Онтологические прогулки

Теперь мне, также как и читателю, если таковой найдётся, придётся
изрядно потрудиться, так как всё продуманное мною до сих пор
было только некоторой подготовкой к тому, что предстоит
сделать сейчас, в этом размышлении. Подготовка заключалась в
перенастройке мировосприятия, что само по себе, конечно, дело
непростое, но для меня привычное, а сейчас предстоит проявить
то, что не может быть проявлено, показать то, что невозможно
видеть, рассуждать о том, что не поддаётся никакому
определению; только не подумайте, что я имею в виду бога, бог
остался в мире, где всем заправляет «я».

В мире же, где отсутствует «я», всем заправляет самое таинственное и
одновременно самое очевидное и непосредственно данное –
жизнь. Для того, кто ни разу на себе, собою не испытал полноту
жизни, бесследно растворившую его «я» в океане своей
беспредельности и одновременно живого единства со всем, моё
размышление вряд ли будет интересно, но для того, кому повезло хотя
бы раз быть действительно живым, невозможно забыть это
переживание – «как хорошо, как странно» – и невозможно не искать
его.

Именно для этих людей и для себя я и размышляю, хотя бы отчасти этим
восстанавливая искомую мною полноту переживания, полноту
жизни, которую отнимает у меня моё «я», сформированный во мне
и мною квазифеномен, невидимый барьер, отгораживающий меня
от моей же собственной жизни.

Именно размытость квазифеномена «я» характеризует русский тип
индоевропейца, именно неструктурированность рефлексивной личности
выделяет и, соответственно, отличает его от западного
(прежде всего) и восточного типов. Эти размытость и
неструктурированность комплекса «я» представляют собой не слабые стороны
русского типа, не его недоразвитость и дикость, нет, они
являются следствием его обращённости к сохранению живого
единства человека и мира, его намерения быть живым, пре-бывать
живым.

Так что, когда европеец начинает общаться с русским, то его больше
всего (хотя об этом он, конечно, не догадывается) озадачивает
не то, что у русского нет личной границы, а то, что общение
слишком живое (не в смысле темперамента общения, здесь
француз или итальянец даст русскому фору, а в смысле особой
наполненности жизнью), невыносимо живое.

Псевдофеномен «я» является исторически конечным образованием, то
есть он в определённое время возник, примерно в 4-5 тысячелетии
до нашей эры, как начальная форма становления современного
человека, и в своё время исчезнет, точнее, трансформируется
в более адекватный нарождающейся цивилизации феномен. Об
этом в другом эссе.

Здесь для меня важно отметить, что именно феномен «я» и построенная
на нём как на своём основании культура являются барьерами к
действительно адекватному, современному мироощущению,
которое только-только начинает формироваться, но уже достаточно
отчётливо проявляется в нашей жизни.

Комплекс «я» был сформирован как первая попытка освоения новой
позиции осознания, в которой человек помимо своей воли, то есть
по необходимости, воспринимал себя как одного, единственного,
атом, монаду; ему не только не хватало соответствующего
этому положению опыта (да и откуда ему было взяться), но и
соответствующей скорости, которая позволяла бы отслеживать
события в соответствии с новой позицией осознания.

Необратимость течения жизни для неопытного в индивидуальном
осознании человека, «новичка осознания», заставляла его
ориентироваться пост фактум, по факту происшедшего, как говорят философы
(желая сказать совсем другое) – «философски послеопытно
(метафизическое апостериори)», то есть то, что человек сделал в
опыте, становится для него законом жизни.

Например, если человек, делая нечто, говорит «я делаю», то для него
это означает, что он сам как «я» является источником
деятельности. Однако понести такую ответственность, взвалить на
свои молодые плечи ответственность за всё происходящее человек
не в силах; это слишком тяжелый груз для столь юного
человека (я думаю, читатель узнал в этом человеке «человека
спасения»).

Человек не мог не воспринимать себя и мир через конструкцию «я», но,
не обладая ни соответствующим опытом, ни достаточной
скоростью, он мог отслеживать только предметную сторону
произошедшего; можно это выразить и в более положительной форме: не
обладая необходимыми скоростью и опытом осознания, человек всё
же ухитрялся ухватывать предметную сторону происходящего.

Человек как осознающее существо всё время опаздывал за собой же как
целостным существом, это вносило (и вносит до сих пор)
серьёзные трудности в его жизнь, заставляло чувствовать свою
неполноценность, ущербность, неразвитость, лишало его полноты
переживания, полноты жизни, делало его зависимым и легко
манипулируемым.

Но при чём тут русская философия? – раздражается привлечённый
названием эссе читатель; я часто встречаюсь с этим раздражением и
даже достаточно выраженным нетерпением поскорее услышать
нечто такое, что – наконец-то! – прояснит для самого человека
«кто же он такой?», ответит на постоянный внутренний вопрос
«где же моя жизнь?», снимет с него груз невыносимой
ответственности и вины за что-то, о чём он даже не знает, но что
точно есть (как у героев Кафки), вернёт человеку то, что он
потерял, но что у него точно должно быть, а, может быть, и уже
есть и т.д., и т.д. Любой намёк на это больное место лишает
человека с таким трудом добытого спокойствия, так тяжело
дающегося забвения, что он согласится только на прямое,
непосредственное, несомненное, очевидное снисхождение благодати и
полное преображение, когда же – вместо этого – он слышит
просто слова, над которыми ещё надо думать, то его нетерпение
превращается или в раздражение, или в апатию.

К русской философии не подобраться, не пройдя барьер «я», например,
западная философия не только не прошла этот барьер, но
превратила его в крепостную стену почище китайской, которая
теперь стала для неё тихим убежищем и, по существу, могилой;
восточная философия детально исследовала «я» и разработала
специальные техники, смягчающие отрицательное воздействие этого
квазифеномена на жизнь человека, но саму жизнь она
рассматривает как страдание, которое необходимо прекратить.

Так что настаёт время нового этапа в отношении человека к себе,
человек накопил уже достаточно опыта для того, чтобы
внимательнее рассмотреть самого себя как осознающего; особенность
современной цивилизации, которая только начинает формироваться и
которую я называю цивилизацией совершенного человека,
заключается в том, что трансформация человека, его эволюционное
изменение возможно только с намеренным участием самого
человека как осознающего существа, осознающего не в смысле
философии западного и восточного типа, а в смысле новой (русской)
философии.

Основанием новой, русской (по типу) философии становится не
осознание как отдельный феномен, представляющий собой проявление
особой сферы бытия, и, следовательно, не человек как душа, а
совершенный человек как живое целостное, не раздробленное на
части (тело и душу) существо, как живой для себя и мира
человек.

Развитие человека начинается (как минимум) с момента зачатия и с
этого момента нет освоения человеком чего-то внешнего, есть
только живой опыт и взаимодействие; нет момента, в который
можно разделить человека и среду, всё едино в момент живого
опыта.

Единство и целостность живого опыта – исходная точка новой
философии. Не опыта человека, а живого опыта, самой жизни, живой
целостности всего в момент.

Живой опыт «растворяет» и человека, и мир в единое целое, сложное,
многообразное, разнородное взаимодействие, в котором есть
элементы этого живого взаимодействия, но нет отдельного
человека и отдельного мира.

Живой опыт, жизнь – основа всего: возникновения и исчезновения,
сохранения и изменения, расширения и сужения и пр.; когда я
говорю «живой опыт», я имею в виду погружение человека в стихию
жизни, в стихию, где уже нет ничего окончательного,
постоянного, целостного, неизменного; мировоззрение человека может
обновляться тысячелетиями, технология столетиями, поколения
десятилетиями, кровеносная и костная система неделями,
восприятие секундами, но весь человек и вся вселенная обновляются
полностью каждый момент времени (что это за время и момент
необходимо будет подумать отдельно).

Философы давно отметили, что ни в чём самом по себе: ни в молекуле,
ни в галактике нет основы для сохранения, дления этой
молекулы и этой галактики; так же и человек остаётся человеком и
одновременно человек меняется в этой стихии постоянного
обновления, название которой – жизнь.

Так что самое таинственное в мире – это сама жизнь как стихия,
творение, исчезновение и появление всего в момент, при этом жизнь
как этот зазор между исчезновением и появлением всего в
момент скрыт от человека.

Попытки человека приблизиться к этому зазору бытия крайне скромны не
в силу слабости человека (хотя это тоже имеет место, по
крайней мере, пока), а в силу невероятной мощности этого
зазора, чёрной дыры бытия, безжалостная творческая сила которой
превосходит всё, что только человек может себе представить.

Однако похоже, что человек уже перестаёт бояться этой силы жизни и,
соответственно, готов приблизиться к ней настолько, чтобы
почувствовать себя её частью, почувствовать себя силой жизни,
полностью живым.

Попробуйте только подумать о жизни что-нибудь более глубокое, чем
то, что встречается в обиходе, и вы обнаружите, что ничего о
жизни подумать и сказать не можете, жизнь ускользает от
внимания, оставляя лишь свои следы: предметы, состояния,
воспоминания и пр. Требуется невероятное усилие, чтобы только
удерживать саму тему в фокусе, любые же попытки ускориться
настолько, чтобы идти с ней вровень, требуют ещё больших усилий и,
более того, человеку как «я» принципиально недоступны. «Я»
всегда направлено на прошлое в настоящем, на то в настоящем,
здесь и сейчас происходящем, что в нём узнаваемо, знакомо,
известно и что поэтому может являться опорой, точкой отсчёта
и действия.

Поэтому мыслители охотно использовали термины бытие, сущее,
субстанция и им подобные, и с большой неохотой – термины жизнь,
живой опыт; что касается термина «творение», то его использовали
как заведомо непостижимый, так как он обозначает то, о чём
можно говорить только пост фактум, после того, как что-то
сотворено, философы считали, что человек имеет дело только с
сотворённым, а творение – дело бога или ещё чего-то
трансцендентного.

Человек-«я» о творении может думать только как о том, что ему
принципиально недоступно, как о трансцендентной силе,
соответственно, жизнь воспринимается им как проявление, результат,
следствие творения, как атрибут неких существ, которые он
называет живыми, в том числе и атрибут человека-«я».

Совершенно иначе воспринимает жизнь русская философия, она
восстанавливает древнее мироощущение человека, воспринимающего всю
вселенную как живую, как саму жизнь, жизнь и есть стихия
творения и она не трансцендентна человеку, а имманентна ему.

Кстати, именно в этом заключается справедливо отмечаемая многими
таинственность и загадочность русской души; непостижимость для
других культур (и для самой русской тоже) заключается в том,
что русская культура совершенно особым образом относится к
жизни, жизнь для русских заключается не в том, в чём её
полагают другие: достаточно посмотреть на русскую и немецкую
деревню.

Русская культура вносит во все формы, в которых ей приходится жить
(по принуждению или нет, не так важно), такое мироощущение,
такое содержание, что эти формы становятся особенными,
живыми, но люди при этом не используют эти формы как прагматику
своей индивидуальной жизни и это невнесение является
неотъемлемой частью жизни и сохранения этих форм живыми.

Например, в течение примерно 200х-300х лет после появления
христианства в пра-России, русские таким образом оживили
христианство, что оно трансформировалось в совершенно особое
мироощущение, которое можно выразить как мироощущение жизни,
превращающей человека в бога и бога в человека, жизни как некоего
эфира, пространства синевы, кругового единства, в котором бог,
богочеловек и человек едины и неразличимы настолько, что в
этом единстве уже нет ни бога, ни человека, а есть только
богочеловек. «Вы боги есте».

Или, гораздо позже, в советское время, идеи коммунизма, которые
провозглашались как простые лозунги, были превращены русскими
(по типу) людьми в живое пространство единства человека вне
зависимости от национальности, состояния, способностей, веры,
языка и пр., живое социальное пространство, которое пока не
имеет аналогов в истории человечества.

Поэтому русская философия переносит своё внимание с бытия,
трансцендентного человеку, с творения (бога), недоступного человеку,
и жизни как атрибута человека, на совершенно новое
мироощущение, в котором жизнь воспринимается не как атрибут или
свойство неких существ, а как само сущее, стихия творения, топос
становления всего, жизнь как единство вселенной, и пока
человек как человек живой – он живой и, следовательно, творящий
и творимый, сохраняемый и сохраняющий, изменяемый и
изменяющий, «и садовник, и цветок».

Именно имманентность человека живому опыту, самой жизни является
онтологической основой не только вовлечённости человека в жизнь
как творение, но и возможности намеренного участия в этом
творении; дело только в накоплении достаточного для этого
опыта, пересмотре мировоззрения, выработке намерения и
ускорении осознания.

Именно в этом направлении я продолжу развитие основных положений
русской философии как нового мироощущения. То, что в начале
размышления казалось таким трудным, разрешилось самим
размышлением, мне же чрезвычайно весело быть увлекаемым в новое
пространство жизни.