Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Глава 20

Мы сидели с Наташей на берегу океана: в эти дни к нам пришли волны,
самые большие за последние восемь лет. Пришли они с Юга, где
был серьезный ураган. Нам от него осталась лишь роскошная
штормовая погода да мелкие флоридские москиты, что
безжалостно жалят, не издавая ни одного упреждающего звука. Здесь
собирается в такие дни публика со всей округи. Дорогие
хамптонские пляжи закрыты, и зрелище доступно только на Смит Пойнт
Бич. Люди приходят сюда как в театр: сидят на дюнах, в
зарослях травы или просто стоят, скрестив на груди руки,
всматриваясь в бушующую даль. Сюда привозят даже инвалидов в
инвалидных колясках, приносят младенцев. Остальные играют с океаном,
в основном дети и молодые мужчины. Амплитуда прибоя
настолько велика, что волны захватывают всю территорию пляжа,
останавливаясь у подножия дюн. Некоторые из них уже трогали нас за
ноги.

Я думаю о безумце, который успел бы за те несколько секунд, когда
суша свободна от воды, вылепить из песка дворец, который
просуществовал бы ровно столько, сколько ушло времени на его
постройку. Вряд ли можно сделать что-либо более эфемерное. Океан
сегодня по-настоящему монументален: волны идут огромным
пенистым фронтом, похожим на обвал снега в горах. Ритмичность
этих обвалов при определенной расфокусировке зрения создает
впечатление несчетных киношных дублей, безумной репетиции
надвигающейся катастрофы.

Непредсказуемость каждого вала заставляет задуматься о каком-то
законе, который, очевидно, должен укладываться в формулы
вероятностей; но зрелище настолько очаровывает, что в глубине души
ты все равно уверен: перед тобой царствует произвол. Гул
голосов и волн, случайный свист и визг вовсе не убаюкивают, как
это принято считать, а лишь заглушают рокот какого-то
приближающегося ужаса. Интересно, что слышит сейчас ребенок в
животе Елки? Когда я закрываю глаза, то отчетливо представляю
себя на его месте, и мне кажется, что я все еще помню
спиральный шум доисторического хаоса, которому я, должно быть,
внимал до появления на свет. Мне стыдно признаться в этом вслух,
но беременность Наташи меня пугает. Я вижу младенца,
копошащегося во тьме, его ежедневные движения и метаморфозы, и это
видение для меня настолько же ошеломляюще, как зарождение
жизни в недрах первобытного океана. Не знаю, чувствует ли
этот страх моя жена, скорее всего, нет: за последнее время она
успокоилась, словно наконец обрела основу своей жизни. Со
мною все наоборот: подобные вещи вышибают стул из-под моего
миропонимания.

День сегодня прозрачно-серый, солнце растворено в испаряющейся
влаге, от этого волны приобретают стальной и алюминиевый оттенок.
Мы сидим на краю дюн, прислонившись к согнувшемуся
заборчику из побелевших реек, у тропинки, по которой тюда-сюда
проходят сотни разнообразных задниц в шортах. Если
сосредоточиться на голубой тьме горизонта, людей можно вообще не замечать,
хотя в таких больших количествах я их давно не видел. К
сожалению, в наших краях обитают по большому счету одни уроды,
мутанты, откормленные трансгенными курами и прогорклыми
бутербродами из соевого текстурата; целые поколения, вспоенные
пастеризованным пивом и акварельной водой. Приятны на вид
только их дети: как минимум они подвижны, они играют и
веселятся. Мужчины в обмокших трусах по колено приближаются к воде
врассыпную, медленно, словно идут в бой с холодным оружием в
руках, недоверчиво вглядываясь в лицо противника. Дети
перемещаются прыгучими стайками, стараясь вовремя удрать от
надвигающейся стихии; другие, наоборот, зарываются по пояс в
песок и сидят так битый час, балдея от постоянной смены среды
обитания. Согбенные мамаши, крадучись, подводят своих чад к
непредсказуемому водоему.

Глядя на малышню, я вспоминаю странное мемориальное шоу, посвященное
жертвам Манхэттена, когда сотни детей были выведены на этот
берег со свечами в руках. Это было не на шутку печально.
Плевать на то, что это всего-навсего мероприятие департамента
пожарной охраны...

Вот кто-то катит велосипеды по мокрому песку, проходят поджарые
красавцы с разрисованными серферами, два дурака играют в мяч до
тех пор, пока океан не заберет его себе; встречаются
очаровательные итальянки в тоненьких купальниках – мир не может
состоять из одних уродов. Люди отражаются в мокром песке, и их
становится в два раза больше. Наташа говорит, что хорошо
было бы здесь погулять после шторма: волны должны вынести на
берег тонны древесины (однажды мы нашли с ней целый шкаф),
водоросли и сети, морских звезд, крабов и моллюсков. Да, я тоже
подумываю о покое: маринизм слишком избыточен, он внушает
соблазн сидеть на своем холме до конца света и никогда с него
не вставать. Эта зачарованность похожа на то слепое
оцепенение, с которым люди вглядываются в огонь; животные никогда
бы не смогли позволить себе такой роскоши.

Фронты сталкиваются в грубой борьбе и пляске, вода растягивается
пьяным аккордеоном или вздымается в виде башен, взрывов,
деревьев, слепленных из мимолетных брызг. Иногда волны идут
пачками, колодами карт, и если ты смог спастись от одной, вторая
или третья обязательно тебя накроет. Несомненно, океан
обладает разумом, он уже погубил, судя по слухам, нескольких
человек. Вопли детей похожи на крик чаек, черный полицейский в
теплой форме ходит по берегу, заставляя выйти подростков из
воды, его брюки уже мокры по колено. Наташа встает с песка и
стоит, мечтательно вглядываясь в эфемерные дворцы, творимые
взлохмаченной пеной. Она держится обеими руками за свой
отяжелевший живот. Это трогательная картина, мне хочется подойти
к жене и ее обнять. Какой-то странный визгливый звук
переключает мое внимание, я понимаю, что слышу его уже несколько
минут.

Это кричит чайкой большая дебильная девочка в платье, похожем на
ночную рубаху. Ее привели сюда родители, видимо, для успокоения
поврежденных нервов, но получили противоположный эффект.
Она большая, толстая, с огромным мясистым подбородком и
мелкими олигофреническими чертами лица. Она больше своей матери в
два раза, иногда кажется, что она без труда сломала бы ей
шею, тем более, что явно ожесточена и озлоблена. Передвигаясь
на Х-образных ножках, почти не сгибая их в коленях, она
похожа на тряпичную деревенскую куклу. Две косы, торчащие по
сторонам, только прибавляют сходства. Она громко и протяжно
кричит до тех пор, пока этот крик не застревает в ушах у нее
самой, и тогда она рычит, брызгая слюной во все стороны: «Shut
up! Shut up!». Потом пытается подражать голосу чаек:
«И-и-и-и-и!». После этого все начинается сначала. Она машет
руками, как птица, неожиданно хватает правой рукой одну из кос и
так и не выпускает ее, пока не исчезает из поля зрения,
поспешно уводимая родителями.

Мне кажется, что этот получеловек представляет опасность. Хорошо,
что рядом бродит полицейский. Я беру Наташу за руку и
рассказываю ей какую-то ерунду об ирландских волынках. К счастью,
она не заметила визжащей дебилки, с появлением которой, как
мне показалось, люди стали расходиться. От нее убегали даже
собаки, смолкали птицы. «И-и-и-и-и-и! Заткнись!» – лучшее, что
можно сказать разгулявшемуся шторму. Перед уходом я еще раз
поднимаю глаза на океан, и мне приходит на ум новая
интерпретация происходящего: волна, оторвавшись от кромки Европы,
разгоняется, проходит три тысячи миль и достигает наших
берегов, заваливаясь на бок в изнеможении.