Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Глава 30

Я стал просыпаться среди ночи, часа в три-четыре. Приступы
необъяснимой слабости, которые я принимаю за признаки приближающейся
старости, обычно случаются осенью. Я стараюсь относиться к
ним с юмором, но в предрассветные часы трудно собраться с
мыслями. Клочья тяжкого сна цепляются за шажки рассудка,
тревога темна и безотчетна, подняться с постели сложнее, чем
взойти на Эверест. Я не хочу оставаться в стоическом оцепенении,
нащупываю во тьме руку жены и прижимаю ее к своему лицу. Мне
нужно взять у нее немного энергии, необходимой для того,
чтобы прийти в себя, незаметно снять сглаз и порчу, если
кто-то не поленился их на меня навести.

Я кладу ее руку к себе на лоб и улыбаюсь. Ладонь уютно пахнет
чесноком – Наташа что-то готовила вчера вечером. Я даже не пытаюсь
вспомнить, что именно, это неважно. Открытие немного
возвращает меня к жизни, хотя его радость никак не связана с
напоминанием о мирском порядке вещей. Мне нравится запах, его
грубая неожиданность в минуты краткого паралича воли. Я вдыхаю
этот огородный аромат, чтобы набраться сил. Чеснок, судя по
свидетельствам очевидцев, отгоняет нечисть. Возможно, моя
сезонная немощь связана только с нею, и возраст здесь ни при
чем.

Подобные рецидивы случались со мною и раньше, но исцеление приходило
с закономерностью смены времен года: скоро я удивлюсь своим
пораженческим настроениям. «Ты вечный», – уверяла меня одна
женщина в пору нашей совместной юности. Она оказалась
права: я почти вечный. Особенно если посмотреть на то, как
изменились за годы мои ровесники и друзья, на то, как изменилась
она сама. Гордиться мне нечем: сейчас я не могу пошевелить ни
рукой, ни ногой. Человек-овощ. Неприятное начало трудового
дня. Хорошо бы уснуть, чтобы пробудиться в более энергичном
своем воплощении. Все не так уж плохо. В каком-то смысле я
перспективен и чист как младенец. Где зрелость? Где мудрость?
Матерость? Эти качества существуют где-то в параллельном
мире, лежат на верхней полке в вагоне проходящего мимо поезда.
Я использую их, только когда припрет. Я все еще полностью
не материализовался, не проступил из тьмы. Я до сих пор подаю
надежды.

Кошмарные сны или видения прошлого не преследуют меня совершенно. Я
вообще не в курсе, что такое хорошо и что такое плохо.
Совесть пребывает в вековой летаргии, понятие греха стало
абстракцией. Если бы жизненные стили, к которым я обращался, имели
свое логическое продолжение, я бы давно уже находился в
тюремном, алкогольном или психологическом аду. Думаю, я не раз
заходил слишком далеко (говорят, оттуда не возвращаются),
чувствовал гибельный восторг безвозвратности и, по существу,
принимал свое падение как нечто должное, но потом отпускало.
Выносило случайной волной на незнакомый берег, где старый
ужас уже невозможен.

Меня всегда что-то выручало, но спасение казалось незначительным при
взгляде со стороны и не вызывало благодарности даже в
мыслях. Все менялось само собой, и недавняя жизнь вызывала теперь
лишь недоумение, не перенося в настоящую ни червоточины, ни
охранительного опыта. Я жил в разных городах и странах,
дружил с разными людьми, расставание с которыми часто было
более чем болезненным. Лица женщин и близких в памяти почти не
всплывают – преобладают ландшафты, их разнообразие делает
картину совсем киношной. Марсианские кратеры Юты и Аризоны в
красной подсветке, клочья испанского мха на ветках деревьев
где-нибудь в Джорджии, убогие городки на берегах Миссури,
неряшливая пена океанов, разноцветные амбары, карусели,
флажки... Я распаляюсь и вру, выстраивая этот ряд.

Все проще. Чаще всего видится какой-нибудь ледяной пустырь в городе,
где я родился, или блуждающий овальный рот женщины,
поразившей когда-то мое воображение. Я не верю, что все это было со
мной, хочу вновь почувствовать прожитую жизнь, но не могу.
Мне нужно вернуться туда, чтобы найти объяснение. Неужели
это я прыгал с разгоняющегося поезда на станции Вавилон,
выливал кастрюлю супа на голову собеседника в качестве аргумента,
сознательно приводил домой маньяков и воров? Я – человек
правильной жизни. Мне кажется, что я всегда был им.
Трудолюбивым работником, примерным мужем, патриотом своей страны. Я
догадываюсь, что почти не изменился с подросткового возраста,
что сознание осталось тем же, и мой внутренний монолог
продолжается во мне с прежней интонацией. Я слишком замкнут на
самом себе, непробиваем. События внешнего мира (назовем их
биографией) не смогли достучаться до моего сердца, наследить в
душе. Я прижимаю руку беременной жены к своему лбу, вдыхаю
пары чеснока, исходящие от ее пальцев. Не будь этого запаха,
я не мог бы быть уверенным, что происходящее имеет место в
действительности.