как швейцарские часы. Как немецкий
мотор. Как еврейская голова. Меня хлопают по плечам, все счастливы,
я счастлив. Я счастлив?

Мы едем в город. После недолгого разговора на португальском меня
везут на предобеденную ночную экскурсию. Рио обнимается с морем
со всех сторон. Но кому же в Бразилии хватит объятий с одним возлюбленным,
даже таким неуёмным, как океан? Совсем недалеко от песчаных набережных,
внутри города, охваченное кольцом его кварталов нежится озеро.
Можно покататься на лодке по озеру, пришвартоваться у берега,
пересечь узкую полосу домов и улиц и нырнуть в морскую воду. Я,
правда, не пробовал, но должно быть здорово. Может, попробуем
когда-нибудь вместе? Все, что нужно для наслаждения – лодка, Рио
и немного свободного времени.

Вдоль набережных, как водится, самые нарядные и дорогие кварталы.
Чем дальше от них, тем беднее и непригляднее становится город.
Мы объезжаем озеро кругом – помню, что было симпатично, но архитектурные
подробности стерлись из памяти. Может быть потому, что особенных
подробностей и не заметил я сквозь темное от вечера ветровое стекло.
Адури, кажется, запутался и дорога выводит нас наверх в холмы.
Односторонняя улица дряхлеет с каждым кварталом, её бедная серость
проступает даже через черноту ночи, и синхронно с ней сереют лица
Эдуардо и Озарио. Мы явно едем туда, где нас не ждут. Мне становится
весело, я не чувствую никакой опасности.

Мы заплыли далеко в море в неведомой до этого дня роскоши – надувной
лодке приятеля моего папы. Сколько же мне? Кажется лет семь-восемь?

Я откинулся на надувные бока и смотрю на распаренный летом пляж.
Отсюда, из середины моря, песчаный берег с отдыхающими похож на
поджаренное на солнце, усыпанное веснушками лицо. Большие веснушки
– это толстые животы или яркие дамские зонтики, маленькие – это
отчаянно завидующие мне дети. Но подробностей не разглядеть –
далеко, хотя я так здорово вижу! Всегда играю с папой, кто первый
прочитает мелкую вывеску через улицу и почти всегда выигрываю.
Папа – напротив, спиной к берегу, он о чем то шутит с приятелем.
Хлопок как выстрел в спину. Лодка корежится. Папа с ужасным выражением
лица пытается заткнуть резиновую дырку руками. Я не умею плавать.
Куда там, дырка расплывается как пасть шутовского рта. Я начинаю
смеяться. Папа смотрит на меня с еще большим ужасом. Он думает
– у меня истерика. А мне действительно просто смешно видеть, как
они суетятся, как забавно корежится шутовская лодка. «Ложись на
спину», – страшно командует папа. Несколько дней назад, после
недельных мучений он заставил-таки моё неспособное к плаванью
тело держаться на воде на спине. Я немедленно слушаюсь и вытягиваюсь,
как он учил – прогибаюсь вверх животом, откидываю голову назад.
Мне абсолютно не страшно, я знаю: я с папой, он прекрасный пловец;
не понимаю, зачем он нервничает? Папа толкает меня перед собой
за пятки, мне щекотно и опять хочется смеяться. Это был лучший
заплыв в моей жизни. Надо мной голубое небо. Я рассекаю воду как
маленькая баржа, которую толкает сильный буксир. Как хорошо!

Я откидываюсь на сиденье машины и почти открыто смеюсь. Смотрю,
как улица пустеет по мере того, как Адури оторопело вкручивает
свой драндулет вверх, на холм, смотрю, как заваливаются на бока
дома. Мне забавно, всё же мы едем в фавеллы под звуки «Cafе Rio»…
Нет, не едем. Адури находит спасительный поворот и скатывается
вниз к скучной набережной. «Обед», – выдыхает Эдуардо и, бросив
машину у гостиницы, смыв под душем остатки дня, мы идем по ночным
улицам к итальянскому ресторану.

О, красная кровь итальянской лозы. Весели, весели мне сердце,
раствори, смой защитную пленку повседневности, открой матовую
нежную поверхность спрятанной под ней души.

«Ну, почему эта девушка в маске? Какие микробы? Посмотри на официантов,
они дышат в свои подносы, они дышат в наши тарелки, думаешь, у
них в усах меньше микробов?»

Эдуардо пожимает плечами: «Давай лучше выпьем за наш успех?»

«Ну, давай.»

О, красная кровь итальянской лозы. Спрячь от меня мои страхи,
затумань мысли, обнажи ранимые смелые чувства.

Девушка вдруг отстегнула левый ремешочек маски, и она повисла
у нее на правом ухе неловкой белой тенью, сброшенной кожицей царевны-лягушки.
Милое детское лицо, легкая улыбка. Я подхожу к ней и говорю, чтобы
она выбросила эту маску, что нельзя закрывать такое красивое лицо.
Девушка ошарашенно отвечает мне что-то по-португальски. Она не
понимает меня.

«Вам не нужна маска. Вы такая красивая!»

Она смотрит на меня со страхом. Ко мне подбегают суровые бразильские
итальянцы – держатели ресторана. «Черт возьми, – говорю я им,
– что вы понимаете в бизнесе! Откройте ей лицо, ведь люди будут
приходить, только чтобы посмотреть на неё!» Они ничего не понимают.
Ни в бизнесе, ни в английском. Они становятся грудью на защиту
своего оскорбленного идиотизма. Но у Эдуардо с ними общие предки.
Он договаривается и мы уходим из ресторана.

«О Рио, Рио, О мама мия, О-ооо Рио де Жанейро...» – я пою вслух,
спускаясь к набережной.

«БА-чи БО-чи там-БО э-кАдо чики-чики-чики-чики тА!» – подтягивает
Озарио.

Улыбающийся Эдуардо кладет мне руку на плечо.

«Герой!»,– говорит он.

«Ну что ты, – отвечаю я искренне, – она сама сняла маску». Эдуардо
смотрит мне в глаза и тихо поясняет: «Я про спасенную систему..»

«А-а, про систему...»

Последний вечер в Рио плещется прибоем о Капакабану. Мы гуляем
сквозь базарчик со всякой туристской всячиной. Озарио находит
деревянный пестик для толчения лимона со льдом. Дарит мне. «Будешь
делать «Кампаринью»«, – говорит он на своем жутком английском.

Последний кокос. Его мучает новичок у киоска, заставляя моих бразильских
спутников краснеть от неловкости. Парень, видно, работает здесь
недавно, пыжится, стараясь показать свою умелость, и совершенно
изувечивает кокос огромным мачете.

Озарио выбрал столик по соседству с тремя девушками, молоденькими
американскими туристками. Они нарочито громко, нарочито независимо,
нарочито по-взрослому разговаривают с нарочитыми сигаретами между
длинными наманикюренными нарочитыми пальцами. Для Озарио они что-то
вроде елочных игрушек, а мне этот Кристмас давно надоел. Девочки
уходят, и на их место садится пьяный битюг огромных размеров и
плюет на землю. Мне кажется, что он американец, стыдно перед моей
дружной бразильской троицей, хочется встать и дать ему в морду.
Кровь итальянской лозы еще не совсем остыла в моих еврейских жилах.
Битюг говорит что-то гадкое ребятам из киоска, и я слышу, что
он англичанин. Потом он подзывает такси и уезжает.

Кокос неудачный, немного недозрелый и вода кисловата... Какая
разница?

Сегодня последняя ночь в Рио. Я улетаю завтра вечером.

«Завтра ты – турист», – объявляет Эдуардо.

(Окончание следует)