Проза

Hачало

Окончание

На вольном Пестовском просторе в ожидании начала гонки галсами
ходили полсотни разноцветных яхт. На одних яхтах весело
перекрикивались юноши и девушки, на других серьёзно рулили
неулыбчивые дяди, на третьи были одни женщины.

Вдали от берега дрейфовал судейский катер. В мегафон отдавались
какие-то распоряжения о подготовке регаты, но Дима не понимал ни
слова. Он слушал Володю. А Володя внезапно приободрился,
посвежел и помолодел лицом.

– Так, ты будешь матросом, мне матрос нужен на гонку, даже два
матроса: ты и Рита.

– А я думал, я с берега буду смотреть.

– С какого на буки-веди-глаголь-добро берега? Я же тебе русским
языком говорю, что мне матрос нужен! Вот, здрасьте, дайте пять
рублей на постройку кораблей! Твоё место на юте, а не в
каюте, вот тебе две утки, а не проститутки, лучше воробей в руке,
чем утка под кроватью – понял?

– Понял.

– А Рита-яхта-не-корыто – её место на баке возле чумной собаки,
подчеплять спинакер, а не коммукакер! А твоя задача – набивать
тали, не те, которые ниже талии и зовутся гениталии, а те,
что с бортов держат мачту, как гордый фаллический символ! Хоть
он и металлический, а всё равно – фаллический. Перед
поворотом всё отдаёшь, что у тебя есть, после поворота – всё
отнимаешь, в смысле – набиваешь. Тяни руками сколько можешь, фал
крепишь на утку, а не на фаллос, потом добиваешь шкертом
через юферс, а не через тухес! Осознал? Поехали! – вдруг
страшно прокричал Ениикеев,

Яхта, до того момента тихая и неслышная на мелкой озёрной волне, как
проснулась. Она поймала парусом зазевавшийся ветер,
накренилась и пошла рубить носом тяжёлую пресную воду. Парус стал
как каменный.

– Набейте фал! Ещё набейте! – кричал Еникеев. Рита накинула фал на
турачку и рукояткой провернула её два раза.

– Ну, вот, друг ситный, фуфел масляный, – надрывался Еникеев, –
понял, где вся твоя родня? Круче к ветру! Круче к ветру встали –
вот так надо!

Дима в полуобморочном состоянии за что-то дёрнул, и отданный конец
заиграл в воздухе.

– Во! Давай стране угля! – выкрикнул Еникеев, глядя на верхушку
мачты и работая рулём.

Яхта шла с креном в 45 градусов. Дима перелез с низкого борта на
другой, тот, что был высоко над водой, и потянул на себя фал
растяжки.

-Ещё набей! – весело завопил Еникеев, – давай, шмырли-папырли,
амба-дамба, колики, помноженные на нолики, квантовать сигму
магмой, ядрёна кочерыжка!

– Володя, а когда будет регата? – спросил тихо Дима.

– Да мы уже полкруга прошли, сейчас поворотный буй будет! Не спи,
замёрзнешь и козлёночком станешь! Поворот!!

Володя переложил руль на другой борт, парус заполоскало, рея со
свистом прошла у Димы над головой, парус с щелчком взял ветер и
расправился во всю свою мощь над утлой лодочкой. Яхта встала
на киль и упала в крен с правого на левый борт. Диму
сорвало с правого борта и как мячик перекинуло на левый. По дороге
он запутался ногами в разложенных на палубе концах и повис
на леерном ограждении, головой за борт. При этом он не
выпустил из рук именно то, что в данный момент надо было
отдавать. Он его не выпустил и слабо подёргивал. А Еникеев в это
время кричал страшным голосом, что определённое количество акул
(не единичные экземпляры) явно стремятся заполонить собой
все технологические отверстия в теле Димы, в связи с тем, что
Дима слабо подёргивает и не отдаёт. При этом Еникеев
поворачивал руль а свободной рукой держал Диму за пятую точку и не
давал ему бездумно съехать за борт в бодрящую октябрьскую
воду.

Ближе к поворотному бую яхты сплотились и шли борт в борт. Володя
шёл на пролом, «срубал» соперников, заставляя их в последний
момент отвернуть, чтобы избежать столкновения.

– Мужик, ты чего в натуре? – недовольно вопросили с яхты «Баламут»,
– куда ты лезешь!?

– Куда еду, туда проезд бесплатный на корабле моём, а за проезд
обратный мы денег не берём! – бодро отвечал Еникеев.

Яхта «Сириус» обогнула буй. Рита на носу повисла на гроте, опуская
его на палубу.

– Спинакер-минакер! – возопил Еникеев.

Дима нырнул головой в кокпит и выволок на свет Божий бесформенный
комок лёгкой синтетической материи кроваво-красного цвета.
Рита замечательно ловко зацепила верхнюю подбору паруса за огон
на фале и в несколько сильных движений подняла спинакер до
верхушки мачты. И свершилось чудо. Спинакер раскрылся алым
тропическим цветком, набрал воздух и неслышно понёс за собой
невесомую яхту как зелёный листок болотной кувшинки. Стало
тихо. Исчезли шум ветра и воды, яхта выпрямилась, солнце
засияло, стало тепло и как-то скучно, после пережитой мясорубки.

– А что случилось? – спросил Дима, – почему мы остановились?

Володя расслабился, он лениво пошевеливал румпелем руля и отвечал
тихо и спокойно:

– Мы не остановились. Мы идём быстрее, чем раньше. Просто мы теперь
идём по ветру – заканчиваем первый круг.

– А сколько будет кругов? – осторожно спросил Дима.

– Три.

«Это значит, ещё два круга. Три минус один – два. Хорошо, один
пережили, ещё два раза то же самое и можно будет свалить домой,
пока цел».

И действительно, ещё дважды яхта «Сириус» ложилась под встречный
ветер, и казалось, что сейчас она или улетит в синее небо, или
черпанёт воды и пойдёт на дно. Дима не чувствовал рук,
казалось, что руки у него уже давно оторвались. Но он как-то
понял ритм хождения под парусом и стал успевать вовремя отдавать
и набивать снасти. Еникеев кричал страшно. От его крика
ближние яхты сбивались с курса, сталкивались. Ломались
алюминиевые мачты, летели за борт полосатые паруса.

Еникеев кричал:

– Куда едешь, мурло немытое, жертва пьяной акушерки, афедрон с
ручкой, винтила грешная, пакля-макля!

– Еникеев перекрывал вой ветра и шум волн:

– С дороги, шалбежники, охлюпки, богодулы косорылые, ошпырки
счастья, плевки судьбы!

«Сириус» догнал яхту «Маманя». На «Мамане» всё было строго и
аристократично: на корме сидела сама маманя, гордая как египетская
царица в профиль. Три её принцессы умело и без суеты
управляли плавсредством. Все три почему-то были в одинаковых чёрных
очках.

Маманя какое-то время изучала Еникеева краем глаза а потом
промолвила дипломатично и без нажима:

– Быть может, разойдёмся по-хорошему?

– Мадам, зачем же так сразу, как в море корабли? У нас и борщ на
камбузе и кино вечером в кают-компании, – галантно отвечал
Еникеев. И тихо-тихо, по сантиметру он стал уходить вперёд и
оставил неприступную и полную достоинства «Маманю» за кормой.

Алый спинакер нес «Сириус» к победе. Яхтенный капитан Володя Еникеев
рассеянно смотрел за положением яхты относительно
направления ветра, он смотрел на небо, на облака, лицо его
становилось отрешённым. Он как-то будто уходил глубоко в свои мысли,
или улетал в заочные, то есть глазами не видимые, одному ему
доступные, области и дали. Потом он возвращался на землю,
тёр ладонями глаза, нос и щёки, словно хотел что-то смахнуть с
лица. Но сколько он ни тёр, всё, что было на его лице,
никуда не исчезало.

Ещё на яхте была матрос Рита. Она только головой качала, выслушивая
словесные фортели Еникеева, и незаметно выполняла свою
работу с парусами. А Володя кричал ей:

– Ритка-маргаритка, я ль тебя не холил, я ль тебя не жмолил, я ль
тебя, оторва, не любил?!

– Еникеев, закрой рот. Я тебя сейчас фалом придушу! – отвечала Рита
спокойно, но фал держала при этом наготове.

А третьим на борту по-прежнему был горе-матрос Дима, сознание
которого по временам помрачалось, и он просто переставал понимать,
что с ним происходит. Но он ещё держался своим природным
упрямством и не сдавался. Дима смотрел на алый спинакер и
вспоминал миф о Минотавре.

У Тезея был уговор с его отцом царём Эгеем: если Тезей победит
Минотавра и будет возвращаться с Крита в Афины с победой – он
поднимет алые паруса. А если Тезей погибнет – его спутники
будут идти под чёрными парусами – под теми, которые были на
мачтах, когда корабль уходил из Афин, увозя на потребу Минотавру
прекрасных юношей и девушек. Тезей всё забыл, слишком видно
рад был своей победе. Паруса забыли заменить. Царь Эгей
увидел чёрные паруса и бросился в море с Акропольского холма.

«Я поднимался на Акрополь и смотрел оттуда на море, – думал Дима, –
море на самом деле довольно далеко от Акрополя, оттуда с
холма оно выглядит голубой полоской воды на горизонте. Царь
Эгей ещё мог бы в лучшем случае увидеть сам корабль, будь у
него подзорная труба. Какого цвета паруса – не увидеть с
Акрополя. Что значит эта легенда? Или расстояние – это не важно?
Дело не в расстоянии? А в чём дело? Какой здесь смысл? Что
нужно постараться понять? Что ждёшь год, и сил не хватает
подождать ещё один день? Что везёшь победу, а пустяк – чёрный
парус, сводит на нет все усилия? А если не сводит на нет
усилия, то отравляет навсегда вкус победы? Да, отравляет вкус
победы, превращает торжество в тризну. Гасит радость и душит
ликование».

Володя Еникеев выиграл эту гонку. С судейского катера ему передали
грамоту и бутылку шампанского в картонной коробке.

– Ядрёны макароны! И это всё? Фарисеи, где мой главный приз? Деньги
где, жмоты сухопутные? – стал орать Еникеев, собираясь
забраться на борт катера.

– Вовка, кончай уже, пошли к дому, – Рита стала тянуть Еникеева за
куртку назад в яхту.

– Ритка, отстань, не мешай драке, – проворчал Еникеев, ткнул Риту
кулаком в нос, но вернулся к рулю.

«Сириус» подошёл к своей пристани, когда над заливом уже смеркалось.
Не чуя ни рук, ни ног, Дима выбрался на землю и двинулся за
Володей и Ритой в горку к обшарпанному летнему домику.

– А ты – ничего. Тебя матросом можно брать, – сказал ему Еникеев.

Дима здорово обрадовался такой похвале. Но уж больно ему было обидно
за Еникеевское фамильярное обращение с Ритиным носом:

– А я вот не уверен, что тебя можно брать яхтенным капитаном.

Еникеев только рукой махнул и засмеялся:

– Это я знаю, почему ты так сказал. Это потому, что ты не смыслишь в
этом деле ни на понюх табаку. Пойдём, выпьем лучше.

Дима упал на стул на открытой террасе летнего фанерного домика, с
которого чешуйками облетала голубая краска. Володя принёс
водки, закуску. Они выпили. Потом Володя подогнал свой джип
ближе к домику, врубил в машине музыку на всю катушку и позвал
Риту танцевать. Они стали танцевать рок-н-ролл, и казалось,
что у них – всё ещё утро, так они были свежи и полны сил.

Дима смотрел на них и думал, как это здорово: танцевать холодным
октябрьским вечером на поляне при свете автомобильных фар. Сам
он сидел в истоме и чувствовал себя так, словно его целый
день охаживали палками. Но морально Дима, напротив, чувствовал
себя отдохнувшим. Ему казалось, что он так отдохнул душой,
как, может быть, десять лет не отдыхал. Вся его жизнь
отодвинулась куда-то в сторону. Когда он был последний раз на
работе? Вчера? А кажется, что не вчера, а месяц назад. И
казалось ему теперь, что дела его – всё какие-то мелкие и ненужные,
и глупостями он по большей части занимается.

«Боже мой, как же хорошо. Так меня Еникеев за пару часов вытряхнул и
вывернул наизнанку – я словно заново родился», – Дима
улыбнулся, потянулся и встал на негнущиеся ноги. Было темно,
только светила луна, звучала музыка и лучи света от фар
Володиного джипа упиралась в огромные деревья. Ни Володи, ни Риты не
было видно. Дима обошёл вокруг джипа и увидел их.

– Вовка, пусти, глупый, – Рита отталкивала Еникеева, колотила его
кулачком в грудь и отворачивала лицо. Еникеев улыбался, и
горькие складки ложились от этой улыбки в уголках его губ. Он
тянул Риту к себе, пытался поцеловать, но только царапал
жёсткой щетиной её щеки.

На рассвете Дима проснулся от холода в летнем домике бывшей
спортивной базы «Вольных пловцов». Он разбудил Риту. Еникеев храпел
на кровати в углу, укрывшись с головой одеялом.

– Пускай, спит, он полночи ещё бродил где-то. Я днём позвоню ему, –
Рита накинула на спящего Володю его куртку на оранжевой
подкладке, подхватила свою дорожную сумку и вышла на улицу.

По пустой дороге, сквозь туман, мимо закрытых на замки
ядовито-жёлтых винных магазинов и бесконечных металлических заборов они
ехали в дымный и холодный город.

– Вот подарю Еникееву «Большой энциклопедический словарь бранных
слов и непечатных выражений», – ворчала Рита, – пусть изучает
на досуге. Она ещё какое-то время что-то говорила, потом
замолчала, согрелась и уснула. Она всегда засыпала в машине,
укачиваясь, как ребёнок. Дима ехал не быстро, стараясь
объезжать неровности на дороге, стараясь не разбудить Риту.

Рита позвонила Диме ближе к вечеру. Она сказала, что Володя умер
этим утром. Врачи сказали, что от стенки сосуда оторвался тромб
и попал ему в сердце. Ещё Рита сказала, что два месяца
назад Еникеев отпраздновал своё 60-летие, и она каблуки
оторвала, танцуя с ним в институте рок-н-ролл. Ещё она сказала, что
не хочет думать, что жизнь может прерваться на бегу, на
вздохе, что Володя был слишком долго её другом, и не может быть,
чтобы его не было на свете, и что у неё больше не будет
такого друга, и что Дима дурак, и ничего никогда не поймёт,
потому что Вовка был, был – настоящим и честным и не сволочью,
и мужиком на сто процентов, и с ним не страшно было пойти,
куда угодно, и что с ним – как за каменной стеной. И что он –
сильный и надёжный и умный, и все его любили, а девчонки в
нём души не чаяли, и он не боялся говорить, что думает, и в
морду мог дать гадине любой – вот такой был Вовка, а что его
больше нет – этого просто не может быть, и что всё это
несправедливо, и зачем, зачем он так сделал, ведь есть же
лекарства, врачи какие-то, ведь платят же люди деньги и такие им
операции делают, что живут ещё потом по двадцать лет.

– Не плачь, не плачь милая, я тебя люблю, – тихо повторял Дима в
телефонную трубку, а сам всё колотил кулаком в стенку и не
замечал, что уже рассадил себе весь кулак в кровь, а по стенке
расползается пятно цвета спинакера яхты «Сириус», цвета
неподнятых парусов на корабле Тезея.

Конец