Проза

Начало

Окончание

А на улице было хорошо! Ласковое июньское солнце пригревало молодую, робкую, не яркую еще зеленую поросль, свежий легкий ветерок гнал по небу пушистые, как Малышин хвост, облачка, воздух, терпкий и пьяный, звенел птичьими голосами и жужжанием разной насекомой твари. Мир праздновал очередное возрождение после долгого белого сна. Славно было в мире.

И посреди всего этого великолепия, на старом, сгнившем почти верстаке, грела свои молодые, в общем-то, еще косточки искомая особа. В лучах солнечного света шерстка ее переливалась антрацитовым блеском, желтые, прищуренные глаза светились сказочным алтын-горюч-камнем, упитанное тельце было округлым, ладным, и впрямь даже каким-то аппетитным!

Старик, как увидел свою чердачную соседку, прямо ахнул: хороша, ну хороша же чертовка! Где раньше глаза были?

Бормоча что-то насчет взаимоотношений ловца и зверя, он скорячился с крыльца и заковылял к Малыше, рассчитывая сразу решить дело классическим блицкригом. Однако все оказалось не так просто. Хоть и девять жизней, по слухам, у кошки, а все равно ведь ни одной из них задаром она отдавать не любит. Словно бы промыслив наперед коварные дедовы планы, Малыша встала, потянулась по кошачьему обычаю неспешно, до хруста косточек и как-то вдруг, одним махом взлетела по бревенчатой стене на крышу амбара и скрылась за коньком в направлении чужих огородов.

Дед Петро только руками всплеснул в огорчении. Вот же зараза! Нашла время для прогулок. Тут, понимаешь, хозяйская судьба решается, а она! Ну не ломиться же теперь, очертя голову, по соседским пашням? Не солидно это для ветерана, невместно. Помянув для приличия сакраментальную мать, старик поплелся с понурой головой обратно в свою саклю бедного грузина, бурча на ходу припомнившуюся вдруг детскую считалочку: «Первый раз прощается, второй запрещается, на третий – смерть!»

Зайдя, однако, в горницу, дедушка заметно приободрился. Действительно – в первый раз прощается! А унывать некогда, дел – по горло. Во-первых, надо бы горе немножко подлечить остатками былой роскоши, а во-вторых, продумать методы будущей охоты на ценного пушного зверя: мол, загоном возьмем или силок насторожим?

Совещался сам с собой до вечера, как говорится, до зеленых соплей. Ничего не придумал, только иногда начинал тоненько хихикать, мотая головой, и повторять радостно: «В первый раз прощается!» В итоге, решил – уже под столом, – что утро вечера мудренее.

И, правда, на рассвете, не смотря на сильную головную боль, торкнула деда Петра одна мысль. Ну, сами посудите, если запороть зверюгу, вот хоть бы и вилами, нельзя (шкурку ведь попортишь!), догнать по причине ее молодости и природной ловкости малореально, подманить тоже вряд ли удастся: слишком давно и всерьез испорчены дипломатические отношения сторон, – что же тогда остается? Конечно, ловушка! Только, само собой, не какой-нибудь банальный капкан. Им же тлю мелкую и пополам перешибить можно. Да и нет в деревне, честно говоря, никаких капканов, отродясь никто из мужиков с капканами не охотился. Нет, здесь хитрее, хитрее надо поступить.

Когда-то давным-давно, еще при советской власти, любил дедушка почитать журнальчик «Вокруг света». Все-таки целую подшивку из колхозной библиотеки унес украдкой. Бумага у детища социалистической полиграфии была тонкой, мягкой, как бы газетной, что и привлекло стариково внимание. Славно было, засев капитально в дощатом сортире, заодно ознакомиться с обычаями экзотических стран! Это летом, конечно, когда тепло. По зиме-то ведь не забалуешь, хозяйство отмерзнет.

Итак, когда речь зашла о ловушке, дедушкина память услужливо открыла перед ним один из зачитанных номеров указанного журнальчика, где бойкий корреспондент с эффектными подробностями излагал технологию добычи охотниками какого-то очередного племени тумбо-юмбо дичины в виде обезьян-макак. Зачем аборигенам нужны были мелкие руконогие дед Петро, конечно, не помнил, да и не суть. Главное, что как наяву он представлял себе устройство для ловли зверьков, к слову, весьма примитивное. Туземцы попросту брали пустую тыкву, с боку проделывали небольшое отверстие, – чтоб только обезьянья лапа пролазила, – и насыпали внутрь орехи. Затем добытчики прятались неподалеку, не забыв, естественно, накрепко привязать тыкву к дереву. Наивная, любопытная обезьянка просовывала лапу в дырку, набирала горсть лакомых плодов, но вот вытащить конечность обратно не могла. А бросить орехи – жалела. Дальше – понятно: радостные танцы и шашлыки под кокосово-банановую бражку.

Дед Петро понимал, само собой, что котяра – не макака, еду она хватает обычно пастью, располагающейся на довольно компактной мордочке, а та, в свою очередь, – на круглой голове, обладающей довольно высокой проходимостью в отношении самых разнообразных отверстий. Это могло стать проблемой. Но ведь не зря многие ученые считают, что кросс-культурные связи часто дают синергетический эффект, сиречь к вашему бы Хуану да нашу Марью! Сметливый русский ум дедушки быстро подкорректировал заморское изобретение согласно требованию момента.

Лет десять назад дед Петро вместе со сватом Афанасием частенько ездили на ближайшее озерцо половить рыбку. Потом сват помер от политуры, а часть рыбацкого снаряжения так и осталась валяться в дедовом сарае без всякого толку. Сам-то старик без Афанасия рыбачить все равно не умел: как сам на сам на природе выпивать? Не полагается!

Итак, пошурудив по углам, наш охотник довольно быстро обнаружил искомую снасть. Это была так называемая «морда», или верша, то есть плетеная из алюминиевой проволоки округлая клетка, вход в которую был выполнен в виде своеобразной воронки, горлышком направленной внутрь. Подразумевалось, что глупая рыба, повинуясь сбегающимся к центру стенкам горловины, должна заплывать в «морду», а вот обратно, согласно известному закону ниппеля, – уже никак. Дед Петро полагал такую ситуацию вполне реализуемой и в случае с нашим кроликом.

Может быть, он чего-то и недоучел в своих планах, может быть, рыбина попадалась впросак всего лишь по причине особого характера своих движений в водной стихии, – но важно ли это было? И, в конце концов, не опыт ли – сын ошибок трудных, по выражению поэта? А дальше ведь и про гения что-то говорилось!

Словом, ничтоже сумняшеся, дедушка расширил горловину ловушки примерно под размер котячьей башки и отправился за приманкой, ибо котяра – не тупой карась, за бесплатно в мышеловку не полезет.

На приманку (пару мерзлых минтаин) ушла почти вся последняя, китайская заначка, кою дед Петро рассчитывал потратить на горючее. Но старик не унывал, резонно рассматривая эти траты как инвестицию в будущее. Профит-то в итоге все же ожидался немалый! Впрочем, чекушку приобрел тоже. Известно: рыба посуху не ходит. Глоток, другой горячительного – залог успешной охоты.

Вернувшись на подворье, дедушка поместил минтай в «морду», а ту, в свою очередь, расположил между верстаком и дровяным сараем, прямо в эпицентре любимого малышиного ареала, то бишь – возле лежки. Привязывать ловушку не стал: в отличие от макаки кошка должна была поместиться в капкан целиком, а значит и вместе с лапами, что автоматически ограничивало ее подвижность границами клетки.

Завершив все эти хозяйственные операции, дед Петро оглядел диспозицию строгим взором, остался весьма довольным собой и, отметив, что погода мероприятию благоприятствует (наверняка прискачет, стерва, погреться на солнышке!), отступил на заранее подготовленные позиции, то есть в избу, где ждала его уже в погребце «столичная» красавица-подружка.

Долго ли, коротко сидел старик в засаде, а все же живительная влага закончилась, и появился интерес проинспектировать охотничьи угодья. Вдруг – клюет?!

Дедушка выбрался из избы, и… как же вовремя! Как раз чтобы увидеть Малышу, наполовину забравшуюся в «морду» и тягающую вкусную запашистую рыбину наружу. Осторожность кошки внушала уважение: минтай лежал довольно далеко от входного отверстия, тащить его было неудобно, но Малыша даже и не думала забираться в клетку целиком, опираясь в своих действиях на известную народную мудрость, – «тише едешь, дальше будешь».

Заметив траппера, котяра удвоила усилия, но минтаина, как назло, встала поперек и ни в какую не желала проходить в узкую горловину ловушки. Малыша утробно подвывала, елозила своим упитанным задком туда-сюда, – тщетно, застряло намертво. Бросить же наживку кошка не желала, ничем не отличаясь здесь от пресловутой обезьянки, что лишний раз доказывало: жадность – основная черта характера любого живого существа.

Дедушка, – как увидел всю эту картину, – опрометью, прямо-таки молодым оленем кинулся с крыльца к «морде», рассчитывая накрыть мародерку с поличным. И ведь до самого последнего мига Малыша не желала расставаться с добычей, переломив минтай пополам и почти уже высвободив его из проволочного плена. Но когда искаженное страстью алчбы лицо деда Петра придвинулось к ней вплотную, и скрюченные, жадные пальцы протянулись к ее шикарному воротнику, кошка попустилась мнимой наживой и отдалась на волю инстинкту самосохранения, – бросилась наутек, куда глаза глядят.

На беду Малыши глаза ее с перепугу остановились на открытой двери дровенника. Котяра метнулась внутрь, старик, внутренне уже празднуя победу, вбежал следом и захлопнул воротца. Попалась!

Осознав, что оказалась в такой же ловушке, только побольше размером, Малыша с круглыми от ужаса глазами мотанулась из стороны в сторону (дед Петро был, казалось, везде!) и без разбега прыгнула на нетронутую, выше человеческого роста поленницу, желая, как у кошек и заведено, укрыться от беды на верхотуре.

Не тут-то было! Старик, обретя вторую молодость (охота ведь пуще неволи!), скакнул на поленницу не хуже малышиного и ухватил-таки мерзавку за пушистый хвост!

Малыша взорала, предчувствуя нехорошее, но тут штабель, не выдержав динамики момента, опасно накренился, и сверху посыпались недоколотые чурбачки, один из которых и приземлился прямехонько на макушку деда Петра. Настала тьма…

Очнувшись, дедушка не сразу смог понять, где он находится, и что это такое шершавое натирает ему висок. Разлепив глаза, он обнаружил себя лежащим на земляном полу все в том же дровяном сарае, раскатившаяся поленница засыпала его до пояса звонкими березовыми полешками, ноги не ощущались совершенно, голова гудела не хуже твоего царь-колокола. А рядом с головой, закрывая своим упитанным тельцем пробивающиеся сквозь щелястые стены дровенника лучи солнца, сидела Малыша и слизывала стекающую по его виску тоненькую струйку крови.

Старик попробовал пошевелиться – безуспешно, застонал протяжно, и кошка, ни мало не испугавшись, замурлыкала, вздернула хвост трубой, выгнула коромыслом спинку и потерлась ему о щеку. И тогда дед Петро прижал ее правой, еще живой, рукой к груди и заплакал – неумело, жалобно, – заплакал обо всем, что было и не было в его жизни. Заплакал о Таисье, о не родившихся детях, о горькой, пьяной своей судьбе, о вечном теперь уже одиночестве.

Через четверть часа старик лежал так же неподвижно, скупые слезы давно высохли, взгляд постепенно угасал. А Малыша тихонько ворошкалась у него под одеревеневшей рукой, мурлыкала и таращилась своими глазенками куда-то в ведомые ей одной дали.