Онтологические прогулки

Продолжим знакомиться с Ньютоном; рассмотрим элементы его
математики: силу, пространство, время, место, движение.

«Все явления природы обусловливаются некоторыми силами», поэтому
истинная наука или «рациональная механика есть учение о
движениях, производимых силами, и о силах, требуемых для
производства движений».

От магической цивилизации современный человек унаследовал
представление о силе как проявлении, действии личного существа; в
полном соответствии с этим представлением с такими силами, то
есть личностями, можно взаимодействовать только по законам
личного общения, или магии.

Античность и средние века – реальным опытом жизни – трансформировали
это магическое наследие в представление о безличной силе, с
которой возможно взаимодействие на основе понимания
принципов её действия.

Магическая личная сила– самодействущая каждый раз по новому и
поэтому непредсказуема, как обратная невидимая сторона домино
Лефевра.

Безличная сила также самодействующая, но – как установленная навечно
богом – становится в силу этого предсказуемой, как только
удаётся определить принципы её действия. То есть в личной
силе принцип её действия каждый раз устанавливается в самом
этом действии, это и называется личностью, или на древнем языке
– богом, в безличной же силе действие проявляется каждый
раз по одним и тем же, «врождённым», как говорили Ньютон и
Декарт, принципам.

Трансцендировав личность (самодействие) в бога, Средневековье лишило
наличное самодейственности, действительной активности
настолько, что всё, установленное богом, превратилось в
абсолютное, неизменное, вечное, истинное, «математическое» (Ньютон),
если, конечно,и математику также понимать как установление,
а наличное – в относительное, кажущееся, неустойчивое и пр.

Эти определения абсолютности также относятся к другим элементам
учения Ньютона: – телу, которое из личности (в магии)
превратилось в безжизненный предмет, мёртвую материю; – пространству,
ставшему абсолютным неизменным вместилищем; – времени,
теперь уже абсолютной длительности; – движению как перемещению
тела.

То есть сила – врождённая, установленная раз и навсегда, вечная,
проявляющаяся в действии сущность, и т.д.

Понятия силы, пространства, времени, движения и пр. описывают
абсолютный математический мир установленных богом сущностей, мир,
который «совершенно невозможно ни видеть, ни как-нибудь
иначе различить при помощи наших чувств.»

Законы и элементы абсолютного мира установлены богом, поэтому
непреложны, вечны, неизменны и пр. Видимые же процессы, изменения,
взаимодействия тел и пр. являются кажущимися,
относительными, обыденными, временными, непостоянными и, что самое
главное, никак не влияющими на природу абсолютного, потому, что
относительное не имеет в себе основание собственного бытия и
поэтому не может влиять на него.

«Бог не испытывает воздействия от движущихся тел, движущиеся тела не
испытывают сопротивления от вездесущия божия» и пр.

То есть знаменитые законы (аксиомы) движения тел, сформулированные
Ньютоном, вообще не имеют никакого отношения к природе и,
соответственно, физике!

Забавно наблюдать, как современные комментаторы и физики наделяют
Ньютона современными, то есть своими собственными,
представлениями, а именно: они полагают, что Ньютон занимался физикой,
называя её натуральной философией, что совершенно
неприемлемо для Ньютона, который неоднократно и очень чётко разделял
свои математические начала натуральной философии как
«исследование математических соотношений истинных сил» и физику как
исследование «отношения сил и их обыденных мер».

Физика для Ньютона – исследование относительного, кажущегося,
сопоставление выводов натуральной философии с «совершающимися
явлениями».

Но не это интересно мне, а то, что непонимание современными физиками
Ньютона имеет своей причиной непонимание ими самих себя.
Занимаясь по существу одним, или атомом как единичным
событием, то есть тем, что не может быть разделено, современные
физики до сих пор пытаются – по методу Ньютона – отличить в этом
опыте существенное, объективное от несущественного,
случайного.

То есть современные физики только поменяли терминологию, но не
принцип: абсолютное и неизменное называется теперь объективным,
научным, закономерным, а относительное, кажущееся –
вероятностным, случайным.

Как всегда, освоение опаздывает от формирования, искажая целостность
научного опыта: Эйнштейну хочется тотальной объективности,
кто-то настаивает на вероятности всего, но и те, и другие
фрагментируют целостность опыта.

Об этом ещё рано, пока же выяснилось, что Ньютона, как настоящего
учёного, алхимика, теолога интересует не относительное и
кажущееся…тут мне вспоминается описание Декартом воска как
«слишком изменчивого»…, а абсолютное и неизменное, в чём бы оно не
выражалось: в движении тел, в свойствах веществ или порывах
души.

Снова возвращаюсь к вопросу: достиг ли Ньютон абсолютного? Нашел ли
он абсолютное движение, философский камень и святость души?
История не знает Ньютона как личность, она помнит лишь имя с
прикреплённым к нему описанием пригодившихся формул.

Ничего не зная о его алхимических опытах, могу предположить, что он
полагал, или даже постулировал, достижимость получения
абсолютного (чистого) вещества, так же, как в математике он
постулировал достижение предела (предельного отношения), а в
богословии – обретение святости.

Здесь я не занимаюсь самим Ньютоном как целостным человеком, меня
интересует поступь совершенного мышления, уже начинающего
потряхивать человечество; единственное, что я могу здесь
добавить, это то, что, скорее всего, именно достижение святости
было наиболее занимающим Ньютона стремлением, так как к успехам
человека в исследовании относительного (на современном
языке – научном познании природы) он относился достаточно
прохладно, указывая, что «гипотез я не измышляю», довольствуясь
только тем, что удалось выяснить.

В завершении рассмотрения Ньютона стоит обратиться ещё к одной теме,
которая имела довольно долго важное значение в науке – к
теме эфира, который – после античности – заменил пустоту,
окружающую атом как целостность.

То есть в предметном мышлении, рассудке неизбежно возникает
проблема: каким образом тела взаимодействуют, если они отделены друг
от друга барьером своей отдельности, то есть пространство
взаимодействия должно быть заполнено тем, что «обеспечивает»
саму возможность взаимодействия, передавая действие одного
тела на другое как при непосредственном их контакте, так и на
расстоянии.

Именно поэтому Ньютон пишет о «некотором тончайшем эфире,
проникающем все сплошные тела и в них содержащемся, коего силами и
действиями частицы тел притягиваются, сцепляются, свет
испускается, отражается, преломляется, возбуждается всякое
чувствование, заставляющее животных двигаться по желанию, передаваясь
именно колебаниями этого эфира».

Пока только наметим эту тему, она, скорее всего, всплывёт в более
актуальном контексте, и обратимся – теперь уже с наросшим
пониманием начала нового времени – к бомбе Декарта.

И тут, в момент печатания слова «бомба» размышление наполняет меня
пониманием – простым, очевидным, обезоруживающим, не
требующим никаких ухищрений, выдумок, гипотез, многознания, особого
склада ума и пр.

«Бомбой», «взрывающей» какую-либо культурную форму (матрицу)
является …её полное выполнение! Просто и совершенно.

Мамардашвили был очень близок к этой простоте, но всё же не смог
отказаться от любимых образов философов, делающих каждый
следующий шаг человечества, разумеется, шаг вперёд, в
неизвестность, в другое, возможное, что станет потом законом, – красиво,
но «слишком красиво».

Его мучил вопрос, почему российская история производит такое
муторное впечатление своей бесконечной, бесплодной, жестокой
повторяемостью; он неоднократно замечал, что русские (прежде всего
как культурный тип, а не национальность) «не извлекают
опыта из истории, всё время попадая в одну и ту же ситуацию»;
понятно, в отличие от худо-бедно, но всё же извлекающего этот
опыт запада.

Теперь можно ответить на этот действительно достаточно мучительный
вопрос: полуторотысячелетняя российская история действительно
показывает живучесть одной общественной матрицы, которую не
смогли изменить ни смены династий, ни революции, ни войны,
ни перестройки, ни даже всемогущее время потому и только
потому, что – до сих пор не выполнена эта общественная форма.

То есть дело не в том, что русские не умеют извлекать опыт, дело в
том, что самого этого опыта нет, нет его полного выполнения!

Невыполненная, ненаполненная, непережитая форма останется
формирующей матрицей до тех пор, пока не будет полностью выполнена.

Именно и только полное выполнение любого, в том числе и
общественного, государственного, гражданского, личного и пр., опыта
трансформирует, изменяет саму форму; то есть мы, русские, до сих
пор не пережили, не выполнили установившуюся в середине
первого тысячелетия нашей эры в протороссии общественную (в
самом широком, но определённом смысле) форму. Но об этом при
рассмотрении общественной истории современного человека.

Пока вернёмся к Декарту: Декарт, как и Ньютон, не хочет изменить
мир, он намерен ценой своей жизни выполнить то, что является,
как сейчас говорят, духом его времени.

Смотрите, Декарт прятался, скрывался за маской, путешествовал и пр.
не для того, как думал Мамардашвили, чтобы уйти из-под
влияния заковывающих общественных традиций, законов,
представлений, а как раз для их прояснения, для очищения духа своего
времени, а не некоего будущего, не для того, чтобы стать кем-то
– другим – в усилии, а для того, чтобы остаться именно
собой, или стать собой!

Само намерение Декарта, и это отчётливо читается во всех его
рукописях, было направлено именно на освоение себя, своего времени,
своей культуры, своего бога, а не подсунутого кем-то
представления о себе, времени, боге.

Только так и делается история – полным выполнением себя – такого,
какой ты уже есть. При этом надо очень чётко понимать, что
полностью выполнить можно только наличное, очищенное от
наслоений, но наличное: только полная любовь к своим родителям
(выполнение себя ребёнком) делает тебя взрослым, только полная
любовь к своим детям делает тебя отцом, только полная любовь
к своим подданным (выполнение себя старшим) делает тебя
правителем и т.д.

Так что Декарт и Ньютон не новаторы, не революционеры, а именно и
только – люди своего времени, те, кто смог его (это время)
наполнить своей жизнью и тем самым сделать его другим; это
люди, которые живут как есть, а не как будто; например,
славянофил (в любой его форме) живёт как будто, потому что устремлён
в прошлое, революционер и коммунист живёт как будто, потому
что устремлён в будущее, тот, кто ищет национальную идею,
живёт как будто, потому что живёт совсем другим, и т.д.

Так что жить самим собой, своим временем – так, как жили первые
античные мыслители, в жалких лачугах которых жили их боги, как
жил Декарт, нашедший себя у горящего очага на перекрёстке
европейских дорог, как жил Ньютон, смешивая вещества в поисках
философской материи и ночами переписывая библию, как жил
Хармс, содрогаясь сырой соломой своей души; – это и значит
делать историю.

Дух дышит, где хочет, но, поскольку дышать можно только тем, что
есть, живым его дыхание станет только тогда, когда полностью
наполнится существующим.

Не «я мыслю, я существую», не законы движения тел, не
дифференциальное исчисление, не паровая машина, не французская революция
изменили историю и положили начало современности, а полнота
переживания, полное выполнение себя всеми, кто жил, сделали
нас такими, какие мы есть, но какими мы ещё только должны
стать, потому что такими мы ещё себя не знаем.

Совершенство, как царство божие, внутри нас, мы уже спасены от
поисков лучшей и, следовательно, какой-то другой жизни тем, что
распято в нас соединением всего в одном, тем, что уже
свершилось и поэтому не требует стремления вовне, совершенство –
это и есть мы.

Полное выполнение себя мыслящим делает Декарта и Ньютона теми, кто
этим выполнением себя формирует нас уже другими. При этом
Декарт и Ньютон выполнили матрицы именно своего времени –
матрицы «человека спасения», то есть человека, целостность
которого воспринимается и переживается им в отчуждённой и
превращённой форме.

Декарт и Ньютон полностью реализовались как верующие, поэтому мы
стали неверующими.

Декарт и Ньютон полностью помыслили трансцендентность бога, поэтому
мы избавлены от трансцендентности.

Декарт и Ньютон полностью исследовали абсолютное и вечное, поэтому
мы ориентируемся на относительное и изменчивое, и т.д.

При этом очевидно, что они не дискредитировали и не разочаровались в
основаниях мировоззрения своего времени, наоборот, именно
они действительно наполнили это мировосприятие всей возможной
для него жизнью.

Формулы, конечно, имеют некоторое значение, но посмотрите: Демокрит
оставил несколько десятков книг с совершенными формулами;
или, наоборот, один из историков в телепередаче о русских
тайнах говорил о гениальности Сталина, который обратился к
народу со словами, разбудившими архетипы русского человека:
отчизну, семью и пр., после чего исход войны был предрешен.

Может ли слово философа, самое гениальное, и слово тирана, самое
благородное, изменить историю или оживить народ?

Можно ли самым мудрым установлением, постановлением ввести
государство или христианство как живое государство и церковь?

Государственная жизнь так и осталась вне жизни русского народа,
впрочем, как и христианство. То, каким образом русские оживляли
и оживляют государство и христианство, имеет своё основание
в гораздо более древних и мощных формах, чем самодержавие
или федерация, чем апостольская церковь и учение о Святой
Троице.

И пока это древнее и мощное не будет полностью выполнено – у русских
не будет ни государства, ни христианства.

Полностью же выполнить то, чем живёт русский, невозможно, потому что
это сама жизнь как всепорождающая в момент и всесокрушающая
в этот же момент стихия.

Восток именно потому так традиционен, что его матрицы формирования
устойчивы; как старший сын он наследует Поднебесную.

Запад именно потому так стремительно трансформируется, что его
матрицы предметны и быстро изживаются; как средний сын он
вынужден покидать родной дом в поисках нового.

Русский (срединный) живёт самими всполохами жизни; как младший сын
он вообще не имеет на земле удела, останется ли он со
старшим, или уйдёт со средним братом.

Русский живёт самой жизнью и памятью о ней. Как птенец Лори
Андерсен, который хоронит умершего отца в единственном, что у него
осталось посреди океана вод, – в своей памяти; русский здесь
– на земле – ничего не имеет, кроме памяти о живом, или
живой памяти, которую он не может до сих пор бросить в океан.

Упомянутый историк не заметил очевидного – русскому здесь нечего
защищать, у него здесь ничего нет; русскому не знакома матрица
собственности – ни общинной, ни общественной, ни частной,
поэтому отчизна, которую он защищает, живёт только в его
памяти, в нём самом, это не русская земля, иначе он не дал бы её
разорять не только иноземным Наполеону и Гитлеру, но и
местным – вчерашним и сегодняшним – наполеонам и гитлерам.

Декарт, хотя и умер на чужбине, обрёл именно то, что так настойчиво
искал – себя в боге, и тем самым выполнил положенное самому
себе и собой назначение: «кем тебе велено быть перед богом,
средь людей занимать положение какое, это познай».

Античное «познай самого себя» теперь, в конце средневековья и в
начале нового времени, означает – «познай себя перед богом и
людьми».

Таким образом, полностью выполняя (средневековую) форму, Декарт
завершает целую эпоху в формировании современного человека –
эпоху «человека спасения».

Новое время начинается тогда, когда на максимуме индивидуумом
выполнено время средневековое, теперь уже ветхое, изношенное,
дырявое.

Но новое время начинается, как благодать, тихо и незаметно, и уже
новый человек начинает строить пирамиды, пытаясь удержать,
протянуть, сохранить, то есть похоронить выполненное,
исполненное, реализованное.

Словно чувствуя необратимость утраты живого бога, потери излучающей
успокаивающей свет трансцендентности, Спиноза вкладывает
уточняющие смыслы в уже пустые, потому что уже выполненные,
слова Декарта.

Новый, современный человек не только не видит, но и не может видеть
свою новую природу как есть, ему придётся вновь и вновь
читать и перечитывать великую книгу жизни, примеряя её к себе и
себя к ней, и в этой примерке обретая себя и мир.

На примере Канта я рассмотрю именно такого человека, то есть
человека, который только-только начинает себя осваивать. Потом я
планирую рассмотреть человека новейшего времени, то есть
нового человека, уже знающего себя новым, но вот вопрос:
реализовал ли он себя, выполнил ли он свою матрицу, которую Кант
определил как «я сам»? И не обветшала ли и эта матрица, и не
проглядывают ли через её дыры контуры того, каким теперь быть
человеку?