Онтологические прогулки

Я продолжаю вглядываться в живой опыт, который является единственной
основой моих размышлений; не воспоминания детства, не
прочитанные книги, не авторитетные мнения или просто домыслы, а
живой опыт и интерес к тому, что в нём есть – вот всё, что
содержится в моих размышлениях. Это довольно важно, так как
большинство из тех, кто считается чего-то достигшим в
философии, строили свои достижения на посторонних – для меня,
конечно, – основаниях, например, на стремлении доказать разумную
природу человека или бытиё бога. Так Спиноза замечает:
«Существование Бога познаётся из простого рассмотрения его
природы. От этой теоремы зависит почти всё познание атрибутов Бога,
которое приводит нас к любви к Богу (то есть к высшему
блаженству). Поэтому весьма желательно, чтобы человеческий род
понял, наконец, это вместе с нами.» У Спинозы есть желание,
поэтому он не может видеть то, что есть, так, как оно есть.

Раз за разом пробуя размышлять, я обнаруживал, что следую мнению,
которое уже имел к началу размышления, или склоняю своё
размышление к определённому результату, который тогда казался мне
важным, или увлекаюсь желанием произвести впечатление чем-то
особенным и т.д.; и каждый раз это останавливало меня.
Более того, со временем я обнаружил, что даже само моё
стремление размышлять уже основано на множестве представлений о том,
что это такое, какое место размышление занимает в моей
иерархии ценностей и пр.; после этого я надолго забросил любые
попытки думать о чём-либо и предавался беспечному созерцанию
того, что мне показывала моя жизнь.

По достоинству оценив собственную предвзятость к тому, о чём я даже
ещё не начинал думать, я вовсе перестал думать, но не
перестал отслеживать то, как невидимое, уже упакованное во мне
определяет моё поведение, восприятие, размышление и заставляет
меня против моей воли совершенно определённым образом
смотреть на вещи и соответственно этому действовать. Уже
упакованные во мне матрицы показывали мне мир таким, каким
показывали, но, как я подозревал, не таким, каким он есть. Например,
представление о живом и мёртвом не вызывает никаких сомнений
своей определённостью, кажется безупречно очевидным, но
является ли оно таковым? Ведь, в этом представлении упакованы
определённые смыслы; что это за смыслы, на чём они основаны? Я
не знал, но представлял нечто как живое, а нечто как
мёртвое; так дерево живое, а камень нет, трава живая, а земля нет,
человек живой, а стол нет. А планеты, звёзды, галактики –
живые или нет? Океаны, моря, озёра и реки? Облако или капля
воды? Пространство? Время? Собственно, на каких основаниях
построено разделение на живое и мёртвое? И т.д., и т.д.

Освобождение от каких бы то ни было предположений относительно
природы наблюдаемых мною вещей совершенно не похоже на
универсальное сомнение Декарта и феноменологическую редукцию Гуссерля
прежде всего тем, что у меня теперь нет заранее заданной
цели найти нечто достоверное в отличие от недостоверного! Ведь,
это точно такое же предположение, как и любое другое, и оно
неминуемо задаёт направление размышлению, заранее определяя
его результат! Например, стремление доказать бытиё бога
уже, то есть до построения самого доказательства, заключает в
себе определённые представления о том, что такое бог, и как
бы ни различались конкретные способы такого доказательства,
единственное, что они доказывают, это то, что доказать можно
всё, что угодно, достаточно только предположить самому
доказательству то, что нужно доказать!

Снова процитирую Спинозу: «Основной смысл всего вопроса состоит в
следующем: можем ли мы составить себе такое понятие о Боге
…которое принуждало бы нас утверждать, что Бог в высшей степени
справедлив. Именно как только мы составим такую идею, то
отпадёт основание сомневаться … Если мы только имеем эту идею,
каким бы образом мы её не достигли, то она достаточна для
устранения всех сомнений.»

Наблюдая за тем, каким образом философы в своих доказательствах и
вообще люди, и я в том числе, в своих устремлениях достигают
нужные им результаты, я обнаружил определённую способность
осознания, а именно: если имеется некое заданное предположение
действия (восприятия, состояния, переживания и пр.), то
велика вероятность осуществления этого действия в заданных
условиях. Проще говоря, если есть желание нечто увидеть, то
скорее всего оно осуществится, например, можно увидеть во сне
то, что так хотелось наяву.

Особенно хорошо эта способность проявляется в речевой деятельности
вообще, и в понятийной – в особенности, что известно ещё со
времён античных софистов. Однако внимательно вглядываясь в
эту особенность человеческого поведения, я обнаружил, что
здесь проявляется не особенность осознания (в классическом
понимании философии), а более целостная характеристика человека –
способность координации всей совокупности деятельности:
восприятия, воображения, движения, памяти и пр.) То есть то,
что уже имеется в качестве исходной точки, например, желание
съесть конфету, или доказать бытиё бога, – становится точкой
координации всей необходимой для реализации этой цели
деятельности, и, поскольку эта цель не может взяться из ничего, а
имеет некоторые основания, пусть даже самые фантастические,
скорее всего она будет реализована, пусть и в фантастической
форме.

Добраться до этой исходной точки своей деятельности – истинная
задача философа, вообще того, кто интересуется, каким образом
строится поведение. Поэтому тот, кто желает найти несомненную
достоверность, обязательно её найдёт, для этого ему придётся
определённым образом скоординировать свои действия,
например, Декарту пришлось, рассматривая осознание, опредмечивать
его, что для философа является совершенно недопустимым;
открыв, но опредметив осознание, он надолго определил то, как
будет пониматься осознание и, соответственно, основанные на этом
понимании принципы мышления, так что в определённом смысле
последующие философы не столько разрабатывали философию,
сколько пытались свести концы с концами, так как натурализация
осознания породила больше проблем, чем возможностей.

Но поколение философов, основывающих свои размышления на основе
опредмеченного осознания, постепенно исчезает, хотя
разработанные ими принципы мышления и понимания мира и человека всё ещё
остаются доминирующими принципами, по крайней мере, в
широком общественном пользовании; в реальной же науке и технологии
постепенно, ощупью, почти вслепую, опираясь лишь на живой
опыт, начинают разрабатываться совершенно другие основания,
исходные точки размышления, на которых строится и
деятельность, и понимание. Например, антропологи и археологи
традиционно воспринимали обнаруживаемые ими орудия труда первобытного
человека как примитивные, имея основания для такого
восприятия, не связанные непосредственно с данными орудиями; однако
сейчас, используя в изучении этих же самых орудий метод
рассмотрения как есть, исследователи воспринимают их как
совершенные, а не примитивные, эффективные, а не грубые, сделанные
с высоким искусством, а не топорные. Но об этом дальше, пока
я всё ещё рассматриваю то, каким образом работает
восприятие и мышление человека, моё собственное восприятие и
мышление.

В моём исследовании опыта с ложкой у меня нет никаких задач что-либо
доказать, поэтому нет и никаких предположений; можно
сказать, что я продвигаюсь вперёд (или стою на месте, а опыт
приближается ко мне), дезактивируя проявляющиеся во мне
предположения, например, представление о моём движении рукой как
действии; рассматривая активизирующиеся во мне представления, на
чём они основаны и как именно они «показывают» мне то, что
я рассматриваю, я очищаю своё мышление от определяющих его
интерпретаций.

Здесь возникает вопрос: если некое предположение относительно
рассматриваемого предмета является той точкой, относительно
которой происходит координация всей деятельности для реализации
этого предположения, то что будет, если такого предположения
нет; ведь то, что я постоянно говорю о рассмотрении «как
есть», тоже является предположением и, следовательно, должно
определённым образом координировать мои действия.

Именно так, но предположение «как есть» пусто относительно меня и
полно относительно рассматриваемого мною предмета, в отличие
от других предположений, в которых предположение несёт в себе
определённые представления о предмете, как бы доопределяя
его, делая его как бы «полным предметом», «предметом,
соответствующим своему понятию» (об этом много у Мамардашвили).
Философию не устраивали предметы мира, так как они не отвечали
требованиям всеобщности, несомненной достоверности и полноты
бытия, можно вспомнить как Декарт описывал воск в качестве
недостоверного, как бы неполного предмета, на восприятии
которого нельзя построить что-то надёжное, несомненное.

Координация моего размышления относительно предположения о предмете
как есть, а если предмета нет, то об отсутствии предмета как
есть, позволяет исследовать то, что есть, насколько это
вообще возможно сделать человеку! Это тоже важная тема, которой
нужно уделить внимание. Предположение можно делать не
только относительно предмета (во-первых), не только относительно
способов его рассмотрения (во-вторых), но и относительно
качества будущих результатов (в-третьих). Например, философии
нового времени были необходимы только всеобщие, непреложные,
несомненно достоверные, трансцендентальные, можно сказать,
абсолютные знания; такими они считали математические и
геометрические знания, но не знания, основанные на принципах
вероятности, или групп, или больших чисел. У меня нет и этих
предпочтений, меня устроит знание любого типа, впрочем, как и
вообще невозможность какого бы то ни было знания.

Рассмотрение моего опыта с ложкой включает в себя все эти
размышления, поскольку именно благодаря этому я и могу строить само
рассмотрение, я двигаюсь вместе с философией, корректируя своё
движение по мере продвижения; здесь я замечаю ещё одно
«незаконное» предположение, а именно: представление о том, что
это я строю рассмотрение, что активен Я, действующий субъект,
однако для меня очевидно, что активен не я, активно само
рассмотрение, оно строится по своим законам, которые я не могу
отменить или исправить, я могу лишь корректировать его за
счёт превращенных (по терминологии Мамардашвили) действий,
насильно вводя в рассмотрение свои, то есть посторонние для
исследования, элементы. Как и в опыте с движением руки,
которая взяла ложку со стола, мои размышления осуществляются в
некотором пространстве, топосе, одним из элементов которого
является моё намерение (рассмотреть опыт, взять ложку и пр.),
но это не означает, что действую я.

Внимательно вглядываясь в реализованное мною движение, стоп: как
обманчив, натурален язык, когда он говорится сам собой, без
контроля; правильнее без мною – вглядываясь в реализованное
движение!, я обнаруживаю, что намерение (или мысль) взять ложку
является, во-первых, одним из множества разнородных
элементов целостности опыта, во-вторых, намерение не является
определяющим элементом, создающим структуру движения, так как при
другом положении тела и ложки движение было бы другим при
том же самом намерении, в-третьих, намерение само
определяется всей совокупностью предыдущих и наличных обстоятельств.

Когда я говорю или думаю: «я сделал», «я взял», «я подумал», «я
вспомнил» и т.д., – то я ошибаюсь, так как я не могу подумать,
если не подумается само, я не вспомню, если не вспомнится
само и т.д.; чего-то (мысли, движения, воспоминания) не
произойдёт, если не синхронизируется и не скоординируется множество
разнородных элементов в одном живом опыте. Так при работе с
людьми с черепно-мозговыми травмами можно было наблюдать,
как человек при предложении ему поднять правую руку не мог
этого сделать, тогда как при предложении надеть шляпу, он
надевал именно правой рукой. Мыслю не я, двигаюсь не я,
переживаю не я, а нечто гораздо более сложное, целостное, древнее!
Но об этом позже, после прохождения ловушек осознания.

Философия нового времени оставила нам довольно примитивное
представление о том, что мыслительные действия человека происходят
параллельно телесным и до сих пор это представление довлеет
над нами, нам кажется совершенно очевидным: я подумал о том,
что хочу взять ложку со стола и действительно взял её, тело
«послушалось» моей мысли. Представление о параллельности
материального и идеального основано на постулировании двух
субстанций и является «чистой» философией, а вот представление о
том, что в человеке данные субстанции каким-то образом
соединены, например, через особую железу или отдел мозга, взято
из обыденной жизни и является поэтому гипотезой ad hoc, проще
говоря, объяснялкой. Забавно наблюдать, как исполненные
мудрости учёные мужи в одном непрерывном размышлении прыгают из
одного топика в другой, чтобы только защититься от
неувязок!

Здесь мне вспоминается домино Лефевра, если не знаете: это
двухстороннее домино, на каждой стороне которого свой набор и порядок
цифр, не совпадающий с другим. Соответственно, в игре я
вижу только одну сторону домино и координирую свои действия в
соответствии с порядком цифр моей стороны, но при этом я не
вижу цифры другой стороны и поэтому не могу определить
порядок другой стороны домино просто в силу их несовпадения. Если
я понимаю осознание так, как это делает философия, то я не
могу понять законы материального мира, если не существует
предустановленной гармонии между взаимодействующими
субстанциями (то есть если не существует совпадения цифр на обеих
сторонах домино), или, по Декарту, бог не является обманщиком и
показывает мне именно то, что я вижу. Интересно, как много
времени и сил люди тратят на то, чтобы защитить собственные
представления, и как мало – на их пересмотр.

Поэтому я игнорирую это представление о параллельности и,
всматриваясь в живой опыт освобождённым от него вниманием, замечаю,
что опыт взятия ложки имеет не два уровня, среза, материи и
мышления, а гораздо больше; это представление философии и то,
что открывается мне, похожи на геометрию Евклида и
Лобачевского; для философии материя и мышление параллельны и никогда
не пересекаются (не буду унижать философию и посчитаю её
представление о шишковидной железе, в которой соединяется тело
и мысль, не как попытку свести концы с концами, а как
гениальное предвидение возможности соединения параллельного), а
мне живой опыт видится как точка пересечения множества
параллельных, то есть координированных и синхронизированных в
пространстве и времени, линий.

Очевидно, что по мере освобождения восприятия и мышления от
невидимых, но определяющих предположений, установок, матриц,
начинает складываться очень интересное, сложное, захватывающее
своей полнотой, вызывающее восхищение, – помните ворон,
созерцаемых ребёнком, – действительно достойное человека
представление, зрелище, явление, феномен, – нет, ни одно из этих слов
не выражает этого, впрочем, есть одно слово, которое ближе
всего к тому, что открывается мне в созерцании моего опыта –
епифания, видимое проявление невидимого, осязаемо воплощённый
смысл, бесконечность на расстоянии вытянутой руки, бог,
которого можно коснуться!

Но этот бог пока только начинает приоткрываться мне там, где я всё
ещё сижу, – за кухонным столом.