Онтологические прогулки

Пока совершенное мышление рассматривается мною только в той его
форме, в которой оно проявилось и проявляется в западном типе
индоевропейской цивилизации.

Однако исследование истории только западного мышления не позволяет
получить полное понимание истории совершенства и,
соответственно, не позволяет эту историю продолжить, так как западное
мышление представляет собой лишь один из трёх типов мышления
всей современной цивилизации.

Для полноты понимания, без которой, как мы видим на примере Декарта
и Ньютона, невозможно выполнение, реализация культурных
матриц, необходимо рассмотреть историю мышления двух других
типов современной цивилизации – восточного и срединного
(славянского, или русского).

Та форма, которую принимает мышление в западном типе современной
цивилизации, конечно, не является единственной, так как каждый
тип имеет соответствующий ему модус мышления.

То есть западный тип мышления – категориально-языковый, понятийный,
или просто модус знания, представляет собой лишь один из,
как минимум, трёх модусов.

Восток развивает не знаниевый, а медитативный аспект мышления, его
созерцательный характер.

Нетрудно заметить, с одной стороны, противоположную направленность
этих двух модусов мышления: если восток ориентирован на
отслеживание (со-зерцание) проявленности мира в человеке, то
запад ориентирован на отслеживание (со-знание) проявленности
человека в мире; с другой стороны, их сходство заключается в
том, что и восток, и запад сосредоточены на способности
человека: восток живёт со-зерцанием, то есть способностью
«отзеркаливать» мир, в соответствии с чем основной задачей мышления
становится очищение восприятия и удерживание воспринятого
(собственно медитация) как проявившегося бытия.

Понятно, что на востоке категориальность (понятийность) мышления
играла и играет второстепенную роль, так как основной акцент
сделан на технике достижения и удерживания целостных
состояний. Всё это будет рассмотрено в исследовании совершенства
востока.

Запад живёт со-знанием, точнее, вниманием, направленным на контроль
и координацию действия человека; то есть внимание и востока,
и запада ориентируется на действие человека: в первом
случае (восток) – на со-зерцании проявленного, во втором (запад)
– на со-знании проявляющегося; ориентация именно на действие
человека, неважно, направлено ли оно на достижение пустоты
восприятия для более полного и чистого проявления мира, или
на полноту и чистоту самого действия человека.

Срединный (русский) модус мышления отличается от восточного и
западного прежде всего тем, что не связан с индивидуальностью
человека как доминирующим принципом направленности внимания.

Срединный (русский) человек не ориентирован на проявленный в
бездействии человека мир так же, как и на мир, проявляемый
действием человека; русский вообще не индивидуален, не индивиден, у
него нет намерения, выражаясь термином Мамардашвили,
«собирать себя», становиться «собранным субъектом», действующим или
бездействующим.

Однако без-индивидуальность русского не означает без-субъектность,
просто он как субъект, индивид не единичен, а многообразен,
то есть находится в другом типе единства, чем западный и
восточный человек.

Русский не связан с проявленностью чего бы то ни было – мира и
человека, в соответствии с чем его модус мышления ориентирован на
целостность другого рода, то есть русский мыслит не
координированностью действия (пустого или полного – всё равно) в
целостности сущего, а самой координированностью сущего, то
есть самой жизнью.

То есть иначе: поскольку мышление – это скоординированность субъекта
как целостности (независимо от типа), то русский мыслит
тем, что является единством совокупности – самой жизнью,
которая, собственно, и является единственным координатором любой
целостности, например, любого со-бытия.

Именно поэтому срединное (русское) не поддаётся никаким
определениям, представлениям, классификациям, ни категориальным, ни
медитативным.

Но это совершенно не означает, что особенности русского типа
современной цивилизации невозможно мыслить, отнюдь, и даже
наоборот, без понимания принципов координации любой целостности как
живого целого – сегодня – невозможно никакое понимание
вообще, в том числе – научное, методологическое, философское.

Так что завершать рассмотрение всей истории совершенного мышления
будет именно исследование русского типа, то есть мышление
жизни, или живое мышление, которое позволит, наконец, преодолеть
отчуждение человека от себя и мира, и тем самым
сформировать совершенного человека.

Заметьте, именно сформировать, а не освоить, так как полное
понимание является одновременно последним, завершающим и решающим
условием формирования, похоже, что для совершенного человека
именно понимание, как полнота его жизни, является и первым
именно его – совершенного человека – действием; но об этом
дальше.

Здесь ещё можно добавить, что было бы крайне легкомысленно
ограничиться только понятийным модусом мышления, или западным типом,
очевидно, что без задействования всех модусов совершенного
мышления невозможно достичь требуемой полноты целостности,
поэтому совершенный человек как тип формируется при условии
единства всех модусов мышления.

Пока вернёмся к Канту. Намереваясь дать основания для полной и
завершающей всё человеческое знание системы наук во главе с
трансцендентальной философией, Кант вполне средневековен; однако,
поскольку он – как человек Нового времени – не может не
ввести в разработку этой всеобъемлющей системы элементы,
которые ей принципиально чужды, так как представляют собой
элементы нового мышления.

То есть в основание своей вполне схоластической системы возможного
знания, которую можно будет только разворачивать во времени,
кстати, что и не преминул сделать Гегель, который обветшалую
систему категорий попытался оживить разбушевавшимся духом,
Кант полагает совершенно новые элементы, которые уже очень
скоро взорвут трансцендентализм изнутри и станут свободными
от лохмотьев старины элементами новейшей философии.

Одним из таких элементов является «акт спонтанности», то есть
понимание каждого проявления способности человека как «акта
спонтанности», акта самодействия. Это принципиальный момент (не из
учебников): акт спонтанности как проявление живого!

И, хотя Кант накладывает на эти акты формы как структурирующие
матрицы, например, априорные формы созерцания на акты восприятия,
само введение актов спонтанности в построение системы
показывает, что уникальность абсолютного действия (как
установленного богом), скрытого в смешении наличного, характерное для
средневековья, теперь становится обыденностью акта
спонтанности.

То есть теперь – в новое время – в сутолоке обычного судьба
божественного разворачивается в контролируемом наличном, она явлена,
воспринимаема и похожа на полицейского или пожарного,
человека в форме, дающей человеку правило восприятия и действия.

Теперь существенное, сущее надо не прозревать в мешанине
относительного, а непосредственно наблюдать как одетое в форму; теперь
задаёт тон шинель, у кого её нет, того и не существует, тот
не явлен как существующий; поэтому без шинели как без носа.

Стремление к вечной жизни средневекового человека сменяется
стремлением к личной жизни; теперь бог сжимает молот кузнеца и
скипетр самодержца как мышечная, а не трансцендентная сила,
заставляя человека (не забывайте – западного типа), независимо от
его знания, воспринимать свою жизнь как прямое проявление
божественного, как единственное абсолютное, как обречённое на
удачу и успех существование.

В наиболее чистом виде формирование человека нового времени
произошло в Новом свете: переживая себя единственным
самодействующим, то есть богом, каждый новый (то есть пришлый) американец
не мог не воспринимать себя во всём правым, независимо от
того, молится ли он в церкви, грабит банк, вешает индейца,
сажает кукурузу или пишет «Декларацию…».

Именно здесь, вдали от непрерывности истории Средиземноморья, новый
человек наиболее полно пре-бывает богом единичности, или
богом спонтанности.

«Критика чистого разума» читается как учебник для младших классов,
где разжёванный до легкоусвояемой кашицы материал подаётся в
строгом соответствии с трансцендентальной диетой; однако она
недолго будет пользоваться популярностью: акты спонтанности
неконтролируемы, какую форму на них не надень!

Акты спонтанности спонтанны, то есть разворачиваются только в
соответствии со своими внутренними законами, они фонтанируют
помимо любой трансцендентальности и любого эмпиризма, чем
озаботят впоследствии новейших философов.

Бог (человек) потому бог (человек), что не имеет внешних себе
законов своего проявления.

Бог (человек) потому бог (человек), что для него нет ничего вечного
и неизменного.

Бог (человек) потому бог (человек), что уже осуществлённое никак не
определяет его в новом акте спонтанности.

Бог (человек) потому бог (человек), что для него актуально только
то, что смогло «вместиться» в акт спонтанности.

Всё остальное – пустота.

И вот на этом – вулкане – Кант выстраивает систему возможного
будущего знания человечества; судьба всех систем одинакова: как
обновляющаяся кожа осыпается шелухой, системы быстро
претворяются в пыль, как только лишаются питания живой кровью.

Так что, друзья, не взращивайте в себе намерения системности,
структурности, подумайте, стоит ли обзаводиться понятийным
панцирем, который вам теперь придётся не только всё время таскать с
собой, что весьма утомительно, но и всё время защищать от
возможных повреждений, особенно от встреч с такими же
трудягами.

Ведь жизнь как спонтанность не сообразуется с тем, что там каждый из
нас построил в своей голове; философы очень похожи на
слуг-оруженосцев вечно развлекающегося беззаботного хозяина
(живого мышления): им приходится (по доброй воле, конечно) тащить
на себе весь тот хлам, который беспечный хозяин успел
нажить, но которым совершенно не желает себя отягощать.

Особенно забавно наблюдать общение таких бедолаг: по правилу рыбака
Фоменко они узнают друг друга издалека и ненавидят
наверняка, заблаговременно облачившись в бывшее хозяйское добро, с
важным видом расхаживают друг перед другом, демонстрируя свои
достоинства.

Вчера развлекался созерцанием общения двух таких философов: один
мундир строгого покроя (буду называть его «френч») экзаменовал
шинель с граффити (соответственно – «прикид»).

Я буду давать комментарий (в квадратных скобках), так как без него
не совсем понятно, что происходит на самом деле, буду слегка
приоткрывать тёмную сторону силы, чтобы у читателя была
более полная картина; подобно тому, как более полным знанием о
голливудской диве, разъезжающей по странам третьего мира с
благотворительной миссией и раздающей детям коробки с
подарками, будет знание о том, что она попалась на наркотиках и
таким образом отмазывается от тюрьмы; или как министры двух
стран, договорившись за закрытыми дверями о том, что один из них
будет покупать газ у другого, если тот будет покупать у
него сельхозпродукты (для чего тому надо разорить собственное
сельское хозяйство), на пресс-конференции объявляют о
достигнутой договорённости по взаимовыгодному сотрудничеству; или
как некая разбухшая от денег спортивная организация выводит
на футбольное поле детей или борется с расизмом, чтобы
отвлечь внимание людей от собственного ожирения; и т.д.

Френч: «Что вы думаете о русской философии?» [русская философия –
это визитная карточка, конёк-горбунок френча, так что каждый
попавшийся ему долго чешет затылок, как бы выкрутиться так,
чтобы не выглядеть банальным в ситуации, когда сказать особо
нечего, а надо, и не набить при этом оскомину]

Прикид: «…здесь предполагается понимание того, возможно ли такое
явление, как русская философия» [начинать всегда лучше со
сложного предложения, ещё лучше – чтобы части этого предложения
никак не стыковались друг с другом; после чего можно спокойно
оседлать своего собственного конька и рассуждать о
наболевшем – преподавании, деньгах, друзьях и пр.]

«…за это (существование как философа) денег не платят никогда,
напротив, самому необходимо тщательно потратиться, чтобы мочь
быть философом» [никогда Воробьянинов не протягивал руки! так
что Прикид протягивает руку не как философ, а как тот, кто
тянет свою лямку по маршруту «от нужды до скуки», то есть от
учебного плана до лекции, или, «говоря совсем просто», от
нужды в зарплате до её следующего скучного повторения,
заставляющего «тратиться так тщательно», что совсем невмоготу «мочь
быть философом»].

«…там, где преподают философию, не обязательно будут философы, зато
там, где её не преподают – их обязательно не будет. Такая
тесная связь между философами и университетами – дело
общемировое.» [итак, друзья, зададимся общемировым вопросом: если с
деревней всё понятно, то возможно ли появление философа в
посёлке городского типа? Тут мне вспоминается Спиркин, который
читал в университете введение в философию: он, как и
некогда Ломоносов, пришёл в столицу из глубинки, не пешком,
конечно, – другое время, он написал какому-то академику письмо в
стихах и с его ответом! заявился туда, где только и возможно
появление, или, как пишет Прикид, «зарождение, возрождение и
вырождение» философа – в столичный университет; вот ещё
вопрос: был ли Спиркин философом до своего прихода в
университет? где произошло зачатие философа в бренном, хотя и юном
теле? на административной границе именно московской области,
или области, где есть хоть какой-то институт с кафедрой
философии?]

«Я называю современным русским философом тех людей [то есть есть ещё
русские философы – не люди, например, собака или хомячок],
которые – независимо от того, какую позицию они занимают в
собственно философии, помогают делу философии как те, которые
заботятся о ней» [очень трогательно: я так и вижу, как весь
живой мир помогает нашему философу: яблони ради него
наливаются сочными плодами, хомячок гадит аккуратно, солнце
направляет свои лучи прямо в его родной город, что говорить о тех
людях, которые позаботились о деле философии: вот они,
современные русские философы, – Кант, как министр магии
наложивший запрет на «трансгрессию возможных границ опыта»,
Хайдеггер, так старательно протоптавший «мыслительный путь» нашему
нуждающемуся, по причине слабости ног, в заботе философу, а
также – Пруст, Кафка, Джойс, в текстах которых находит свой
вечно пропадающий язык Прикид; как же он обходится вне
библиотеки?]

[Позволив Прикиду полностью проявиться, «манифестировать» себя в
ответе на первый вопрос, Френч с этого момента легко
контролирует ситуацию, он уже понял, что никакой конкуренции для него
нет, поэтому можно и слегка покусаться]:

«Что такое русская философия в провинции?» [а как там у вас дела с
философией, вы знаете, что это такое, или просто рот
разеваете, когда рядом кто-нибудь значимый, сформировавшийся? Может,
у вас, не скажу свежие и новые, а хоть какие-нибудь идеи
есть?]

Прикид [напряжение в углах рта и сузившиеся глаза выдают тревогу,
раздражение и презрение]:

«Вопрос несколько [грубить очень хочется, но этот столичный слизняк
может пригодиться или навредить] непонятен. Я бы поостерёгся
давать какие-то сущностные характеристики… в столицах
больше возможностей для исследовательских чаяний [то есть столица
– моё чаяние], зато в провинции могут выдать тему [которая
и не снится вам, сытым котам, поскольку до философии вы «не
дотягиваете»] …в России провинция – концепт, под властью
которого находятся в первую очередь люди столичные» [кусаться
мы тоже умеем, и гордость у нас есть, так что давай дальше]

Френч [он вполне воспринял «отманифестированную онтологию», которая
фонтанирует из-под грубой шинели, и легко надавливает на
болевые точки]:

«Реформа институций?» [тонко и очень болезненно, настолько, что
оппонент проговаривает именно то, что его больше всего
раздражает]

Прикид: «сегодня нет ни одного учебного плана по философии, который
бы не позволял мыслить тому, кто этого желает» [то есть все
до единого учебные планы позволяют мыслить тому, кто этого
желает! Соответственно, чтобы в самой последней деревне на
краю света появился философ, надо выслать туда любой учебный
план по философии, и, если у кого-то там появится желание
мыслить, он станет философом, именно поэтому] «университет как
форма существования философии отомрёт вовсе – во всём мире»
[так что не раскатывай губы – отомрёшь как все, тля
столичная! Прикид настолько раздражен течением беседы, что начисто
позабыл, что пять минут назад говорил о том, что философы
рождаются только там, где преподаётся философия, но какое это
имеет значение, когда над тобой так измываются, любой
сорвётся]

[Получив удовлетворение от явного раздражения оппонента, Френч
совсем расслабился и дал тому немного воздуха]:

«Почему Ваша книга называется «Манифест онтологии»? Философия языка?
Толерантность разума?» [и прочая чепуха, теперь уже
действительно не имеющая никакого значения, он свою работу сделал
хорошо]

Прикид [почувствовав некоторую почву под ногами, но всё равно явно
напряженный, пробует говорить о философии, но, поскольку
рядом нет ни Пруста, ни Кафки, ни Джойса, выкручивается как
может, а может только вот так]: «изначальное опоздание» – это
временное опоздание к онтологической сличённости бытующего к
моменту до онтологического различия бытия и бытующего в мире.
[типа как я опоздал к моменту, когда могу сличить себя и
поезд, на который я опоздал, потому что я всегда опаздываю, и
сличать мне себя не с чем, кроме пустой платформы, так что
приходится всё время бытовать, а не быть] В этом смысле этот
момент сугубо мыслительный, исторически такого времени не
было и, как думается – поскольку всегда существует мир, –
исторически он нефиксируем». [раз я ни разу не сумел сличить
бытие поезда на платформе с его бытованием там же, то пока для
меня нет истории, а есть сугубая мысль, так как же мне
преодолеть это онтологическое препятствие – мою сугубую мысль – и
догнать паровоз?] «я готов вопрошать на том языке… на
котором являет нам себя то, что мы подспудно считаем само собой
разумеющимся [например, расписание движения поездов], но что
вдруг [помните акты спонтанности, которые не поддаются
правилам философов, так что, вконец отчаявшись попасть на поезд,
вы, вопреки всем своим правилам, всё же заглядываете в
расписание] становится средоточием нашей жизни, доведя её до
безумия. Я готов вопрошать на том языке, который готов сойти с
ума для того, чтобы высказать то, что он высказать не может»
[я готов, но не буду, потому что я не так циничен, как эти
столичные, во мне ещё осталось что-то живое, пусть это будет
слепое упрямство, снова и снова заставляющее меня брести по
исхоженной пыльной дороге в попытке найти свой путь там, где
его найти нельзя] «мыслить там, где мыслить нельзя, значит
одновременно вступать на путь, исхоженный донельзя».

[Под мерное посапывание Френча Прикид разошелся]:

«Мыслимое определяет мыслящего – именно там и тогда, когда то, что
мыслится, выглядит не иначе как немыслимым. Задача …мыслить
это немыслимое вновь и вновь. Так мыслящий становится
философом». [Мне вспоминается рассказанная старым приятелем притча,
в которой Мао Цзэдун на вопрос простого человека о том,
какой цвет забора лучше, ответил: жёлтый; после чего этот
человек много дней и ночей провёл в раздумьях о том, почему
жёлтый, пока, наконец, не был осенён пониманием, что именно
жёлтый цвет для его забора – наилучший. Так действует и наш
философ – долбится головой об стену до тех пор, пока последняя
жалкая мысль не покидает его, оставляя себе отраду только в
том, что] «демонов не бывает мало».