Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Глава 24

Несмотря на огромный объем выпитого, пьяных было немного. Такое
происходит в компаниях особенного качества: когда собираются
люди одного круга или, наоборот, все настолько разные, что им
друг на друга наплевать.

Ближе к полуночи мужчины завели разговоры об инвестициях, не
переставая осыпать именинника комплиментами. Подобострастные
брокеры с розовыми щеками расселись в креслах вокруг бассейна,
продолжая давиться излишне сухим шампанским и выспрашивая у
Бергера его личный секрет успеха. В ответ он загадочно улыбался
и говорил, что для успеха необходимо работать с большими
суммами денег. Два адвоката государственного масштаба
снисходительно посматривали на него, пробовали коньяк в
ассортименте. Один из них пытался дать интервью корреспонденту местной
«Саут Хамптон Пресс», который опросил сегодня чуть ли не
половину гостей. Адвокат все время сбивался, путался и
разговаривать с газетчиком явно не хотел. Немцы (в основном
одноклассники Майкла) неожиданно отправились вместе со своими
сдобными женами на кухню жарить колбасу. Они запивали ее белым
вином, разбавленным минералкой. Состоятельные европейцы могли
себе позволить излишки веса и, казалось, вовсе этого не
стеснялись. Поджарость американского бомонда особенно бросалась в
глаза в этот вечер: разве что адвокатов можно было назвать
толстяками, но они были настолько богаты, что могли не
обращать на это внимания.

Майкл Голден к концу вечеринки совсем скис, лишь заявил во
всеуслышанье, что настоящим юбиляром является он один, а второму
Майклу сегодня исполнилось только сорок девять. Его жена Дарелл
рассказывала о близкой бат-мицве своей дочери. О том, как
она много читает для своих двенадцати лет, не ездит на дачу,
оставаясь в городе для дополнительных занятий, что скоро ей
дадут читать из священной книги и т.д.

Я на свою беду в тот вечер связался с компанией фриков из Вилледжа.
Какие-то прококаиненные некоммерческие киношники (семейная
пара) с удивительно пьяной и развязной модельершей из Чили
довели меня до состояния полной кондиции. Чилийка на
протяжении всего вечера вешалась на мужчин, но опьянение не позволяло
ей завершить задуманное. За ней постоянно ходил
невозмутимый на вид мужчина, который представлялся ее супругом, но в
настоящий момент он исчез. Думаю, просто уехал домой. Барышню
это нисколько не расстраивало. Теперь она висела на
смазливом кинооператоре в кружевной испанской блузке, ничуть не
вызывая этим раздражения его жены.

– Наташе я постелила на втором этаже, – мимоходом обронила
проходящая мимо Джуди и добавила шутливо – Будь осторожен с этими
женщинами...

Я и сам понимал это, чувствуя внимание одурманенной манхэттенской
дивы, но дальше нескольких обжиманий во время танцев и
символических поцелуев пока не пошел. Она время от времени
отправлялась в туалет, как я понимаю, закидываться очередной дозой.
Когда она ушла опять, я улучил момент и покачиваясь поплелся
к дому, решив войти в него через черный ход.

Здесь я заблудился, хотя хорошо знал обстановку. Почему-то я
оказался в гараже, уставленном коробками с пивом и питьевой водой.
Я знал, что из гаража есть ход на кухню, но не мог нащупать
ни двери, ни выключателя. Наступив ногой в ведро с каким-то
сыпучим веществом, я расстроился еще больше. Я слышал шум
разговоров, смех и музыку за стеной, но добраться до них был
не в состоянии. Я решил передохнуть, немного, подождать,
когда глаза привыкнут к темноте. В принципе я мог кричать и
звать на помощь, но выглядеть комичным мне совсем не хотелось. Я
сидел на краешке картонного пивного ящика, бутылки
неприятно позвякивали при малейшем движении. За стеной разговаривали
про благотворительные мероприятия. Джуди предлагала
повысить цену билетов на какой-то детский концерт со ста долларов
до двухсот. Я все больше поражался нелепости своего
положения. Шпионить за женщинами было неинтересно, темнота не
рассеивалась. Меня немного развеселили вопли старушки-немки,
отходящей ко сну. Она ходила по дому, видимо, заглядывая в каждую
из комнат, и, сюсюкая, выкрикивала:

– Good night, sweet home!

Я слышал, как потешается над ней Джуди с подружками, вспомнил милый
образ Mutti и решил воспрянуть духом. Я встал, похлопал себя
по карманам, закурил. Господи, у меня была зажигалка! Через
секунду я сидел с девушками на кухне, угощаясь коньяком и
горячим шоколадом. Джуди сказала, что меня разыскивала моя
новая знакомая, но она сказала, что я уже давно сплю.

– Я сказала, что ты обычно ложишься спать в девять часов, и после
этого времени назначать свидания нет смысла.

– Хорошая мысль, – согласился я. Рассказывать, как нелепо я потерял
ориентацию в пространстве, я постеснялся и сказал, что дошел
до того, что прятался от обдолбанной красотки в гараже.

– Ты удивительная недотрога, – сказала Джуди с сомнением в голосе. –
Никогда бы не подумала, что ты так изменишься вместе с
женитьбой. На каком месяце Наташа? Что? Уже? Я вам дам старую
люльку Марка-Эрика.

– Ты удивительная женщина. Давай я поцелую тебе руку.

В свое время, когда мы только переехали на Лонг-Айленд, Джуди отдала
нам свою кровать (еще из Германии), одарила нас мебелью из
какого-то старого дома, который купила с приятелем вместе со
всей утварью. Помню, мы взяли даже фотоальбомы, фамильные
портреты, старые чековые книжки, гроссбухи помершей там
недавно старушки, у которой не оказалось ни детей, ни
наследников. Главным приобретением оказалась старая пластинка с
автографом самого Карузо, но, будучи людьми излишне благородными,
мы вернули ее фрау Джуди. Игра в чужой быт была необходима
нам поначалу хотя бы потому, что она как бы оправдывала факт
того, что мы все получили даром. Я хорошо изучил биографию
этой женщины, бывшей узницы Освенцима, пианистки, учительницы
немецкого языка в местной начальной школе с 1950-го года. К
нам перекочевала и коллекция трубок ее мужа, преставившегося
несколькими годами ранее. Сначала я играл с ними, пускал
клубы дыма у старинной печи, но вскоре поостыл и даже приобрел
по отношению к ним некоторую брезгливость. Коллекция была
большой, может быть, дорогостоящей. Нам она не мешала, но и
желающих ее приобрести на горизонте не появлялось. И еще в
этой истории присутствовал пронзительный момент отсутствия
собственного прошлого (свою родню мы с Наташей знали с горем
пополам лишь до третьего колена). Генеалогия Гертруды
Рубенстайн поддержала нас на ветру времени несколько месяцев, но
вскоре была начисто сметена американским духом безродности.
Поиграли – и хватит.

Я поднялся на второй этаж, где тут же почувствовал приближение
сексуальной хищницы. Знакомое бормотание, шаги, запах… Она была
рядом: что-то говорило об опасности. Поэтому я, не
задумываясь, вошел в первую попавшуюся комнату, гостевую спальню, где,
кстати, могла дожидаться меня Наташа. Все равно хозяйка не
могла объяснить толком, какую комнату ей приготовили
филиппинцы.

Там, под портретами Бергеров, в матовом свечении простыней лежала
голенастая девка в длинном платье невесты. Она была кем-то из
наиболее влиятельных друзей Джуди, коли ее уложили спать
здесь. Я вспомнил, что она нажралась одной из первых и мужчины
буквально отнесли ее на руках для вынужденного отдыха. Она
была молода, хороша собой, имела запоминающуюся внешность. Я
заметил ее еще в начале праздника, отметил ее легкость и
изысканность. Тоненький длинный нос, напоминающий о родстве с
Пиноккио, живые, детские глаза, непосредственность жестов и
речи, столь непривычная для компании банкиров и извращенцев.
Карина оказалась жгучей брюнеткой с шикарными волосами, при
всей своей мальчиковости простодушно широкая в бедрах.
Увидев меня, она томно потянулась, приветственно зевнула, словно
мы знакомы с детских лет.

– Привет, – сказала она, закидывая ногу на ногу, молниеносно оголив
свою задницу в светящемся минималистском белье (я и не
подозревал, что длинные женские одежды настолько легки на
подъем). – Я так и знала, – продолжила она и оттянула правой рукой
штрипку трусов, прикрывающую гениталии. – Не вздумай
кочевряжиться. Это просто глупо.

Казалось, она только и ждала, когда к ней забредет сбившийся с
дороги путник. Разгоряченная, настойчивая, самоотверженная, давно
ко всему готовая... Она моментально сбила с меня спесь
супружеской верности, мимолетным жестом снесла мне крышу. Я вел
себя так, словно только и мечтал о встрече с Кариной.

Удивительно, что желание не проявляло себя так долго, а сейчас
вылилось в нервическую подростковую страсть. Неужели мы никак не
управляем своими чувствами и они самостоятельно произрастают
в нас, постепенно набирая силу, способную разрушить любые
привычные установки в одно мгновение?

Предполагаемая аристократичность особы заставила меня встать на
колени и начать целовать ей ноги с ребячливым азартом, вряд ли
мне когда-либо свойственным. Я понимал, что выгляжу глупо, но
от этого еще более воспламенялся. Я целовал ей ноги,
стараясь не пропустить ни дюйма холеной, загорелой кожи. Я был
похож на маляра, перекрашивающего стены в другой цвет: мне было
нельзя обойти вниманием ни одной единицы поверхности.
Барышня немного опешила (как и я сам), но испуг оказался
недолгим.

Вскоре она мурлыкала, деловито подставляя ляжки мне под губы. Она
одобрительно цокала языком, изображая блаженство, но когда
наши глаза встретились, мы не смогли не улыбнуться. К
романтическим нежностям она относилась как к лишним, но необходимым
глупостям. Позже она призналась мне, что поначалу считала,
что я над ней издеваюсь. В мнительности я ее заподозрить не
мог. Она казалась мне самоуверенной маньячкой, которая решила
воспользоваться случайным мужчиной для своих нужд. Это в
какой-то степени извиняло меня перед Наташей, хотя я
инстинктивно перехватил инициативу, почувствовав добровольную мягкость
и податливость материала. Карина не терпела бычьей
серьезности самцов и старалась сохранять взаимные действия на грани
шутки, мучительной, долгой, готовой вот-вот вырваться из-под
контроля шутки, подтверждающей, что в нашей жизни не может
быть ничего серьезного. С некоторых пор только это ощущение
давало возможность принимать жизнь как блистательную
трагедию. Она не могла ограничиться тем, чтобы отшутиться, но и не
предавалась чрезмерным восторгам. За гримаской пересмешницы
скрывалась прилежная внимательность, с которой она
вслушивалась в себя и по мере стремительного привыкания в меня тоже.

Я успокаивал себя тем, что женщина хороша собой и наверняка
понравилась бы Елке; что я нашел для жены чудную подругу из
общества. Воспоминание о социальной значимости моей новой знакомой
подвигли меня к более решительным действиям. Я перевернул ее
на живот и поставил на четвереньки, закинув ночную рубашку
ей на голову. Ее красивая задница светилась матовым светом,
словно древний фарфор, вобравший в себя мастерство пальцев
мастера и тепло многочисленных любителей чая, когда-либо
прикоснувшихся к его благородной поверхности. Я кончил через
несколько движений, но, казалось, Карина была готова к этой
преждевременности. Она удивительно чувствовала подоплеку
происходящего и настолько хорошо владела своим телом, что могла
действовать со мною синхронно. Она издала короткий вопль
благодарности, который потряс жилище и загудел осенним ветром в
каминных трубах. Потом заплакала, называя меня незнакомым
именем, царапаясь необточенными ногтями. Быстро пришла в себя,
ткнулась мокрым лицом мне в грудь. Она просила остаться с
нею, ждала продолжения любви и нежности. Мне казалось, что я
знаю эту женщину всю жизнь. Тем хуже.

– Я принесу воды, – сказал я в ужасе от случившегося.

Уходить не хотелось, но я любил жену настолько, что был готов
вот-вот свести счеты с жизнью. Я протяжно поцеловал ее в губы,
вышел в коридор со стаканами в обеих руках. У дверей я обо
что-то споткнулся, присел на корточки и встретился с Монèк нос к
носу. Она сидела на полу напротив дверей и отрывисто
дышала.

– Я все слышала, – сказала она, всхлипывая. – Я никому не скажу… Но
почему? За что? Зачем ты опять издеваешься надо мной?

Я поднялся, но она обняла меня за ногу, продолжая рыдать, не давая
сдвинуться с места. Я сказал ей, что вернусь через минуту,
вошел в ванную, закрылся на щеколду и удрученно уставился в
зеркало с разводами от поспешной уборки. Физиономия моя в этом
грязном стекле смотрелась еще более комично.

– Почему? Зачем? – впадать в истерику не было смысла, а о
непредсказуемости жизни я кое-что уже слышал.