Онтологические прогулки

Национал-социализм. Очерк политики, эстетики, религии

Светлой памяти моего учителя Николая Сергеевича Славянского
(Внученко) посвящается

Необходимость определить – что же такое, в сущности,
национал-социализм – немецкий фашизм – вызвала желание написать этот очерк.
Имея ввиду именно сущность этого явления, а не отдельные
черты, о которых провозглашалось многократно, и с разной
степенью справедливости, находчивости, остроумия; имея в виду
понять немецкий народ в обстоятельствах его живой истории,
психологии, религии, культуры, политики – во всей совокупности
основных и главных определяющих.

Главным врагом такого понимания являются факты. Факты, вообще,
враждебны пониманию чего бы то ни было. Факты враждебны самому
мышлению, когда они стремятся заменить его или подменить.
Факты – это камни, которыми сбивают полёт мысли и воображения.

Глядя на то, с какой жадностью интеллектуальное сообщество хватается
за каждый новый опубликованный документ, можно подумать,
что современное знание страдает от информационного голода.

Просто невероятно, невозможно, что после ХХ века, с его бумажной
бюрократией, культом контор, породивших эвересты материала, –
не вскарабкаться, не то что прочесть, – киноплёнками и
магнитофонными записями, – самой длинной жизни не хватит
отсмотреть и прослушать, – для последних и решающих выводов всё ещё
недостаёт документов, книг, свидетельств, и ещё одной самой
сокровенной цитаты из самого сокровенного запасника.

Так не бывает.

Очевидно, что задержка с решением проистекает исключительно от
недостатков мысли, а не из-за недостатка материалов.

Само явление требует размышлений. Само явление нужно увидеть и
охватить. Что означает, в первую очередь, дать его в его же
собственных мысли и смысле. В собственном соку и по живой
формуле. Как снилось и как сбылось. Как замешивалось. Найти
рецептуру. В конечном счёте, – найти живой смысл. Предусмотрительно
оставив при этом возможность и для более общего, то есть –
критического – осмысления.

В такой подаче, разумеется, фактам найдётся место. Но их место –
место смальтовых кусочков гигантской мозаики. Такие или сякие –
не меняет идеи. Оттенки способны повлиять на цвет, но не
изменят сюжета. Любые форма и фактура – не исказят общего
плана. Если говорить о количестве, то и самого скудного – и то
хватит, чтобы возник хотя бы рваный контур – вполне
достаточно, чтобы получить вид на целое.

Освежим.

Что такое национал-социализм? Как и почему он возник в Германии? В
чём заключался феномен фюрера? Какова психология фашизма?
Каковы были цели и задачи национал-социализма? В чём суть
национал-социализма как религиозного феномена? В каких отношениях
он находится с другими религиями? Почему он, в конечном
счёте, потерпел поражение? Каковы последствия этого поражения?

Хоть раз, хоть где-нибудь – был ли дан удовлетворительный по полноте
и ясности ответ хотя бы на один из этих вопросов?

Интеллектуальное поле бесплодно и сухо.

При том что тайное давно очевидно.

Лишь из-за верности фетишам, предрассудкам и суевериям; из привычки
искать там, где светло, а не где потеряли, явное остаётся
незамеченным и неназванным.

Национал-социализм никогда не был выслушан от первого лица. Никто не
желал и не желает иметь дела с ним с таким как он есть.

В разгар гласности я купил книгу издательства «Тирания» «Застольные
разговоры Гитлера» с предисловием, написанным в
запомнившейся характерной тональности экспертного предуведомления:
читателю предстоит знакомство с претенциозной галиматьёй,
откровениями записного маньяка, отличавшегося хитростью, коварством
и безумием.

Самое требовательное чтение не обнаружит в «разговорах» ни
банальностей, ни пустословия. Оригинальный мыслитель развивал проекты
возможного будущего Европы. Красноречиво, увлечённо и
увлекательно говорил о философии, живописи и музыке, армии и
политической власти, экономике и экологии.

Речь Гитлера, насыщенная именами, терминами, цифрами, самозабвенная
и красочная – была, откровенно и не таясь, – художественным
произведением. Созвучным – именно созвучным, т.е. –
родственным в звуке – поэтике шедевров немецкого романтизма Вагнера,
Шопенгауэра, Ницше.

Так откровенно и не таясь, шедевром романтизма был сам партийный
национал-социализм в том виде, в каком он явился Германии и
всему миру: в чёрной униформе СС, с серебряными сдвоенными
молниями в чёрных бархатных петлицах, осенённый факельным огнём
партийных Нюренбергских парадов, под грохот динамиков,
транслирующих на весь мир ещё одну речь духовного вождя нации,
явился в виде людей-богов Олимпиады-36, бросающихся с
трамплина в воду, и птицами умахивающих за горизонт.

Национал-социализм не оставил никаких художественно-значимых
эстетических артефактов, признаваемых буржуазной культурой: книг (
для магазинов), картин ( для музеев и богатых домов),
драматургии ( пьес для театра и публики).

Восхваление «эстетами» фильмов «гениальной» Рифеншталь, обычно
представляемых ими – непременно с чуть застенчивой от сознания
собственной художественной непредвзятости, зарумянившейся
гордостью – в качестве образцов редких шедевров фашистского
искусства, – классическое проявление узколобой, фетишистской,
типично буржуазной по духу критики.

Рифеншталь – плохой режиссёр, – если режиссёр вообще. Великолепный
оператор, искренняя, порывистая, открытая, художественно
восприимчивая, но абсолютно лишённая и намёка на
самостоятельное, индивидуальное творческое начало, она и была облюбована
Гитлером, как идеальный медиатор, передатчик его собственной
режиссуры. Его грандиозной постановки.

Сам Нюренбергский съезд – это шедевр национал-социализма, сами
Олимпийские Игры – это шедевр национал-социализма. Кино
Рифеншталь – документализация шедевров. И только.

Всякий раз, когда эстетика национал-социализма возникает в поле
зрения, – даже теперь, десятилетия спустя, она всегда
выигрывает, захватывает, побеждает и очаровывает.

Показательный пример – фильм «Семнадцать мгновений весны».

Не детектив, не детективно-шпионская психологическая драма, не
триллер, не «клуб кинопутешествий» в стиле Бондианы. Никаких
картинок с буклета «Приезжайте на Багамы, наши тёлки без
трусов». Вместо этого – аскетический чёрно-белый видеоряд. Игра
актёров, конечно, привлекает. Фильм собрал всех звёзд того
времени. Тихонов блестящ. Но он был блестящ и до того, в других
ролях и фильмах, однако, никогда ни до, ни после, ни
Тихонов, ни другие актёры, игравшие его коллег по СС и СД, не
достигали подобной популярности.

Культурологи списали всё на костюмерную, – дескать, униформа СС
сыграла в успехе фильма главную роль. Современные мыслители
искренне полагает, что портной и есть, и был всегда первое лицо
в любом обществе.

Верно налаженная эстетическая оптика помогла увидеть и передать
через форму – строгость, достоинство, траурность,
торжественность – начинку национал-социализма: романтическую
возвышенность, непреклонную обречённость, пьянящий нарциссизм. Зрители
обожглись национал-социалистской эссенцией, просочившейся
через изоляцию военно-патриотического советского сюжета.
Отравленная красотой публика заходилась в восторге. Потому что едва
ли не главное в немецком фашизме – это его трагическая
(тёмная) красота, взятая на высокой (серебряной) ноте.

Миф о том, что немцы были обмануты и совращены, уже одним фильмом
Лиозновой был развеян. Никто не обманул немцев. И кто бы смог
обмануть великую нацию учёных, поэтов, мыслителей, солдат,
музыкантов. Немцы сознательно выбрали национал-социализм.
Выбрали, поскольку он представлял и нёс с собой то, что было
жизненно важно для немцев и Германии. Поскольку он защищал
Германию от того, что было для неё смертельно опасным. И ещё:
немцы выбрали национал-социализм потому, что он был абсолютно
немецким явлением.

Достоевский назвал Германию «протестантским королевством», имея в
виду не столько конфессиональный протестантизм, сколько
характер нации и специфическую характерность национальной истории.

Античный Рим пал под ударами племён германцев. Пала Римская Империя
– символ цивилизации. Чей исторический опыт был опыт
цивилизации, данный в форме абсолютного государства.

Люди, целые нации и народы, культуры и религии, став субъектами
Рима, превращались в безликие составные. Универсальное
нивелировало индивидуальное.

Цивилизация выступала как антикультура. Универсальное государство
против национального государства. Универсальное,
космополитическое, обще-гражданское против уникального, индивидуального,
неповторимого, национального.

Средневековая Западная Римская Империя – это, конечно же, наперекор
Риму, – опыт не цивилизации, а национальной
романо-германской культуры.

Идеи Просвещения, взошедшая на них французская революция, и
последовавшие за ней наполеоновские походы и завоевания были, по
сути, попыткой строительства новой империи-цивилизации по
образцу античного Рима, на фундаменте идей французской буржуазной
революции.

И опять Пруссия в Европе выступает самой твёрдой, самой
антиимперской, антиреспубликанской, антибуржуазной. Самой упрямой (хотя
и не самой успешной) антинаполеоновской силой.

К середине ХIX века глобалистские, антинациональные интенции
буржуазного либерализма и гибельные для национальных культур
последствия его победы были очевидны для многих.

Наш великий соотечественник Константин Леонтьев с тоской писал о
грядущем обществе прогресса, «счастливом» равенстве механиков,
работников и фабрикантов, одетых в одинаковые платья,
думающих одинаковые мысли, разделяющих одинаковые заботы.
Прозябающих в этой промозглой империи победившего общечеловеческого
блага. О жизни без ярких пятен самобытного. О мире, в
котором высокое невозможно и не нужно. А художник – чрезмерная
роскошь.

Национальная, аристократическая, феодальная Германия твёрдо встала
поперёк буржуазного прогресса.

Самим ходом истории ей было представлено защитить старые ценности.

Поскольку утрата этих ценностей означала для Германии гибель в самом
что ни на есть прямом смысле, Германия и стояла насмерть.

Политическая и военная диспозиция, окончательная расстановка сил –
Германия против цивилизованного человечества – сложилась к
1871 году. Взметнувшись под залпами Прусских пушек, обломки
Второй Империи Наполеона III обрушились на голову Третьей
Республики Адольфа Тьера. Племянник великого Наполеона, пережив
позор Прусского плена, доживал свои годы в Англии. Его сын,
так и не ставший Наполеоном IV, пошёл на службу в английскую
армию. Отправившись усмирять восстание зулусов, был убит
где-то в глущобах Южной Африки. Германия, выиграв
франко-прусскую войну, триумфально завершила своё объединение.

Прусский эмигрант Карл Маркс, проживавший в то время в Лондоне,
определил ситуацию так: «То, чего прусские болваны не видят, это
что настоящая война ведёт неизбежно к войне между Германией
и Россией. Такая война №2 станет повитухой неминуемой
социальной революции в России. <...> если границы определятся
военной силой, не будет конца претензиям, поскольку любая
проведённая войной граница обязательно нехороша, и может быть
улучшена аннексией новых территорий; и, более того, она никогда
не может быть улажена окончательно и честно, поскольку
всегда навязана завоевателем, и, соответственно, сеет семена
новых войн.»

«Пруcские болваны» не могли воспользоваться бенефитами пророчества
своего гениального земляка. Причина была проста –
политическое мышление отсутствовало в Пруссии как таковое. Пруссия, и
вся, теперь единая, Германия мыслили и жили по– другому.

За долгие годы раздробленности и длящихся десятилетиями бедственных
войн, немцы научились любить и уважать своё рыцарство.
Видеть в аристократии не столько притеснителя, сколько защитника
и спасителя. Поэтому буржуазия никогда серьёзно не
оспаривала политическую власть аристократии.

Отсутствовали не только политические свободы, но и мало-мальская
политическая культура. Политический язык даже не зародился.

Вместо них существовала культура национального компромисса.
Основанная на объединяющем братском чувстве осаждённых в крепости,
эта культура породила, в конечном счёте, надсословное и
надполитическое национальное единство. Немецкий характер. Его
поздняя, рафинированная, завершённая модель известна как
«бюргерство».

Эстетика романтизма была явлением общеевропейским. Особый, тотальный
характер она приняла только в Германии. В отсутствии
политической жизни и политического языка, язык эстетики стал
языком общественной жизни, а понятия эстетики стали общими
понятиями.

Через романтизм определилась, раскрылась, выразилась, а, в
дальнейшем сформировалась немецкая национальная культура, которая,
таким образом, оказалась в уникальном положении. В положении
культуры, которая живёт, мыслит, дышит, видит себя, смотрит
на других с точки зрения красоты, величия, гармонии,
вдохновения.

Романтизм сделался национальной основообразующей. Более того и
глубже: романтизм стал духовной основой. Душой немецкого народа.

Красота преобладала решительно над всем. Она взяла верх даже над
непримиримыми врагами аристократизма; аристократизм нашёл в
красоте своё мощное политическое оправдание: женатый на дочери
родовитого прусского барона, горячий поклонник поэзии Гёте,
близкий друг великого Гейне, бретёр и дуэлист, главный
теоретик коммунизма Карл Маркс, в разгар работы над книгой своей
жизни «Капитал», объясняет в письме Энгельсу причину
задержки сдачи рукописи «художественными соображениями»: (31 июля
1856 года) «Теперь в отношении моей работы, я скажу тебе
правду, как она есть. Ещё три главы должно быть написано, чтобы
закончить теоретическую часть <...> Я не могу заставить себя
ничего отослать до тех пор, пока не готова вся вещь. Какие
бы недостатки ни имелись у моих работ, их преимущество в
том, что они художественное (выделено мной – Е.Л.) целое.»

Великий революционер, радикальный реформатор, политический схимник,
он не составил исключения, и был наравне с «филистерами» и
бюргерами смертельно отравлен немецкой красотой.

Первая Мировая Война, в которой Германия воевала против «всей
цивилизации» ещё раз показала, насколько драматично и остро стоит
для неё вопрос отстаивания ценностей почвы и традиции
романтизма.

Весь буржуазно-либеральный мир, со своими свободами и правами –
свободой слова, а, по сути, – свободой политической
журналистики; всеобщим избирательным правом, – а, по сути, возможностью,
используя политическую журналистику, околпачить широкие
массы населения, никогда не выучившиеся обнаружить обмана,
послушно голосующие с подсказки «свободной прессы» за очередного
«народного избранника» – лоббиста интересов буржуазии,
обеспечивающего из парламента её законное право воровать и
грабить; мир, не признающий государственных границ, если они
стоят на пути к наживе; мир, для которого национальное,
самобытное государство в центре Европы – это буквально кость в
глотке, не позволяющая заглотнуть жирный кусок добычи, – весь
этот мир в лице просвещённых французских евреев, гуманитарных
ромен ролланов различных калибров, вёл огонь по Германии.

Немцев травили, оскорбляли, унижали – во имя и от имени свободного,
передового человечества; обзывали отсталыми, заклинали и
молили отдаться прогрессу и воссоединиться с европейской
цивилизацией.

Германия воссоединяться не желала. Германия была счастлива
оставаться такой, какой она была. Гармоническое внутреннее согласие,
роскошная романтическая культура и уют бидермайера
складывались в совершенство аристократического государства.

В свою очередь, Германия презирала и ненавидела Европу. Мелочных
жанов и жаков, удавившихся собственным криком, захлебнувшихся в
журналистских истериках. Промотавших, профукавших
собственное сокровище, и из зависти готовых погубить соседа.

С яростью, решимостью и уверенностью в победе вошла Германия в
войну. Поражение она встретила с недоумением. Она по-прежнему
чувствовала себя полной сил и готовой сражаться. Её чувство
моральной правоты оставалось непоколебимым. Фарс Версальского
мира – несообразные протоколы этого «договора» просто не
позволяли воспринимать его как окончательный – подтверждал, что
и военное поражение – не более чем случайность, досадная
нелепость. В моде были разговоры об измене.

Перемены – отречение кайзера, установление Веймарской республики –
видели в свете военного поражения: Антанта и французы
уничтожили кайзера; Антанта и французы насадили свою республику.
Для большинства немцев послевоенная республика была синонимом
вражеской оккупации. Оставалось одно – сопротивление.

Характер страны и нации определил характер сопротивления. Это был в
чистом виде – романтический национальный протест.

Откуда народ-романтик, безвольный поэт, мечтатель и пессимист
находит силу, энергию и волю для протеста? Как становится
неустрашимым воином, безжалостным и несгибаемым? Как нация,
задержавшаяся в своём развитии, задремавшая в прошлом, находит
способность жить в настоящем, и, более того, бросить настоящему
смертельно опасный вызов?

Ответ на эти вопросы даёт скрытая шопенгауровская диалектика. Воля у
Шопенгауэра бессознательна, неразумна, бесцельна и способна
вселять в людей только глубочайший пессимизм. В своём
крайнем проявлении, эта бессознательная и неразумная воля,
очевидно, переходит в собственную противоположность, порождая
разумное и сознательное. Ничто в своей наивысшей концентрации с
неизбежностью превращается в нечто.

Германия спит и видит сны.

Сны черпают свои образы из прошлого. Его картины – это картины
бывшего, существовавшего, прошедшего. То, чего больше нет. Что
умерло и отошло.

Сознание и воля во время сна выключены. Поэтому картины сновидений –
это настойчивые воспоминания безвольного. Отсюда правомочна
такая характеристика сновидения – безвольная грёза, мёртвая
мечта, мечта-ностальгия. Таким образом, сновидчество
роднится с романтизмом. А лучше сказать, с общекультурным
представлением о романтике: безвольном мечтателе, слабом и больном,
а от этого безволия и слабости обречённым.

Вместе с тем, меланхолия, апатия, отчуждённость – вечные спутники
возвышенности и надмирности.

Чуждый практической суете, романтик пребывает в заведомо высоком
потустороннем. Его отречённость, бывшая признаком
нежизнеспособности, находит оправдание в несуетности, достоинстве,
возвышенности. Оказывается беззаветной смиренностью в ожидании
судьбы. И, дождавшись, встаёт в полный рост – несгибаемой,
непобедимой, полной предназначения волей и силой.

(Окончание следует)