Онтологические прогулки

Русская философия

Совершенная математика 6

В предыдущих размышлениях было установлено, что началом математики
является фиксация и удерживание восприятия единичного предмета.

Если фиксация рассматривается как факт целостности, то это предмет
философии, если как факт восприятия, то это предмет метаматематики,
если как факт восприятия единичного предмета, то это предмет теоретической
математики, и, наконец, как факт единичного предмета, то это предмет
практической математики.

Каждая из перечисленных дисциплин вполне самостоятельна, так как
опирается не на другую дисциплину, а на модус, или тип рассмотрения,
поэтому существуют четыре дисциплины (в данном случае), а не четыре
типа фиксации восприятия и, соответственно, не четыре типа восприятия
и т.д.

Вот этого совершенно не понимают историки философии, любые попытки
с их помощью разобраться в возникновении и жизни философии совершенно
бесплодны, так как не имея соответствующей культуры философствования
и намерения мышления (у историков философии его нет, так как они
намереваются не мыслить, а исследовать историю философии, а это
совершенно разные намерения), невозможно понимать философов, особенно
античных.

Бедного Платона историки философии превратили в плоского идеалиста,
Демокрита – в примитивного материалиста, а Аристотеля – в бухгалтера
от философии; например, сегодня я просмотрел «Парменида» Платона
и комментарии к нему, где единственной полезной информацией оказались
сведения о родственных связях, годах жизни и пр..

Информация же, которая призвана разъяснить, о чём же, собственно,
идёт речь в диалоге, настолько нелепа и настолько узнаваема как
философия в своей нелепости, что простой читатель скорее будет
доверять ей, чем тому, что он чувствует сам или тому, что предложу
ему я, для обычного человека чем нелепее, тем спокойней, так сказать,
«правильней», потому что в его представлении философы – это чудаки,
странные люди, занимающиеся странными вещами.

Поэтому он охотно поверит какому-нибудь Лосеву или Тахо-Годи в
том, что у Платона даны пять типов «единого», три типа «бытия»
и ещё что-нибудь в этом роде, что говорить о студентах университетов,
которые вообще люди подневольные, что спрашивают, что надо знать
и отвечать, то и философия; так складывается представление о философии:
обыденно, по житейски, сначала в рабочем кабинете какого-нибудь
профессора, потом на кафедре, где он работает, потом в учебнике,
написанном под его редакцией.

Именно так, буднично появляется история философии, которая препарирует
трупы в поисках ответов на вопрос: а чем же, собственно, занимались
философы, и всегда находит свои ответы там, где уже нет никакой
жизни. Не читайте комментариев, лучше ничего не понять, читая
диалог, но при этом не понять самому, чем довериться в такой важной
вещи, как понимание, какому-то дяде; опыт собственного непонимания
гораздо полезнее для человека, чем опыт чужого понимания, проверить
чужое понимание можно только своим собственным, а если его нет,
то это будет не проверка, а слепое доверие, так что, доверяясь
званию профессора или кожаному переплёту напечатанного текста,
вы не доверяете себе и, следовательно, ничего живого не испытали,
то есть вы мертвы, а тот, кто не понял и остался со своим непониманием,
жив именно своим непониманием.

У Платона, конечно, нет никаких пяти типов «единого» и пр., он
же не сумасшедший, он размышлял, оттачивая саму способность к
размышлению, о чём есть прямое указание в диалоге, и то, над чем
он размышлял, то есть размышлял, одновременно огранивая предмет
размышления; некая способность человека появляется не отдельно
от своего предмета применения, а вместе с ним, и, в свою очередь,
предмет появляется вместе со способностью.

Да и что это за «единое», если его пять типов! Единое есть единое;
тот, кто вам с умным видом говорит, что единое может быть нескольких
типов, тот разрушает ваше мышление, саму возможность мыслить.
Вы же не воспринимаете свою единственную жену как жену пяти типов
(если у неё, конечно, нет этих самых пяти типов, один их которых
– вы сами, это шутка, не подумайте, что ваша жена – единое).

Упражнение в размышлении – вот основное содержание диалога Платона,
а не вещание готовых истин; всё это имеет непосредственное отношение
к теме данных размышлений, так как именно на понимании античной
философии и науки лучше всего проверять и развивать собственное
понимание, так как начало мышления современного человека – в античности.

То есть возможность различного рассмотрения факта фиксации единичного
предмета не означает, конечно, что существуют четыре типа фиксации,
в философии (но где философия?, её давно съели на завтрак профессора)
это называется объективацией или натурализацией, которой не страдал
Платон, так как был философом, но явно страдают его комментаторы,
которые не могут определить, о чём именно в данный момент идёт
речь; например, если речь идёт о едином как существующем, то Платон
рассматривает предметную направленность размышления (в нашем случае
– рассмотрение фиксации как единичного предмета), если о едином
как бытии – то размышление о целостности и т.д.

Здесь можно отметить одну особенность мышления, а именно: чувство
соразмерности простоты и сложности, ведь достаточно просто понять,
что нечто можно рассматривать различно без того, чтобы множить
это нечто, но при этом одновременно удерживать это нечто как целостность,
то есть не натурализовывать само рассмотрение (а это довольно
сложно, так как требует опыта медитации); на самом деле историки
философии не множат единое, а множат, натурализуют именно само
рассмотрение, что в результате даёт такое нелепое понимание как
единое четырёх типов.

О размышлении над целостностью человека как единичного существования,
или единого (одного) достаточно в предыдущих размышлениях, поэтому
здесь я буду краток. Существенно здесь то, что целостность единого
это не его тип, а тип его рассмотрения, то есть особый тип мышления,
который называется философией, или математикой в древнем смысле,
но при этом необходимо очень чётко понимать, что этот тип рассмотрения
(философия) не порождает никакого особого типа единого, не умножает
единого.

Идём дальше. Фиксация и удерживание восприятия единичного предмета
как факт восприятия направляет внимание исследования на то, что
восприятие имеет по факту, то есть уже случившись, некую форму,
в данном случае – форму топологического, или континуального восприятия;
то есть факт восприятия порождает континуум, в котором нечто воспринимается
кем-то.

Соответственно, метаматематика имеет своим предметом не только
и даже не столько то, что воспринимается, но прежде всего то,
как это нечто воспринимается. То есть для метаматематики решающее
значение имеют принципы формирования континуума математического
существования, или просто – математического континуума, например,
эти принципы различны в континууме Декарта и Лобачевского.

Следующим модусом рассмотрения является теоретическая математика,
которая исследует тип предметов, возможных в данном континууме,
а также взаимоотношения возможных в данном типе континуума предметов.

И, наконец, предметом практической математики являются взаимоотношения
предметов наличного континуума; например, наличный континуум математических
предметов античности во многом отличался от такового нового времени
и особенно – современного.

Я вижу, что матрица диалога Платона «работает» в том, каким образом
строится это размышление: мне самому не очень нравится схематичность
в построении размышления и вообще действия, но поупражняться в
этом иногда не вредно. Поэтому, пока мне это не надоест или пока
само размышление не изменит свою матрицу, я буду суховат и упорядочен,
правда , в отличие от Парменида, я каждый раз буду точно определять
тот модус, в котором происходит в данный момент размышление, тем
самым я не буду водить за нос читателя, как это делает Платон,
не обозначая изменения в позиции размышления, что позволяет ему
с лёгкостью дурачить не только тех, кто его читал и слушал при
жизни, но и тех, кто сталкивается с ним после его смерти.

Не трудно запутать читателя и написать мудрёный текст, время от
время меняя модус размышления, но мне это не интересно, мне интересно
само разворачивающееся размышление, которое безжалостно к любым
«личным» особенностям размышляющего человека, но которое только
и может его оживить тем, что не оставит в нём ничего лишнего,
кроме движения самого размышления.

Философию здесь опустим, ограничившись указанием на то, что для
всех типов математики – магической, современной (теоретической
и практической) и совершенной, исходной точкой является фиксация
и удерживание восприятия единичного предмета; именно это позволяет
рассматривать каждый из типов математики как самостоятельный тип
одного вида, как особый модус некоторой целостности. Особенно
наглядно это будет видно при рассмотрении совершенной математики,
так как её характеризует разворот внимания от предметности к целостности.

Теперь обратимся к метаматематике, то есть к факту восприятия,
задающего математический континуум. Ко времени античности уже
сформировался человек современного типа, человек-я, который начал
освоение мира и себя через предметное внимание, превращая феномен
я как феномен целостности в квазифеномен «я», полагающий предметный
тип существования как единственный актуальный для человека тип
жизни.

Однако доминирование квазифеномена «я» никак не отменяет целостности
человека и только в соответствии с ней становится возможен факт
восприятия и, следовательно, определение математического континуума.
Именно целостность человека задаёт форму восприятия, которую и
пытается освоить человек – «я»; при этом он совершенно не представляет
себе, что осваивает то, что им самим (как целостностью) порождено.

Вообще, если бы восприятие человека не имело отношения к его целостности,
то есть к стихии творения, то оно бы меня совершенно не интересовало:
следовать за тем, в чём я не могу принимать участие, или, что
то же самое – в чём я не могу быть живым и что я должен воспринимать
как данное каким бы то ни было образом без меня, и что, следовательно,
превращает меня в игрушку неких трансцендентных мне сил, так вот,
следовать за этим для меня равносильно тому, чтобы быть По-видимости
живым, псевдоживым.

Представление же о том, что бог меня не обманывает и всё, что
он мне показывает, является истинным (как у Декарта), никак не
может изменить моего отношения: мне не интересно данное, точнее,
мне не интересен человек, который может только с благодарностью,
смирением принимать или, наоборот, с ненавистью отвергать то,
что дано без него.

Именно обращённость целостности человека к стихии творения, собственно
жизни является основанием возможности моего намеренного участия
в формировании самого себя. И историю математики я рассматриваю
как проявление такого участия человека в собственном формировании,
как постепенное освоение своей собственной природы, освоение,
которое подошло к пониманию того, что человек уже не только и
не столько должен осваивать себя и мир как нечто данное, сколько
может начать задавать само это данное, которое ему же придётся
и осваивать.

Таким образом здесь необходимо определить те действия человека,
которые привели к тому, что его форма восприятия породила определённый
математический континуум, который он сам же потом – как «я», осваивал.
Это уже не игрушки истории философии, подсчитывающей количество
значений некоего термина в сохранившихся текстах некоего философа,
это реальная, настоящая история мышления человека, о которой он
пока ещё ничего не знал, но здесь и сейчас начинает узнавать.

Поэтому обратимся к упомянутому диалогу Платона, но не для того,
чтобы анализировать, каким именно образом он размышляет о одном
и двух и пр., а для того, чтобы определить, какой математический
континуум формирует его размышления; можно было бы прибегнуть
и к любому другому античному источнику, просто сейчас у меня под
рукой оказался Платон.

Даже беглый просмотр диалога показывает, что размышление в нём
происходит без постоянного отслеживания той позиции, в которой
находится размышляющий, если пользоваться «классической» терминологией
философии, то размышление осуществляется нерефлексивно, а только
за счёт соотнесения значений терминов; забавно, но вполне характерно,
что историки философии этого не замечают, для них философия –
это всегда действия некоторой постоянной единицы – философа, которая
воспринимает другую постоянную единицу – мир, следовательно, изменения
происходят не в философе и не в мире, а в восприятии, познании,
которое становится самым уязвимым элементом взаимоотношения человека
и мира.

Я был не совсем прав, когда указывал, что Платон дурачил слушателя
и читателя тем, что не указывал изменения в той позиции, в которой
он размышляет; нет, он сам её не отслеживал, ориентируясь исключительно
по соотношению значений рассматриваемых понятий; соответственно,
без отслеживания позиции размышление действительно становится
крайне затруднительным, требующим большого искусства и усилий,
занятием.

В Новое время задачу размышлений облегчило открытие осознания
как фиксации позиции размышляющего, одновременно это «освободило»
размышление от привязанности к соотношению значений терминов и
позволило рассматривать их как самих по себе значений и даже сущностей;
вместе с освобождающим и развивающим эффектом это привело и к
абсолютизации некоторых понятий, постулировании их как «самосуществующих»,
например, понятие бога в философии было абсолютизировано и, соответственно,
трансцендировано за пределы человеческих возможностей.

Теперь становится понятным, почему так быстро развивалась практическая
математика в отличии от теоретической: быстро развивались те части
математики, которые для своего осуществления не требовали контроля
рефлексии, в теоретическом же мышлении далеко продвинуться, не
отслеживая позицию размышления, невозможно. Соответственно, накопив
только к Новому времени достаточный опыт направленного внимания
на необходимые условия мышления, человек смог сформулировать и
принципы контроля как собственно философского, так и теоретического
мышления вообще.

Интересно, как сама собой складывается картина, которая позволяет
рассматривать историю философии и математики не только как историю
собственно культуры (а не следствие хозяйственной деятельности),
но и, что намного важнее для меня, как одну из сторон действительной
истории становления современного человека.

Размышление показывает, что особенностью античного человека была
неразвитость «я»; при развитом предметном внимании и намерении
на единство с сущим эта неразвитость «я» приводила к формированию
предметного континуума восприятия! То есть само размышление показало
мне, что не феномен «я» является причиной опредмечивания современного
человека, начиная уже с античности, а именно неразвитость этого
феномена, отсутствие достаточного опыта освоения себя как «я».

Теперь я начинаю лучше понимать и то, что восприятие магического
человека не определялось предметным вниманием, а содержало в качестве
формирующих его особые, собственно магические матрицы. Остатки
этих матриц можно наблюдать у античных и средневековых людей,
практически вплоть до нового времени, даже в научной среде, достаточно
вспомнить уже упомянутое представление о дифференциальном исчислении
как связанном с духами (во времена Декарта). Можно вспомнить и
более современную «волю электрона» у физиков, здесь ситуация более
сложная, но намёк есть, хотя не такой очевидный.

Здесь также можно заметить, что развитие теоретической математики
продвигалось в зависимости от того, насколько ослабевали магические
матрицы восприятия; только, конечно, при этом нельзя путать, точнее,
отождествлять некоторый ренессанс магического мироощущения в человеке
спасения (религиозном человеке), который населял мир предметно
живыми существами – ангелами, демонами, мёртвыми душами и пр.,
и собственно магическое восприятие, которое не характеризуется
предметностью.

Как видите, размышление сосредотачивается на том, что существенно
в исследуемом предмете, размышление, собственно, формирует и исследует
формируемое одновременно, что и есть философия, то есть понимание
формирования современного человека показывает как формирование
философии и математики (в древнем смысле знания), в результате
чего они получают действительные основания для идентификации.

Философия и математика не исследуют нечто внеположенное человеку,
в том числе и самого человека как внеположенного, а одновременно
и формируют человека, и исследуют его – вот в чём новизна развиваемого
здесь понимания: совершенная философия ориентирована не на то,
что дано, а на то, чтобы определять то, что станет данным, то
есть совершенная (русская) философия ориентирована на формирование
самого человека вплоть до формирования матриц восприятия как априорных
форм, например, через формирование матриц пространства и времени
формировать континуум восприятия и действия человека.

Только с одним существенным замечанием – формировать доопытные
матрицы, то есть то, что потом станет условиями реального опыта
человека – прекрасный и захватывающий вызов! Но не буду же я после
50 лет жизни начинать заниматься отдельными аспектами ранних представлений
какого-то известного или не очень философа, мне не интересно,
что сказал Деррида по поводу фразы Сартра о тезисе Гуссерля, который
вспоминая Канта…. и т.д.

Добавлю очевидное (для меня, конечно, так как вряд ли возможно
с первого захода представить себе грандиозность замысла) – то,
что возможно в рамках наличного предметного внимания меня практически
не интересует, например, открывающиеся возможности генетиков по
изменению генома человека для получения человека с большей жароустойчивостью
или, наоборот, хладоустойчивостью, или способностью обходиться
меньшим количеством содержания кислорода в воздухе и пр.

Забегая вперёд (несмотря на то, что я одновременно формирую и
осваиваю это размышление, то есть делаю это впервые, здесь и сейчас,
не предполагая, как будет разворачиваться понимание, я накопил
некоторый опыт предвидения возможных последствий), могу предположить,
что совершенному человеку будет необходимо восстановить – в соответствии
со своей собственной природой – опыт и первобытного, и магического
человека, но как свой индивидуальный опыт.

Совершенство означает полноту и целостность всей истории вселенной
в человеке, то есть актуальное формирование и освоение человеком
самого себя как микрокосмоса, единичного космоса, атома, в котором
во всей своей полноте представлена вся вселенная; вот это достойная
задача для человека.