Онтологические прогулки

Ранее публикованные зарницы

Зарница шестая

Отрицательный нигилизм (ч.2)

Итак, в пафосном праве культовая личность есть то, что она есть
изначально. Пессимист Шопенгауэр растолковывает грех человеческий
фактом рождения: он оказывается виновным, потому что живет. Он
говорит: лучшее счастье для человека и вовсе не родиться. Воля
к жизни, как только она проявляется в мире, объективируется посредствам
principium individuationis – уже страдание и грех. Отрицание этого
влечения к жизни и составляет существо возможной достижимости
благодати.

Несколько критических слов. Вся третья книга Мира как
воли… является вопреки её названию, – О мире
как представлении (Второе размышление: Представление, независимое
от закона основания. Платоновская идея: объект искусства),
– описанием мира как впечатления, которое испытывает Шопенгауэр,
созерцая тексты, картины, театральные постановки, памятники архитектуры,
слушая и играя классическую музыку. От всего этого он получает,
как уже сказано, впечатление (эстетически переживает импрессию).
Плюс к нему добавляются и философские размышления о существе мира,
а само существо мира людей, поступки которых составляют этику
четвертой книги, разбираются на примерах из других книжных источников.
В философии же его имеются некоторые затруднения. Особенно трудно
понимается существо процесса индивидуации, principium individuationis.
Понятно, что это есть сила, но сила чего? Самой воли, которая
объективируется? Но если она объективируется и из единой и безосновной
становится многой в явлениях и представлениях, то почему сама
воля становится гетерогенной представлению, то есть становится
познаваемой лишь интуитивно, что раскрывается только лишь гению?
Иными словами, пока происходит процесс индивидуации, воля меняет
свой знак на противоположный, и в явлении представления мы собственно
не мыслим саму по себе волю, а мыслим то, что ею не является,
следовательно, сознание – это сознание призраков и не более того.
А то, что оно сознание призраков, значит, говорит о воле как о
чем-то истинном, что соответствует в вещи в себе Канта. И вещь
в себе Канта непознаваема, как и воля Шопенгауэра. Но речь, собственно,
я веду о другом. Шопенгауэр, закупоренный в своем жилище, всю
свою жизнь, испытывает эстетические впечатления, и эти самые впечатления
я и называю силой импрессии, в которой объективируется воля.

Из этого следует, что импрессия имеет, в обширнейшем смысле, двойственный
вид: (1) множественная форма эстетических впечатлений и (2) единая
и всемогущая импрессия действительной экзистенции. Таким образом,
существо всех философский размышлений на сей счет упиралось в
обоснование того факта, что главнее и ценнее проживать импрессию
экзистенциально, либо воображать о ней сугубо интеллектуально.
Весь ход моих прошлых размышлений привел нас к пониманию того,
что воображаемая интеллигентская импрессия эстетических чувств
суть натуральная деградация. Вот и Шопенгауэр сделал себя подобием
Адама, который в одиночестве наслаждается видами рая, бродя по
безлюдным и прекрасным местам. Но в библейской повести появляются
Ева и Адам, соглашаясь со своей скукой, пренебрегая всяким эстетизмом,
бросаются в омут с головою, конкретно идут к получению экзистенциального
впечатления. Импрессия как аналог силы увлекает к живому, и Адам
лишается эстетического рая. Теперь вся его жизнь будет похожа
на ад, на экзистенциальный ад, ад в гуще людей.

Так вот Шопенгауэр, в некотором смысле, вернулся к Адаму и вернулся
он к нему на волне эстетической импрессии. Тем самым, он реализовал
в реальности свой собственный культ личности, но остался при этом
глубоко несчастным человеком, не вкусившим действительной жизни,
потому что он отринул от себя возможность глубочайшего проникновения
в саму экзистенциальную структуру мира людей. Экзистенциальная
же философия, напротив, посредствам нигилизма собрала всю эстетическую
импрессию вакханалий вкусов, к которым можно отнести всяческие
салфетки, кучу столовых принадлежностей, модные телефоны, ручки,
одежды, всякие диеты питания, и вообще всё возвышенное, включая
сюда и культуру, и искусство, и политику, и музыку, и природу,
и даже саму философию, все это, говорю я, экзистенциальный нигилизм
собрал в один ком и отфутболил его от себя, как футбольный мяч.
Или, как это сделал Базаров, понимая свою собственную философию
как отрицание всякой философии.

И после этого Сартр сказал свои замечательные слова: «Сознание
и мир даны одновременно: мир, по своей сущности внешний для сознания,
по своей сущности также тесно связан с ним […] Познавать – это
«прорываться к...», […] Бытие, говорит Хайдеггер, – это бытие-в-мире.
Понимайте это «бытие-в...» в смысле движения. Быть – это прорываться
в мир, это исходить из небытия мира и сознания, чтобы внезапно
прийти к сознанию-прорывающемуся-в-мир. И пусть сознание пытается
восстановить себя, совпасть в конце концов с самим собой – взаперти,
в тепле и уюте оно исчезает. Эту необходимость для сознания существовать
как сознание о какой-либо отличной от него самого вещи Гуссерль
и называет «интенциональностью»… И не в каком-то уединении мы
будем изливать душу – это может быть на дороге, в городе, в гуще
толпы: вещь – среди вещей, человек – среди людей» [Сартр -Ж. –
П. Основная идея феноменологии Гуссерля: интенциональность. пер.
А. И. Пигалева по изданию: Sartre J. -P. Situations I. Paris,
1947, р. 31-35.]. Или как это же самое выразил Достоевский в «Сне
смешного человека»: «Я полюбил их оскверненную ими землю ещё больше,
чем когда она была раем, за то лишь, что на ней явилось горе».

Однако, сегодняшние экзистенциальные психологи, то есть те, кто
пролонгирует сегодня экзистенциальную философию, также впадают
в заблуждения по существу прояснения того, в чём состоит суть
экзистенциализма. Самая общая ошибка всех без исключения психологов,
равно как и философов, состоит в том, что экзистенциализм рассматривается
однобоко. Точно так же, как и Гегель, который называл экзистенциальное
сознание несчастным сознанием. То есть экзистенциализм – это обязательно
страдание, печаль, боль, депрессии, тоска, меланхолия, одиночество
и прочее. С одной стороны, это так. С другой же, экзистенциальная
импрессия исходит из того и только того, что самое ценностное,
которое является одновременно с этим и смысловым, и целеполагающим
в деятельности человека, раскрывается последнему исключительно
в чисто экзистенциальном прочувствовании импрессии любви и свободы.
Здесь они являются абсолютными категориями такими же, как и непосредственное
ощущение самого себя.

Откройте любую философскую книжку, и вы прочтете там о том, какие
силы включаются в наше существование. Там вы найдете и влечение
к смерти, и влечение к жизни, и волю к власти, и комплексы неполноценностей,
и диастолы с систолой, и силы отталкивания и разрушения, и многое
прочее. Но все они, повторяю я, суть разные формы экзистенциальной
импрессии. Как сила, которая влечёт все живое, и к которой, в
обратном отражении, влечётся всё живое. Всякий человек, утверждаю
я, все свои концепции и стратегии жизни строит, исходя из необходимости
коллекционирования впечатлений, и сама жизнь человека – это процесс
накопления впечатлений (импрессий), кои и становятся его богатством.
Многообразие этого просто огромно и совершенно индивидуально,
ибо «всякого влечёт своя страсть» – культ своей собственной личности.

И вот здесь мы еще можем понять, что такое «снизойти» (не обязательно
в христианском смысле этого слова). «Снизойти» означает, что каждый
человек, который родился, уже возносится на воображаемые верха,
и поэтому всякий существует где-то на верхах. Догматики-теологи
называют это гордынею, которая суть грех, в конкретном же смысле,
«снизойти» и у них относится к взаимоотношениям одного человека
с другим человеком. То есть всякий должен снизойти до всякого.
И это не означает того, что только лишь богатый может в натуральном
смысле снизойти к бедному, но и бедному нужно как-то умудриться
снизойти к богатому, хотя бы для того, что двинуться в сторону
обогащения. Да, признаю, деньги – зло. Однако, количество состоятельных
людей в обществе, суть показатель демократичности этого общества.
Чем больше в обществе бедных, тем больше в нем деспотизма, рабства
в котором меньшинство издевается над большинством. Но культ личности
– это не совсем гордость. Есть массы и вовсе не гордых, но с культом
личности, потому что без импрессии культа личности невозможно
постижение существование человека, как существование смысловое.
Возьмём абсолютно дикого человека, и зададимся вопросом, почему
он не беспокоится о смысле своей жизни? Потому что он конкретно
и непосредственно знает, что смысл его жизни заключается в накоплении
впечатлений, и с этим ощущением он согласен. Поэтому он их и накапливает
всеми возможными и невозможными средствами. Кто-то пьёт, кто-то
наркоманит, кто-то читает книги, кто-то играет в футбол и прочее,
несколько не заботясь о всяких там лишних смыслах.

В испанском языке чувство (sentimiento) означает также и смысл
(значение), и огорчение (сожаление). Здесь нужно нам мыслить и
феномен существования Духа Согласия. Что такое Согласие вообще?
Это согласие индивидуума с самим собою. Оно проявляется как явление
представления только после того, как субъект совершил некое действие,
акт воли. Со всяким своим поступком в факте импрессии человек
соглашается. И в этом согласии он понимает и смысл (значение)
самого себя. Если поступок, который человек совершил, навлек на
его голову страдания, которые и есть впечатления, то он сожалеет
о сделанном, огорчается тому, что поступил именно так, а не поступил
иначе.

Данное согласие руководит и угрызениями совести, которые в редких
случаях бывают абсолютно сознательными. Угрызение совести – это
чувственный процесс, сказать конкретнее, волевой акт, который
никогда не забывается, но который хочется придать забвению. Забвению
он не подлежит так же, как и невозможно отменить уже совершенное
действие. Следовательно, желание субъекта не может быть выполнено.
В степенях интенсивности угрызения совести варьируются от малых
до великих. Но коль скоро есть желание, которое неудовлетворенно,
то и будет расти степень его интенсивности. Единственное, что
остается человеку это – раскаяние в своих грехах.

Однако раскаяние не отменяет памяти грехов. Угрызения совести,
взятые вкупе с ситуацией страдательной, в которой пребывает человек,
где он, по определению, будет желать еще более, дабы избавить
себя от объективной ситуации, соглашают его с тем, что именно
эта экзистенциальная ситуация явилась следствием его поступка.
Таким образом, сотворившему уже зло, никогда не избавится от него
вовсе, никакое мнимое раскаяние не приведет его к душевному покою,
и никакой бог не освободит его душу от скверны, от той силы импрессии,
которая оставила в его внутреннем духе глубокую и никогда не затягивающуюся
рану.

Также не следует понимать зло как зло возвращающееся к человеку
обратно. Уже сделанное зло будет всегда пребывать в личности,
которая его сотворила. Сама реализация зла в отношении другого,
уже зло в отношении самого себя. Зло оно потому, что остается
в памяти личности. Память же никогда не бывает исключительно сознательным
феноменом, потому что мы не всегда вспоминаем то, что хотим вспомнить,
а бывает во множестве и так, что память сама конституирует в сознании
то, из чего состоит наша собственная импрессия, из чего и слагается
сущность сознания, которую я называю, эссенциальным сознанием.

Если импрессия оставила злой след, то его она и помнит, а согласно
своей свободности, она свободно и спонтанно конституируется в
сознании диверсусом,
и конституируется зачастую именно тогда, когда этого совсем личности
не хочется. Ей напротив в такие моменты желается придать забвению
то, что она вспоминает, ей желается опуститься в состояние беспамятства
или безумия, и чем более ей этого желается, тем более она мыслит
обратное. Так осуществляется раскаяние, первым членом которого
выступает здесь Дух Согласия. Поэтому людям часто предпочтительно
отсутствие этого согласия. И они особенно хорошо понимают, что
такое хаос и вражда. Придти к согласию с самим собою здесь есть
ни что иное, как вспомнить всё, и вспомнить до мельчайших подробностей.
Тягость этих воспоминаний обыкновенно снимают алкоголем или наркотиками,
– в России эти явления особенно популярны и обладают, чуть ли
не национальной чертой характера. С другой стороны, память, не
функционирующая в силу желаний человека, функционирует, следовательно,
в силу необходимости (о необходимости будет подробно изложено
в следующей зарнице).

Не всегда именно наказание за конкретный поступок приводит к сильнейшим
угрызениям совести. Если, к примеру, преступление осталось в тайне,
но с субъектом произошел несчастный случай по независящим от него
причинам, он склонен связывать два этих явления в причинно-следственную
связь. Значит, данный субъект не приемлет для себя понимания случайности.
Теперь всё, что бы с ним ни случалось, случается не случайно,
а закономерно. Точно так же, как и все его поступки, суть следующее
за ними согласие именно с ними, и именно в том виде, в каком они
были проявлены в согласии с его собственным хотением.

Отрицание данного хотения и составляет, собственно, всё отрицательное
значение этической стороны философии Шопенгауэра. В заключительном,
71-ом параграфе Мира как воли… он говорит: «После
того как мы признали в совершенной святости отрицание и отмену
всякого хотения, а потому и искупление от такого мира, все бытие
которого выяснилось перед нами как страдание, – именно это состояние
оказывается в наших глазах переходом в пустое ничто».
Шопенгауэр приходит к этому ничто, к описанию его через критику
Кантовых nihilo privativo (относительное ничто), которому противопоставляется
nihil negativum (абсолютное ничто), являющейся во всех отношениях
чистым ничто. Однако, Шопенгауэр не выделяет возможности проявления,
следовательно, и познания абсолютного ничто, так как всякое абсолютное
ничто в обратном отражении показывается и относительным ничто,
которое существует как таковое с противоположным знаком.

Поэтому он далее приписывает этому абсолютному ничто то, что Платон
в Софисте назвал не сущим. В
своем истинном смысле ничто у Шопенгауэра – это та сфера, в которой
исчезает разделение между субъектом и объектом, то есть там, где
нет больше субъекта и объекта, там есть другая сторона всякого
познания или ничто: так толкует Шопенгауэр праджня-парамиту буддистов.
Здесь же стоит отрицать и оппозицию идей и материи, так как очевидно,
что идея столь же материальна, сколь материя идеальна. И в конечном
итоге учением о мире платоновских разумных идей он утверждает
необходимость отрицания воли, и само это отрицание в таком виде
есть самый практический и разумный шаг, который только и может
осуществить существо более возвышенного, у него – философского,
склада ума.

Платон, будучи по отцу отдаленным потомком царя Кодра, а по матери,
происходящий по прямой линии от Солона, презирал всякую торговлю,
погоню за барышами и не питал никакого интереса к рабовладению.
То есть, он отринул от себя всё то, что составляло тогда само
существо жизни, характерной для аттической демократии. Однако,
на склоне лет, и Платон ударился в социабельность, которая и привела
его к написанию «Законов». И вообще, исходя из философии, только
такое отрицание существующего построения жизни и является показателем
обладания более развитого разума, нежели той его способности,
которая в обратном течении стремит субъекта ко всему тому, чем
является, по существу своему, внешняя жизнь. С другой же стороны,
следует отделять и экзистенцию, направленную на реализацию самого
себя в мире все равно какими методами, и экзистенцию, которая
протекает в согласии со своим собственным внутренним духом, в
гармонии то есть с самим собою. Ибо не может быть никакой внутренней
гармонии во вражде и в влечении к социуму. Также следует отделять
последний вид действительной экзистенции и от импрессии эстетической,
которую коллекционируют философы-отшельники, потому что последняя
ведет исключительно к злорадному восприятию мира вообще.

(Продолжение следует)