Онтологические прогулки

Нет смысла подробно рассматривать всех более или менее известных
западных философов, чтобы иметь достаточное для моей задачи
понимание западного типа философии; нюансы большого значения не
имеют.

В определённом смысле история новой и новейшей философии запада
вполне предсказуема и представляет собой – разворачивание
индивидуума в среде таких же по типу индивидуумов, то есть в
общественной среде.

Это разворачивание происходит в предметном модусе действия вообще и
мышления, в частности, то есть представляет собой движение
«от человека» (начитаешься феноменологов и экзистенциалистов
– и не так ещё заговоришь), «к самим вещам», от человека к
предмету.

Что при этом разворачивании к предмету происходит с человеком,
совершающим столь опасный манёвр, да ещё в плотном трафике, лучше
всего исследовал и показал, как это ни странно, марксизм,
точнее, Карл Маркс, так как марксизм настолько «раздул»
своего основателя, что превратился в настоящую религию.

Основное достижение Маркса заключается в детальном и одновременно
многостороннем исследовании …отчуждения человека, особенно в
его общественном модусе. Политическая экономия Маркса была бы
практически безупречна, если бы он, как настоящий буржуа,
гражданин, не сделал из своей политической экономии
теоретическое руководство к практической политической деятельности.

Вообще, если кто-либо из теоретического рассмотрения предмета делает
вывод о необходимости его изменения, то можно безошибочно
делать вывод о том, что перед нами человек западного типа,
который обращен от себя к вещам.

Обратите внимание, рассмотрение предмета само по себе никак не
определяет тип направленности рассматривающего; например, на
востоке рассмотрение предмета связано с направленностью не к
вещам, а, наоборот, к человеку, а русский вообще предмета не
видит, так как его рассмотрение до-предметно и до-субъектно.

Итак, Маркс рассматривая отчуждение человека в обществе, выделял
прежде всего общественные формы отчуждения и, соответственно,
формирующие матрицы данного общества как целого. Благодаря
этому ему удалось исследовать то, что до него не удавалось
никому, а именно: механизмы превращенных процессов формирования
человека (превращения, сгущения, замещения и пр.).

Это принципиально неклассично; для классики как бы не существовало
нечистых форм определений, всё нечистое не имело бытия само в
себе, было случайно, хаотично, обманчиво и пр. Если
оговорку можно понимать как действие усталости, как случайное
стечение обстоятельств, или даже действие нечистой силы,
сбивающей человека с пути, то подобным же образом можно воспринимать
и некое общественное положение вещей: отделение рабочей
силы от средств производства, стоимость рабочей силы, земли и
пр.

Однако, повторяю, именно как человек западного типа мышления Маркс
рассматриваемую им ситуацию общественного отчуждения
пролетариата принимает за такую, в которой отчуждённый пролетариат –
в силу своего особого положения! – обладает особой, чистой,
истинной точкой зрения, то есть он имеет моральное,
социальное, классовое, теоретическое и даже практическое право к
действию по изменению ситуации.

Насколько же западный человек «онтологически прагматичен»: любое
видение им ситуации заставляет его изменить её своим действием,
не важно, будет ли это классовая революция, студенческие
волнения или памфлет философа.

Так что античное определение человека как политического животного
очень подходит к западному человеку: как животное он
определён, как политик – действенен, то есть западный человек –
всегда политически определён, деятелен.

Именно неспособность преодолеть свою «западность» не позволила
Марксу превратить свои исследования в целостное совершенное
мировоззрение.

Намного раньше феноменологии, экзистенциализма, психоанализа Маркс
показал сложную, иерархическую, разнообразную, разнородную и
пр., то есть феноменальную природу человека, причём сделал
это на материале общественных взаимодействий, который до сих
пор является наиболее сложным материалом исследования.

И, если бы он смог быть последовательным до конца, то есть смог
наступить на горло (или просто не придавать значения)
собственному желанию изменить статус кво пролетариата, то он смог бы
действительно исследовать тотальность, целостность отчуждения
современного человека.

Не срослось, как честному человеку ему пришлось сохранить верность
возможности схватывать схватываемое, то есть возможности
особого чистого действия, которую он отдал пролетариату, не
люмпену, не синим воротничкам и пр., а именно и только
исключительно пролетариату, то есть ему пришлось полагать, что
пролетариат – единственный общественный элемент (класс), который
видит реальное положение вещей, в соответствии с которым и
должен действовать.

Очень благородно, но очень наивно и почти религиозно: свят, свят,
свят, пролетариат. Очень скоро эта идея распространится так
широко, как широко распространится, но не потому, конечно, что
она истинная, а потому, что в ней кто-то полагается
изначально святым, особым, и даже не кто-то, а целый класс, все
представители которого – самим фактом принадлежности к этому
классу – обладают «сверхприродной» способностью и,
следовательно, миссией, призванием.

Сквозь закопчённые угольной пылью веки шахтёра и опалённые горящим
металлом веки сталевара смотрит сам господь, поэтому они
вынуждены нагибаться за булыжником, так же, кстати, как истинный
ариец – браться за меч, и т.д.

Пандемия избранности, обладания особой природой легко заражает
миллионы, но, как снова и снова показывает история, очень трудно
поддаётся лечению; как бы здесь пригодилась философия, но
нет: философы очень даже охотно обслуживают избранность,
искренне радеют за чистоту, борются за светлое будущее, сея
вокруг себя вечное, светлое, доброе, а все остальные пожинают
сиюминутное, смутное, мрачное.

Может быть, я ещё вернусь к Марксу, но только гораздо позже, когда
доберусь (если доберусь) после востока и русского к
тотальности сегодня.

Поскольку я рассматриваю типологию, мне не обязательно строго
придерживаться хронологии; например, типологически Маркс пошёл
гораздо дальше феноменологов и экзистенциалистов, хотя жил на
век раньше.

Дальше пошёл и Фрейд, хотя жил одновременно с ними. Как видите, я
уже рассматриваю ответвления философии, а не её чистые формы,
но только те ответвления, в которых произошло реальное
продвижение именно философии. [Кстати, вот типичный круг
рассуждения, ничего сложного, техника проста: обратите внимание на
нечто (например, психоанализ), отметьте его некоторые
особенности, затем переведите внимание на позицию, с которой вы его
рассматривали (здесь – философия), тогда окажется, что вы
рассматриваете философию с точки зрения философа, уже
рассмотревшего психоанализ и вы, соответственно, можете говорить о
психоаналитической философии, после чего переведите внимание
снова на психоанализ, который теперь окажется уже не просто
психоанализ, а философский, или психоаналитический
психоанализ, и т.д. Именно таким образом получаются удваивающие
термины: бытийное бытиё, вопросительность вопроса и пр., здесь
круг, так как движение внимания происходит между двумя
точками (позициями); если при этом выполняется одно существенное
условие – сохранение непрерывности внимания – то случается
определённый резонанс, который воспринимается держащим
внимание как особое состояние – транс, экстаз, понимание,
просветление и пр., но которое является простым эффектом
резонирования при удерживании внимания. На каком материале вы будете это
делать – не имеет значения, будете ли вы наблюдать движение
воды в ручье, облаков, теней, значения терминов, резонанс
произойдёт, усилив предметность предметов (если вы не умеете
блокировать предметность). Например, немцы прекрасно
сохраняют внимание, но совершенно не умеют блокировать
предметность, поэтому не замечают, что они наделяют термины новым
значением только за счёт смены позиции рассуждения, никак при этом
не затрагивая упакованные в значениях смыслы, а только
«репрезентируя нюансы». Для меня, как, впрочем, и для старых
мастеров, хорошо знакомых с техникой медитации, такие
рассуждения представляют собой словесное фокусничество, более или
менее искусное шарлатанство, манипуляцию, когда кровь, пот и
слёзы смыслов подменяются нюансами слов.]

Обратимся к Фрейду. Как и с Марксом, я не буду рассматривать хорошо
всем известное в психоанализе, а исследую то, что не найти в
учебниках, но что является наиболее интересным, а именно:
удалось ли Фрейду преодолеть западный трансцендентализм
сознания, и, если удалось, то каким именно образом?

Наиболее запутывающим в понимании психоанализа является
использование традиционной терминологии для нетрадиционного понимания.

Трансцендентализм сознания полагает сознание как некоторый «чистый»
параллельный – движению осознаваемого содержания – процесс;
поскольку сознание само по себе пусто, представляет собой
чистую форму, то его движение «прозрачно для самого себя»
(Сартр), нечистота, непрозрачность могут быть только в
содержании сознания.

Отсюда вытекает первое отличие психоанализа, которое, кстати, мало
кто выделил в его определённости, поскольку даже прямо говоря
об этом отличии, подразумевали при этом именно
трансцендентальное понимание сознания; а именно: Фрейд показал (не
словами, а самим опытом), что сознание обладает не «чистой»
природой, что оно – сложное, многоуровневое, разнопластовое,
сгущённое, превращённое, замещённое и пр. образование, элементы
которого находятся в весьма сложных и разнообразных
взаимоотношениях, причём не только в зависимости от конкретного
содержания, но в зависимости от своей собственной!
феноменальной! природы.

Поскольку сам Фрейд не мог достаточно хорошо представлять себе,
насколько может быть обширна та область исследования, которую
ему удалось открыть, или которая открылась ему, а также по
причине отсутствия соответствующей новому пониманию
терминологии, ему пришлось использовать старую.

Именно поэтому в психоанализе появляется пара терминов –
«сознательное», «бессознательное»; при этом, понятно, что появление
термина «бессознательное» для описания «душевных», психических
процессов вызвало множество разнообразных реакций, как в
научной и философской, так и в обывательской среде.

Публике (профессиональной, в том числе) казалось, что Фрейд
возрождает религиозное деление человека на божественное, «чистое» и
дьявольское, «грязное», нужно сказать, что Фрейд
действительно давал повод себя так понимать, но только повод, не более,
потому что сама публика была ещё в этом отношении вполне
средневекова: именно она таким образом делила человека, что в
нём соединялось две природы – сознательная (читай –
божественная, человеческая, «прозрачная») и бессознательная
(дьявольская, животная, инстинктивная, «грязная» и пр.), конкретная
интерпретация которых зависела уже от личных предпочтений
интерпретирующего.

Новым-то для публики (теперь уже только профессиональной, потому что
просто для публики это не новость) оказалась возможность
говорить нечто об этом бессознательном, причем говорить на
научном языке! Например, в случае описки можно рассмотреть те
процессы в поведении человека, которые им в данный момент (в
момент описки) никак не сознаются.

То есть для Фрейда в человеке нет ничего чистого,
противопоставленного грязному, нет ничего человеческого, противопоставленного
животному, нет ничего божественного, противопоставленного
человеческому (каждый может продолжить список)!

Или, что то же самое: в человеке божественное переходит в
человеческое и обратно, чистое становится грязным, чтобы снова
очиститься, животное оказывается человеческим и т.д.

То есть сами представления о божественном, человеческом, животном
изменились, перестали быть такими жесткими и определёнными,
устойчивыми; следовательно, изменилось вообще представление о
человеке.

То есть тот бог, которого нашел в себе и которым стал Декарт,
оказался – живым человеком, феноменом, в котором причудливым
образом переплетаются и взаимодействуют разнообразные элементы и
для понимания которого необходимо задействовать весь
теоретический арсенал без доминирования какого-либо отдельно
взятого метода.

Это показывает вся история психоанализа и особенно – история
психотерапии вообще.

В человеке невозможно отделить одно от другого и выделить
доминирующее, определяющее, истинное и пр., как это делает западная
философия, выделяя сознание себя как квинтэссенцию природы
человека.

Как только удаётся преодолеть это выделение, что, собственно, и
сделал Фрейд, так открываются новые горизонты понимания, даже
если терминология при этом ещё старая.

И труднее всего отказаться от этого выделения, как это ни смешно,
именно философу, даже Мамардашвили понимал психоанализ с
оттенком трансцендентализма, рассказывая о таких проявлениях
человека, как описка, оговорка и пр., он говорил о «скрытых»
элементах данных процессов, то есть, употребляя птичий язык
феноменологии и экзистенциализма, о бытии сущего.

То есть уже полагая некие процессы (в данном случае – проявившийся в
слове-чемодане оговорки элемент) как бытийные,
определяющие, онтологичные и пр. В результате те процессы, в которых
случилась оговорка, то есть процессы непосредственного внимания
человека, оказываются видимостью, кажимостью и пр.

Видите, что стоит за таким пониманием, – стремление снова и снова
разделить целостность человека на две составляющие – сущее и
бытиё сущего, смешанное, неонтологичное, случайное и чистое,
определяющее и пр.

Ничто не более другого: то, что находилось в непосредственном
внимании оговорившегося, не более и не менее того, что в этой
оговорке проявилось как элемент косвенного внимания; каждый раз
при конкретном рассмотрении произошедшего определяется
значение произошедшего без какого бы то ни было заранее данного
определения отношения.

Вот основное достижение психоанализа, а потом психотерапии – шаг в
направлении понимания и, соответственно, принятия феномена
человека как есть без какого бы то ни было его
предварительного определения.

Что касается технической стороны дела, то психоанализ не помог
философии прежде всего потому, что для последней действительные
открытия психоанализа лишь дали почву для новых опытов
нюансирования, использование же Фрейдом традиционной терминологии
только подлило масло в огонь лампады, освещающей в красном
углу философии икону с изображением уробороса,
самопожирающего и самооплодотворяющего сознания.