Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Начало

Продолжение

Да за всю историю этого участка, – да не исключено, что за всю
историю полицейской службы Нью-Йорка, – да никогда и нигде и ни
в жисть, и невозможно такое представить, чтобы доктор попался
на попытке перескочить через турникет, как глупый ниггер, как
последний наркоманище, как белый мусор – ни на что не годный,
опустившейся белый придурок; да ещё чтоб так неталантливо, нагло
врать! Ну, хорошо, может он и не особо опасный террорист, – слишком
глупо врёт, – но уж наверняка нелегал без документов; субчик откуда-нибудь
из Восточной Европы.

Мысли Малыша, текли по его ухмыляющейся физиономии, как бегущая
строка по экрану телевизора, и исчезали где-то за воротом мятой
рубахи.

– Я акушер-гинеколог

– А, ну, да; ну, да

Скорее всего, этот малый просто псих. Как это мы сразу не увидели?
Акушер-гинеколог! А!! Член палаты представителей! Сенатор! Наполеон!
Псих; если только он не решил притворяться психом.

Параноидальное снова стало брать верх; Малыш насупился.

– И в каком же вы госпитале работаете?

– Я ищу позицию

Малыш совсем ошалел. Мысль, что доктор – священная корова Америки,
столп общества, – может, как простой смертный, искать работу,
а между делом, ещё и прыгать через турникеты в метро, до сих пор
никогда не приходила ему в голову. И голова его закружилась:

– Ну, хорошо! Всё! Хватит! – стуча резиной своих кроссовок по
застланному линолеумом полу, он вышел в коридор. До меня донёсся
его возмущённый бубнёж, прерываемый, деланным смехом: ха, доктор;
полтора доллара; ха; всех тут в дурдом пора; а я Президент США;
ха.

Малыш ушёл в глубь коридора, и кроме гула его голоса, вскоре пропавшего,
я ничего больше не разобрал.

Тактика, мной избранная, сложностью не отличалась. Увидев, что
Гонега относится к рвению своего подчинённого скептически, и что
это рвение, по ряду признаков, уже не раз доставило ей неприятности,
я решил сыграть на параноидальных струнах Малыша весёлую песню.

Я играю, он поёт, лейтенант Гонега – благодарная публика. Овация
– достанется мне, а Малышу – пиздюли.

Всю, что требовалось – поддерживать Малыша в состоянии смутного
подозрения. С моим неординарным curriculum vitae, делать это было
несложно.

Искорка паранойи на глазах разгоралась в пламя рокового психоза.

Свои отношения с Гонегой, я выстраивал диаметрально противоположным
– ангельским – образом. Только что не взлетал в воздух, помахивая
белым оперением.

Хотя как раз попытка взлететь, могла бы мне навредить; Гонега,
чего доброго приняла бы её за попытку к бегству.

В итоге Малыш кипятился и брызгал во все стороны, недоумевая:
почему лейтенант игнорирует, как ему казалось, очевидное? А Гонега
в упор не видя во мне ничего подозрительного, – по правде сказать,
она была даже по-хорошему заинтригована – терпеливый, не волнуется
совершенно, мягкие манеры, будто его и не в обезьянник в наручниках
проволокли, а на экскурсию в МОМА; интересно, всё-таки, узнать,
кто же он такой, – постепенно теряла терпение. Наскоки Малыша
её здорово доставали.

– Когда она, наконец, взорвётся, – с удовольствием думал я, –
Малышу, – если он выживет, конечно, – долго придётся ходить на
долечивание. Тут – психолог поможет, там – психиатр, глядишь,
и подлатают травмированное Ego.

– Это мой личный телефон, – объявившаяся, наконец, Гонега протянула
мне трубку через решётку, – звоните.

Она даже не добавила «только не долго».

Сперва, я позвонил домой:

– Ну, хорошо, – сказала мама, – главное, что ты не забыл позвонить
своей маме, ты же знаешь, как я всегда волнуюсь, если ты задерживаешься.
– Всё, что мне нужно, это знать, где ты. – Там хоть условия ничего?
Тебя покормят?

– Я дома поем, – пообещал я.

Потом Инке на работу:

Инка спросила, нужен ли мне адвокат. Я ответил, что нет, и, что
мне кажется, что меня скоро отпустят.

Всё получилось, как я обещал.

Забрав у меня трубку, ответив любезным «пожалуйста; что вы, что
вы», на моё любезное «спасибо; надеюсь, я не доставил вам слишком
много хлопот», Гонега провела меня из клетки обезьянника в соседнюю
маленькую комнату.

– Это компьютерная система, – объяснила она. – Я сейчас приложу
ваши пальцы вот к этому читающему устройству, и оно введёт отпечатки
в сеть. В течение, – ну, я, надеюсь, это не займёт больше получаса,
– мы получим на вас распечатку.

Она посмотрела на меня, и в её взгляде, – похожее на рыбку в аквариуме,
– плавало робкое сомнение. В ответ я ободряюще улыбнулся.

Распечатка пришла через несколько минут. Гонега громыхала замком,
закрывая за мной дверь клетки, когда раздалось громкое чавканье
и гуденье, заработавшего принтера.

– Минутку, – сказала Гонега. Я обернулся. Незапертый замок, с
торчащим из него ключом, качался на дужке. Нетерпеливая лейтенант,
оставив меня в незапертой камере, шелестела выползающими страницами
распечатки.

– Минутку, – весело повторила она, – я сейчас вернусь, доктор

Окружённая бумажной кисеёй, будто переодевшись в вечернее платье,
она галопом поскакала в полицейские административные дебри, и
я знал, какого зверя там сейчас будут убивать.

Вернулась она совершенно серьёзной:

– Здесь ваши вещи и деньги; проверьте всё ли на месте

– Всё на месте

– За совершённое вами правонарушение вам предстоит отвечать перед
судом

Она вручила мне повестку.

– Да не волнуйтесь вы, – лейтенант оставила официальный тон, –
ничего там серьёзного не будет. Главное не забудьте явиться. Заплатите
штраф – долларов 15. – И больше не прыгайте через турникеты в
метро, ладно?

– Не могу обещать, – ответил я, – ради удовольствия встретить
вас снова, готов всерьёз рассмотреть перспективу криминальной
карьеры.

Лейтенант, польщенная, громко рассмеялась. Плечом к плечу, как
старые приятели, только что пережившие вместе опасное, но счастливо
закончившееся приключение, мы вышли в вестибюль, и крепко пожали
друг другу руки. Ещё немного, и мы бы расцеловались.

Набежавшие неизвестно откуда полицейские кучковались у стен, исподтишка
разглядывая диковинную птицу – доктора акушера-гинеколога, задержанного
за неуплату 1 доллара 50 центов в переходе метро и до последнего
момента содержавшегося на положении серьёзного подозреваемого.
Малыш, видно, успел широко разнести свои на мой счёт догадки.

Обернувшись в последний раз, я махнул рукой моему лейтенанту и,
подхватив сумку, вышел на улицу. Вышел и остолбенел.

Удивительное создание стояло передо мной на низком, потрескавшемся
от времени и непогоды, просевшем в землю, крыльце. В темно-синем,
с толстыми золотыми галунами, великолепно пошитом парадном кителе,
расцвеченном наградными планками и нашивками, возвышался необъятного
размера человек. Его лицо терялось в багровых складках и многочисленных
шрамах. Между ними, курилась красивая, прямая, сделанная из розового
дерева трубка, выпуская на волю балансирующие кольца, благоухающего
кондитерской ванилью дыма. Ноги, – две широко расставленные тумбы
из обстановки купеческого дома, – были ногами не живого существа,
а пьедесталом монумента. Револьвер, казавшийся крошечным, ладно
сидел в красивой жёлтой кобуре. Глаза, – две маленькие необыкновенно
живые и яркие точки, внезапно появились из багровых складок, как
что-то совершенно независимое; как что-то не отсюда. Посторонние
всему остальному, они могли бы возникнуть из воздуха – прилететь
и присесть на мгновение, перед тем, как отправиться дальше.

– Добрый день, – вырвалось у меня

Башня головы качнулась, и клуб дыма, занавесивший поллица великана,
обозначили его ответ.

Сам начальник отделения вышел поглядеть на меня.

И в это момент я увидел Малыша:

маленький по любой мерке, незаметный в своей затёртой одёжке,
он был едва виден в присутствии многотонного, – синего с золотом,
– окружённого трубочным ароматом, сияющего начальственного великолепия.
Отрезок лица, треугольник носовой кости, серая полоска губ и белые,
– как сжатые до боли костяшки кулаков, – скулы, – снизу вверх,
– части разбитого целого, обращённые ко мне.

– К ближайшей станции вам лучше пройти по нашей улице, а потом
свернуть через два блока, – агонизирующим голосом сказал Малыш.

Башня головы двинулась ещё раз; теперь, как видно, в знак одобрительного
подтверждения.

Ах, господи, – дошло до меня, – это же Малыш приносит мне извинения
в присутствии начальника.

– Спасибо, я найду, – и не дав Малышу закончить, я пошёл совсем
в другую сторону.

Нью-йоркское неподвижное небо следило за мной со своей бездонной
высоты выцветшим, немигающим взглядом.

В суде я появился в 9-30 утра.

Огромное серое здание на Корт Стрит, обложенное со всех сторон
офисами частных адвокатских контор, подпёртое колоннами в самых
неожиданных местах, с полутора десятками выходов и входов, смотрящих
на все прилегающие улицы; окружённое бесчисленными флигелями и
пристройками – старые, с обсыпавшейся штукатуркой, обнажали красные
щербатые кирпичи, поновее – из серого бетона, но уже латаные-перелатаные,
с окнами, забранными крупноячеистыми, ржавыми решётками; припаркованные
полицейские патрульные машины дежурили вдоль тротуаров, а тюремные
автобусы с затемнёнными стёклами, пристально всматриваясь в себя,
терпеливо самосозерцали; редкие утренние прохожие спешили на работу,
скорее всего, опаздывали в этот уже не ранний утренний час; охранники
на позициях, ощетинившиеся дубинками, торчащими, из-за пояса и
рукоятками пистолетов, обвешанные гроздьями наручников, осторожно
прихлёбывали кофе из бумажных стаканчиков; обвисшие, блеклые «звезды
и полосы», прорастающие чуть ли не из щелей между кирпичами, свивались
с пыльным спутанным плющом.

People of the State of New York against Yefim Lyamport – так было
написано в моей повестке.

– Порядочные люди в Америке, – и запомните это, Ефим, – даже если
и по самому пустяковому делу, в суд без адвоката не приходят.
– Это момент представительский, если хотите, с адвокатом вы или
без адвоката. Защищает вас бесплатно чёрная обезьяна, назначенная
государством, или нормальный адвокат, которому вы заплатили, –
поучал меня Лев ( мы, в конце концов, отказали ему от дома). По
тому – пришли вы с адвокатом или без адвоката – видно приличный
вы сами человек или так – мусор. Судья посмотрит, и будет вас
судить соответственно.

– С чего вы взяли, что меня вообще будут судить? Вы что, проецируете
на меня свой опыт?

– Я пожил в этой стране, я знаю. Рано или поздно вас будут судить.

Адвоката я не нанял. Полицейский офицер Гонега сказала: – дело
моё пустяковое; всё, что требуется – прийти в суд и заплатить
штраф. А Лев – что такого он натворил? из-за чего угодил под суд?
Интересно было бы всё-таки узнать.

Громко смеясь, прошла молодая пара. Парень с короткими, почти
ежиком, волосами, худенький, юный, и девушка, – скорее, – молодая
женщина, стильно стриженная, белозубая, в мокасах на босу ногу.
На нём какая-то легкомысленная маечка, узкие джинсы, кожаные шлёпки.
Похожи на студентов. Она сказала что-то, шутливо-насмешливое.
Он сделал вид, что рассердился и хочет её толкнуть. – Субординация,
сержант! – она свела брови – и, отогнув полу серого вельветового
жакета, сверкнула эмалью синей с золотом бляхи, пристёгнутой к
брючному ремню. – Извините, лейтенант! Этого больше не повториться,
лейтенант! – притворно испуганным голосом, захлебнулся парень.
Улучив момент, она толкнула его, а он – её.

В гулком, сводчатом, пустынном вестибюле, разгороженном красными
ленточками на лабиринты проходов, я долго исследовал надписи на
стенах, и, выяснив, что мне нужна линия 6, пошёл по ней, петляя
и поворачивая под разными углами.

У ворот металлодетектора, я положил ключи в пластмассовое корытце
и сдал повестку вместе с водительским удостоверением.

– Комната 144С, – сказал полицейский, – пройдите вперед, потом
направо, после четвёртого поворота первая дверь.

Светильники в форме факелов добавляли с высоких стен к белому
дневному свету, падавшему из огромных, у самого потолка, окон
призрачный лютиковый колор.

Считая повороты и двери, я пошёл по огромным скользким мраморным
плитам.

Зашаркали ноги, засвистела синтетическая одежда, и что-то тяжёлое,
металлическое гулко ударило в пол. Четыре полицейских – один спереди,
один – сзади, двое по бокам неспешно продвигались в мою сторону.
Между ними, одетый в оранжевую робу, шаркал человек с руками за
спиной. Тяжёлые ножные кандалы сопровождали его шаги характерным
звуком – глухими, металлическими ударами.

– К стене! к стене! – махнул рукой полицейский.

Комната 144С оказалась гигантским залом. Амфитеатр деревянных
скамеек справа и слева был заполнен наполовину и разделён широким
проходом посредине. Далеко впереди возвышалось кресло судьи.

Судья – в чёрном, с широкими складками балахоне, неистово плешивый
старик со склеротическим багрово синюшным румянцем, переползавшим
со щёк на крылья носа; на самом кончике склероз сгустился до красок
предгрозовых туч – чёрно-багрового с траурно– синим; оттопыренные,
прозрачные, тонкие, как бумага, белые уши, похожие на крылья и
чуть перекошенный общий план лица, – скорее всего, старик перенёс
пару инсультов, – кричал на женщину в синем бизнес-костюме:

– Она должка знать! Она не вчера сюда пришла! Если она просит
больше трёх лет, мы эти дела не рассматриваем! Это в другой суд,
если больше трёх лет! Она прокурор, а не ребёнок! Мы никогда так
не закончим, – пожалуйста, – судья взмолился и скривился, как
если бы собирался заплакать, и, действительно, захныкал, – пожалуйста,
пожалуйста, – если всё готово, давайте продолжим.

– Всё готово, ваша честь, у нас всё готово, – женщина в бизнес–
костюме потрясла веером папок.

– Да, ещё, это относится к вам, защитник, – движением кисти судья
толкнул перед собой воздух, – сколько раз просить, – ну, говорите
вы, громче, акустика здесь сами знаете, себя не услышишь, а вы
ещё бормочите себе под нос, а я ещё и слуховой аппарат сегодня
дома оставил, имейте же милосердье. – Давайте! давайте же! начинаем!
– перебив себя, судья нетерпеливо затряс руками.

Напротив судьи, спиной к залу, за маленьким деревянным столиком
стоял защитник – молодой негр в измятом зелёном костюме, это его
судья просил говорить погромче. Слева от защитника, в пол оборота
к залу, унылого вида девица, кислая и сконфуженная, приводила
перед собой в порядок бумаги. Агрессивное выражение каким-то образом
сосуществовало в ней с унылостью и приниженностью. Видно, она
и была тем самым злосчастным прокурором, рассердившим судью.

Одна из её бумаг упала со стола, и, скользнув по воздуху, поплыла
в зал.

– Ну, пожалуйста! – рыдания судьи скатывались на истерические
обертоны – ну, уже довольно! ну, хватит на сегодня! давайте начнём!
– Кто там у нас потолковее! – ну, судебный пристав! ну вы! будьте
добры! помогите! принесите! что она там опять уронила!

– Да! Ваша честь! – рявкнул один из шести полицейских, окружавших
главную сцену – с судьёй в центре, возвышающимся над всеми в своём
высоком кресле, зашмыганным прокурором, адвокатом в его помятом
костюме и женщиной секретарём.

Пристав словил бумажку и вернул её подозрительно низко, склонившейся
над своим столом, прячущей лицо, прокурору.

В зале сидели, в основном, испанцы и негры, с редкими вкраплениями
белых. Секретарь выкликала ответчиков по именам; ответчик выходил
и вставал позади адвоката. Оглашалось дело. Шёпотом вступала прокурор.
Неразборчиво в нос бубнил адвокат. Судья прерывал на полуслове:
– Всё ясно, уплатить задолжность в трёхмесячный срок. Следующий.

Прокурор опять шептала. – Не слышу!! – кричал судья, – вы сговорились
с ним оба! Громче! Прокурор шептала громче, и следом за ней продувал
свои аденоиды защитник. – Достаточно! Я всё понял! Решение суда
откладывается до тех пор, пока истец не представит расписки! Следующий!

Вышел один из немногих белых. Рядом с ним возникла невысокая женщина
с эпловским лэптопом под мышкой. Негр защитник уступил ей место.
Лицо у него было скучливое и дурашливое.

Маленькая женщина-адвокат встала очень прямо, и свела вместе пятки
бежевых туфель на низком каблуке:

– Здравствуйте, суд участка 265. – Доброе утро, ваша честь, –
строго сказала она.

– Привет, Анжелина, что там сегодня у вас, валяйте, – судья приподнялся
на кресле

– Ответчик задержан полицией за управление автомобилем в нетрезвом
виде. Прежде никогда ни по каким поводам к суду не привлекался.
Мы просим суд извинить его на первый раз. Я говорила с обвинением,
– Анжелина наклонила голову в сторону девицы-прокурора, – обвинение
не возражает.

– У суда тоже нет возражений. Excused. – буркнул судья

– Мистер Лямпорт? – меня тронули за плечо – скоро ваша очередь.
Согласно правилам, мы должны выйти из зала и втайне посовещаться,
– помятый чёрный адвокат стоял позади меня и призывно указывал
на одну из боковых дверей.

– Я уже прочитал дело, чего вы – перепрыгнули? не заплатили?

– У меня был жетон, я был готов заплатить, но там принимались
только электронные карты, а я опаздывал.

– Ну да, ну да. Виновным-то себя считаете?

– Относительно. Я же говорю, что был готов платить, купил жетон.

– До сих пор не привлекались?

– Не привлекался.

– А чего не заплатили? Денег не было?

– У меня был жетон, а там только карточкой можно было платить,
как будто жетон не средство платежа. Я торопился, прыгнул. Не
было времени идти в кассу.

– Да я читал, читал, – перепрыгнули, не заплатили, не привлекались;
всё нормально.

– И какое наказание за это? Штраф?

– Ну, почему штраф? Разное может.

– Какое?

– Ну, штраф там.

– А ещё какое?

– Штраф. Ну, или как суд решит.

– К примеру?

– Не волнуйтесь, раз не привлекались, тем более что у суда сейчас
ланч, перерыв, чего волноваться, раз не привлекались. Ждите в
зале.

Зелёный костюм вместе с чёрным одутловатым лицом и вывороченными
губами придавали моему бесплатному защитнику вид извлечённого
на сушу утопленника, месяц проплававшего по быстрой реке и не
раз приложившегося лицом о корягу. Белки глаз отливали тиной.
Широкий нос разошёлся, не зная границ.

– У меня тоже ланч, я побегу, а то не успею перекусить, о’кэй?

Он кивнул мне на прощанье и заскользил по мраморному катку пола
в сторону своего вожделенного «перекусона».

Мексиканец – маленький, отчаянно вонючий, – даже смуглая кожа
не маскировала грязи, – уселся рядом со мной. Из бумажного пакетика
на коленях он потихоньку отщипывал и клал в рот еду. – Мочился
на улице, – он повернулся ко мне. – Что? – Арестовали, говорю,
за то, что мочился на улице. А ты? – Я не мочился. – Ха-ха-ха,
– мексиканец потрепал меня по плечу. Я подумал, что рубашку я
точно выкину, даже в стирку отдавать не стану.

Я отвалился на спинку скамейки, намериваясь закрыть глаза и просидеть
так, пока не вызовут. Большую часть потолка замещал огромный стеклянный
купол. Сложной конструкции изогнутая, чёрная, двойная деревянная
рама, разделённая на разной формы и величины окна, пропускала
не так уж много света. Стёкла потускнели и потемнели. Свет в зал
шёл от нескольких больших подвесных люстр. Сквозь потолок были
различимы кроны деревьев, и несколько голубей расхаживали по куполу
взад и вперёд.

– Продолжим, – сытый судья усаживался в кресло

У меня появилась возможность оценить все достоинства черномазой
бесплатной защиты. Пустив волну резиновых морщин по гутаперчивому
лицу, пожав плечами, станцевав всем телом комическую румбу, защитник
сыграл носом резкую и короткую тромбонную фразу в которой прослышивалось:
– ннну его зсдержла плицья, – и даже не так а ещё хуже: – ннухрну
ехро задржла пхлицьйа. – Не слышу! – рявкнул судья. – Его сдержла
пхлицйя. Ончно, гврит, что сжалеет. Рпешжде не рпивиклся. Ннвпервыйе.
– Достаточно, зашитник, достаточно. Я почти пожалел судью. – Решение
– один день общественных городских работ. Следующий.

– Я не согласен, – сказал я

– Решение принято. Следующий

– Я не согласен, – повторил я

– Пристав, работайте, вы же должны тоже как-то работать, помогать
нам, – гримасничал судья.

Пристав положил мне руку на плечо: – Покиньте зал. Ваше дело закончено.
Не проявляйте неуважение к суду.

– Ваша честь, – мой защитник очнулся, – в соответствии с процедурой,
он имеет право, – он говорит, что не согласен с решением суда.

– Если он не согласен, так пусть скажет громче! – сколько повторять,
я не слышу ничего, что вы там все шепчите! – Ответчик, вы, что
не согласны?!

Поняв, наконец, что требуется, я вдохнул сколько смог, и сказал:

– Я не согласен с решением суда.

– Так говорите же! Говорите! Откуда же нам знать, что вы думаете.
Мы мыслей не читаем. Надо вслух! Громко! Тут суд!

– Я не согласен!!

– Не кричите на судью, – это неуважение, – сказал пристав

– Он слуховой аппарат дома забыл, – сказал я

– Слава богу! Хоть один догадался! Хоть один вспомнил!! – старик
подпрыгнул на стуле.

Защитник закатил глаза. Прокурор отвернулась в сторону.

– В чём дело? почему вы не согласны с решением?

Мне хотелось сказать, что я не согласен с решением, потому, что
я ненавижу их всех с самого начала, с самой первой секунды, ещё
до того, как их увидел, уже тогда, я ненавидел их всех скопом!
до одного! как гнилостный смрад нечистот из помойки! как насекомых!
С их ужасными неграми, которых они велят называть афро-американцами
– ха-ха-ха-ха! С отвратительными, ещё хуже негров, малограмотными
полудурками белыми! Ненавижу их претензию на «быть цивилизацией»,
потому, что они дикари, затеявшие неуклюжую, жестокую и абсолютно
дебильную игру в цивилизацию и культуру, на которую у них нет
никаких прав. Это фарс! Это фальшивая цивилизация. Это страна
нищих, полунищих, недоумков, душевнобольных, и если у неё есть
управители, верховные владыки, закулисные манипуляторы, то и они,
– душевнобольные недоумки. Социальные вивисекторы, породившие
убожеств и палачей. Да! Да! Да! – я живу в вашей стране! и это
горе! Горе, что так получилось! так вышло! что моей страны не
стало! а в той, что есть теперь, жить не получается! поэтому я
живу в вашей! и ненавижу вас! ненавижу! Но больше всего, я ненавижу
иметь к вам хоть какое-нибудь отношение! Я не отношусь к вам!
Уроды! Ублюдки! Подавитесь вы сами собой! Я не отсюда!!! У вас
нет права меня судить! Суки! Не касайтесь меня! и, поняв, что
отвечать надо немедленно, что дольше молчать нельзя, я сказал
громко и твёрдо:

– Я поданный России. Я хочу, что бы в зале был Российский консул

Потолок не обрушился. Свет не померк. Рога не протрубили. И красная
кавалерия не примчалась ко мне на помощь. Ничего особенного не
произошло, разве что мой адвокат опять обрёл голос:

– Он иностранец, – он требует представителя своей страны

– Слышу. Не глухой. – Значит, вы хотите представителя консульства?

– Да

– Хорошо. Суд откладывает принятие решение. Назначается повторное
слушание. – Секретарь, дайте! дайте! ему новую повестку! пусть
он приходит! приводит кого хочет! и давайте следующего! Следующего!
Ну почему у нас уходит на всё столько времени!!? Это несообразно
ни с чем!!! Следующий!!

В полдень я вышел из суда. Я зажмурился. Солнце билось вдребезги
о стёкла окон и прыгало с подоконников на крыши машин.

Пакистанец в лавочке возле метро – как ни зайдёшь, он или курит
или варит на плитке кофе, – продал мне две газеты. «Нью Йорк Таймс»
и русскую местную. – Добавьте жвачку и сигареты, – я выложил на
прилавок деньги.

Секции рекламы, где обычно предлагают услуги адвокаты, в газете
не было. Скорее всего, её украли. Я стал читать объявления:

Продаётся софа, лыжи без палок, собрание сочинений Мопассана.

Звонить в вечерние часы. Секс не предлагать. Строго по договору.

Куплю пуховое одеяло. Арабское постельное бельё. Старые пластинки
и ноты. Ищу работу на чек в книжном бизнесе.

Со знанием многих языков. Могу научить ваших детей думать. Ищу
работу няни в устойчивой семье с проживанием.

Белый супрематизм. Художник с именем. Ученица знаменитого Вайнштенберга.
Рисую сгущенкой на сметане. Обучаю спецэффектам особых техник.
Уроки рисования для детей.

Не виновен. Срок за превышение самообороны. Ещё 8 лет. Добрая,
если веришь и не боишься, напиши.

Я позвонил в Москву. Ромм сразу снял трубку.

– Привет, – сказал я, – как дела, Мишка?

– С собакой неважно, – охотно ответил Ромм

– Болеет?

– Течка у неё

– Это же вроде здоровое явление

– Гулять с ней нет никакой возможности, кобели одолевают, ты не
поверишь. Особенно один маньяк из циркового училища – в одной
руке у меня поводок, в другой веник, иначе не справится

– Почему веник?

– Кобель из циркового веника боится

– Собака у тебя хорошая, она тебе ещё жизнь спасёт, увидишь

– Жди! Оближет руки убийцам

– Мишк, ты слыхал про такого супрематиста Вайнштенберга?

– Мм-нм, известный, у него сейчас выставка в Третьяковке, только
он умер давно.

– Ученица его уроки даёт

– Как зовут?

– Ирина. Звонить ей надо через какого-то Глоцкера

– Знаю обоих. Она рисовать не умеет. А Глоцкер – это её бывший
муж. А чего звонишь?

– Просто

В «Нью Йорк Таймс» секция рекламы была на месте. Я вынул её чтобы
не возиться со всей газетой и увидел некролог. Огромная шапка:

ALDO BONANNO, MAFIA LEADER WHO BIILT AN IMPIRE, DIES AT 97

«Вчера в своём доме в Лонг-Айленде умер легендарный гангстер Америки
Алдо Бонанно. Не в пример бурной жизни, смерть мистера Бонанно
наступила мирно, во сне. Родные и близкие собираются сегодня проститься
и проводить его в последний путь. Полицейский департамент штата
Нью-Йорк и Федеральное Агентство Безопасности, учитывая, что последние
годы мистер Бонанно отошёл от преступной активности, официально
объявили, что не планируют вмешиваться в похоронные мероприятия,
считая их сугубо частным делом, не представляющем никакого оперативного
интереса».

Статья, размахнувшаяся на полосу, носила историко-ностальгический
характер. Фотография очевидно, сделанная скрытой камерой, нарытая,
скорее всего, в полицейских архивах, запечатлела сосредоточенного
человека лет сорока в момент оживлённого разговора. Рот приоткрытый
на полуслове, густые, сведённые брови, взгляд на оставшемся за
кадром собеседнике. The Usual Suspects.

Я снова позвонил в Москву.

– Миш, ты слыхал про такого гангстера, – Альдо Бонанно?

– Не

– Он умер вчера

– И чего теперь?

– Похороны

– Ты чем занят вообще-то, Ефим?

– Адвоката ищу

– Ищи. А к художнице этой не ходи. Я её ещё по институту помню.
Ничему она тебя не научит, – ни в хорошем, ни в плохом смысле

Не сразу я нашёл, что искал.

– Значит, потребовал у них консула, – ну, ты даёшь, – Бабичев,
изображая восторг, закинулся далеко назад, и едва не упал вместе
со стулом.

В офисе гудел кондиционер и работал вентилятор. Секретарь в углу,
не отрываясь, молотила по киборду.

– А морда у этого Крупника – запомни, Крупник твоего судьи фамилия
– перекошенная, это точно. Инсульт у него был года три назад.
Ему знаешь, сколько лет? Сам не знаю сколько. Много. Должность-то
пожизненная, плохо ему? Сиди, пока вперёд ногами не вынесут. –
Прокурора эту тоже знаю, она ничего, сидит там, потому что экзамен
на лицензию никак не сдаст. Сдаст – уйдёт в адвокатуру. Чего ей
там с ними делать? Приличная девчонка. Вот они её и мудохают.
– А защитник твой, честно скажу, их там миллион таких. Чёрные,
– их, ну, знаешь же, – принимают по процентной норме в университеты.
Читать умеешь, имя подписываешь, валяй, давай, будешь у нас юристом.
Ну, преувеличиваю чуток, но в целом такая картина. – Значит, давай,
– перешёл он к делу, – платишь мне пятьсот, я тебя защищаю, и
с чистой совестью на свободу.

(Продолжение следует)