Онтологические прогулки

Итак, наконец, мы добрались до западного сегодня. Напоминаю, что
запад – не единственная и не доминирующая (определяющая) часть
современной цивилизации.

Вообще вопрос о доминировании слишком зависит от впечатления,
которое определяется прежде всего внешними факторами – активностью
и инициативой, в силу которых создаётся впечатление, что
именно запад «тащит» современную цивилизацию вперёд, что
именно запад определяет и направление, и характер развития
цивилизации.

Это впечатление поверхностно, оно не учитывает роль других типов
современной цивилизации – восточного и срединного; цивилизация
как целостность не может жить одним своим типом.

Более того, каждый её тип не живёт только самим собой; то есть
каждый тип несёт в себе существенные элементы всех типов, так, в
западном типе необходимо присутствуют в качестве
существенных определяющие элементы и восточного, и срединного типа.

При этом существенные элементы восточного и срединного типов будут
необходимым образом дополнять доминанту западного типа; то
есть без живого (срединное) созерцания (восточное) не может ни
существовать, ни развиваться языковое (понятийное)
мышление.

Разумеется, это относится не только к мышлению, но и к типу в целом.
И история запада это очень наглядно показывает: как только
доминирующие элементы запада начинают превышать свои
границы, «подминая» под себя целостность, последняя –
насильственным образом – восстанавливает скоординированное соотношение
своих элементов.

Например, «классические» экономические кризисы западного общества
являются в первую очередь следствием дисбаланса
производительных элементов.

Это первое. Второе: тесное взаимодействие всех модусов современной
цивилизации сегодня приводит к тому, что различия её
исторических типов начинают стираться и можно говорить о
формировании единого типа, точнее, единой целостности.

Фрагментированное существование цивилизации постепенно завершается,
уступая место её действительному целостному существованию.

То, что было возможно при относительно самостоятельном существовании
каждого типа современной цивилизации, когда в каждом из них
доминировал соответствующий этому типу элемент, теперь
становится невозможным.

Запад внутри себя как тип по необходимости будет терять, да,
собственно, уже теряет доминанту предметной деятельности за счёт
усиления других элементов; это происходит также и на востоке,
и в центре (срединном, русском типе).

Каждый из типов теряет своё лицо, всё больше приобретая черты
уникультуры современности. Понятно, что это дело ещё не
десятилетий, но уже и не столетий.

Что это значит для исследования совершенного мышления?

Во-первых, особенности мышления каждого из типов нивелируются за
счёт усиления особенностей других типов.

На востоке усилятся языковый (понятийный) и русский элементы мышления.

В центре (срединности) усилятся созерцательный и языковый элементы.

На западе усилятся созерцательный и русский элементы.

Если посмотреть на историю современной цивилизации за последние 200
лет, то можно отчётливо наблюдать описанные изменения;
сейчас они идут уже полным ходом.

Теперь перейдём собственно к западу.

Серьёзный кризис мышления западной культуры, явный – начиная где-то
с первой половины 19 века, а скрытый – с самого начала
Нового времени, вызван не какими-то привходящими историческими
обстоятельствами, а тем, что языковая философия слишком
оторвалась от сбалансированности своих элементов, то есть
сбалансированность живого мышления античных и средневековых
мудрецов, прекрасно понимавших необходимость живого (русское)
созерцания (восточное), после Декарта и Ньютона сменилось
говорением, языковой манипуляцией, что достаточно быстро завело
западную философию в тупик ограниченности мышления языком.

Видите, как легко и просто, само собой раскрывается то, что
показывает целостный взгляд на вещи: в данном случае он показывает,
что в западном мышлении по необходимости возникнет проблема
прояснения природы языка философии и языка вообще; так мы
подошли к Витгенштейну.

«Вся философия есть критика языка». Витгенштейн уже не Кант: дух
времени заставляет его спуститься с облаков трансцендентальных
идеалов в окопы повседневности и по мере спуска «облако
философии конденсируется в каплю грамматики».

Характерно, что обе книги Витгенштейна связаны с двумя мировыми
войнами, и, хотя философия имеет свою внутреннюю логику
развития, прежде всего она живёт формирующими матрицами целостности,
поэтому всегда исторична.

Итак, критика языка. Поскольку в языке уже отложились смыслы и
поскольку мы не можем создать новый, другой язык, которым могли
бы пользоваться помимо существующего, то мы уже ограничены
нашим языком.

«Во всех рассуждениях я уже прибегаю к полному языку». Поэтому
«границы моего языка означают границы моего мира». То есть
человек не может сказать что-либо о себе как говорящем, не покидая
почву «говорения»; как нет третьего глаза, так нет и
второго языка, который смог бы проговорить употребление языка в
мире.

«Главный источник нашего недопонимания – мы не обозреваем
употребления наших слов, поэтому цель философии – логическое
прояснение мыслей, а результат – прояснение предложений».

Витгенштейн продолжает классическое западное философствование,
исходя из деятельности субъекта, однако пытаясь сместить внимание
на границу этой деятельности.

Это самое интересное и самое живое в его размышлениях: «мир и жизнь
едины», «мыслящего, представляющего субъекта нет. Субъект не
принадлежит миру, но он есть граница мира»; «философское я,
метафизический субъект – граница, а не часть мира».

И ещё: «говорить на языке – компонент деятельности или форма жизни»;
«то, что следует принимать как данное нам, это формы
жизни»; «сущность – нечто явленное открыто».

Понятно, что отчаянно держащаяся за саму себя западная культура
быстро перемалывает твёрдые зёрна «атомарных фактов»
Витгенштейна в растворимый напиток, в котором уже неразличимо
утверждаемое от добавленного: кипяток, сахар и сливки выживания
превращают намерение философа удержаться на границе мира, где
только и может пре-бывать философ, или – новый человек, в
бодрящий и легко усваиваемый наркотик «витания в облаках
повседневности», который вводит людей в состояние «стремления к
особому состоянию, состоянию полной точности».

Откровенное отчаяние, заполняющее «Философские исследования»
Витгенштейна, порождаемое тем, как именно понимают эти исследования
те, к кому они обращены, прямо противоположно их оптимизму
и энтузиазму, никак не затронутыми двумя мировыми войнами,
показавшими чудовищную фрагментированность западного
человека.

Я не буду больше подробно рассматривать западный характер того или
иного философа, а сосредоточусь только на том новом, что
относится к исследуемому мною совершенству.

Совершенство – то, в чём явлена скоординированность целостности
современного человека, без доминирующего характера какого-либо
из её элементов, доминирования, которое всегда является
следствием отчуждения человека.

Совершенное – это полное, наполненное, исполненное, выполненное
целое всех своих частей.

Сильная сторона Витгенштейна – в том, что он ограничился
существующим языковым мышлением, выявляя и проясняя искажающие его
стремления к идеалам:

«Как бы витая в облаках, с трудом понимаешь, что надлежит оставаться
в сфере предметов повседневного мышления, а не сбиваться с
пути, воображая, будто требуется описать крайне тонкие вещи,
не имея в распоряжении средств для такого описания».

«Нами владеет иллюзия, будто своеобразное, глубокое, существенное в
нашем исследовании заключено в стремлении постичь сущность
языка: то есть понять сверх-порядок сверх-понятий. А между
тем, если слова «язык», «мир», «опыт» находят применение, оно
должно быть столь же непритязательным, как использование
слов «стол», «лампа», «дверь».

Его слабая сторона – привычный вектор западного внимания от субъекта
в мир; в этом векторе крайней точкой действительно является
граница способностей человека, дальше можно только
проваливаться в неопределённость за-граничного, сверх-граничного,
туда, где этому субъекту не на что опереться, так как там уже
не действуют его способности, потому что там – пропасть
вещей в себе.

Слабая сторона Витгенштейна – неспособность развернуть вектор
внимания со способностей человека как форм жизни к собственно
формам жизни; например, если действующим субъектом говорения
является говорящий человек, то язык как форма жизни
превращается только в форму выражения, предложение как выражение, и пр.

Формы жизни – не проводники и не усилители («амплификаторы»)
действия человека; поэтому для того, чтобы рассмотреть язык (речь)
как форму жизни необходимо не редуцировать и субъект, и
объект до некоего исходного состояния, а само это исходное
состояние субъекта и объекта рассматривать как результат работы
формы жизни, а это невозможно без живого созерцания.

То есть современное (совершенное) мышление должно включать в себя в
качестве определяющих три элемента: созерцание, язык и живое
удерживание их вместе.

Без созерцания язык превращается в говорение, практически – в
передачу информации.

Без языка созерцание превращается в молчание, чистую медитацию, пустую форму.

И только живое соединение созерцания (без-действие человека и
действие мира) и языка (действие человека и без-действие мира) в
целостности события превращает последнее в выполненное
совершенство.

Конечно, насколько это возможно в фокусе внимания западного
человека, Витгенштейн улавливал формирующий характер говорения как
деятельности человека: «истинность или ложность каждого
предложения меняет нечто в общей структуре мира», однако в
ситуации предустановленной разорванности, противостояния субъекта
и мира, предложения и объекта это изменение в общей
структуре мира может лишь прояснить для субъекта его уже
существующее положение.

Но и это для Витгенштейна уже много: потрясение двух войн, в которых
западный человек узнал себя совершенно другим, задавало
настолько малый горизонт сохранения им самого себя –
«просвещённым» (в классическом смысле), что даже простое прояснение
своего языка и, соответственно, мышления, было существенно
важно.

Однако проблематика формирования, или работы форм жизни так и
осталась закрытой для запада темой; по-прежнему её фокус внимания
остаётся подчиненным локусу контроля, работающему в секторе
от «тотального наблюдателя» (классика) до единичного взгляда
индивидуума (современность), поэтому единственным
критерием, более того, единственной опорой человека остаётся для
Витгенштейна «наглядное взору действие».

Понятно, что кризис «академической» философии в условиях, во-первых,
бурного разрастания как естественных, так и общественных
наук, во-вторых, типологического расширения культурных форм,
и, в-третьих, многократного умножения сфер общественной
жизни, в которых знание начинало играть определяющую роль,
неизбежно привёл к тому, что философия начинает расползаться по
общественному пространству, меняя свою постоянную
академическую форму понятийного знания на множество разнообразных форм,
в которых категориальность отходила на второй план, уступая
место – искусству, литературе, терапии, научным парадигмам и
структурности, и пр.

Точно ещё не знаю, но из «академистов» (только не принимайте эти
термины буквально, они достаточно относительны), скорее всего,
я рассмотрю Гуссерля и Хайдеггера; потом – Фрейда и вообще
психотерапию, также – экзистенциалистов, и, наконец,
философию современной науки, прежде всего – физики и математики;
последние меня интересуют больше всего, так как туда
направляются наибольшие ресурсы общества.