Онтологические прогулки

История науки представляется философии и самой науке как некий
процесс возникновения, развития и трансформации (исчезновения)
научных теорий и практик в самом широком смысле слова; в этом
процессе они видят непрерывность истории науки, например, математики
и физики, развитие которых они прослеживают, как им кажется, с
глубокой древности до сегодняшнего дня.

Однако, является ли история науки сменой теорий? Например, «Совершенная
математика» показала, что математика до-современного, то есть
магического человека, принципиально отличается от современной
и не может быть положена с нею в один ряд.

Что значит тогда преемственность в математике и физике, даже если
сами математики не понимают разницы между магическими системами
обозначений и современными системами исчислений?

В таком случае в каком отношении находятся такие понятия, как
«абсолютные пространство и время» Ньютона и пространство-время
современной науки?

Что такое тело средневековья и тело современности?

Движение?

Может ли употребление одних и тех же терминов означать последовательность
и преемственность? Попробуем с этим разобраться.

Когда Эйнштейн, описывая эволюцию физики, говорит о том, что предшествующие
учёные недооценили, не рассмотрели в достаточной степени и пр.,
то означает ли это, что так и обстоит дело? Что Галилей и Ньютон
не доглядели и не разглядели? Казалось бы, что может быть очевиднее?
Тем более, Эйнштейну.

Однако, имена мне ничего не говорят, а только дело. Рассмотрим
подробнее ситуацию Ньютон-Эйнштейн.

Эйнштейн описывает нам преемственность идей, но существует ли
она? корректировал ли Эйнштейн Ньютона, а если и корректировал,
то что именно?

Сплошные вопросы, но не разобравшись с ними, будем лишь пережёвывать
уже столько раз пережёванное, что никаких соков и питательных
веществ нам не достанется, одна бумага и буквы вкупе с чувством
уверенности, что именно так; загляните в «Википедию» или какой-нибудь
справочник или учебник по физике и вы обнаружите повторение всё
той же эйнштейновой «эволюции физики», понятно, с «нюансами»,
как без этого.

Что, собственно, делает Эйнштейн? он конструирует историю, исходя
уже из имеющегося у него понимания, в соответствии с которым Ньютон
будет занимать некоторое определённое положение во временном разворачивании
этого уже имеющегося понимания. Эйнштейн ничего не реконструирует,
он конструирует «гладкую историю», в которой физика Ньютона займёт
место одного из вариантов общей теории современной Эйнштейну физики.

Если бы Эйнштейн реконструировал, то ему пришлось бы восстанавливать
общие основы мышления Ньютона, то есть общие основы, матрицы культуры,
но тогда бы оказалось, что обе физики – ньютонову и эйнштейнову
невозможно соотносить напрямую, минуя культурные матрицы.

Таким образом, никоим образом невозможно редуцировать физику Ньютона
к варианту современной физики, если, конечно, не заниматься «благородным»
подлогом, то есть меряя всех своей мерой, так же, как, например,
современные математики относятся к древним математикам, которым
«числа более семи представлялись как… очень много».

Если же рассматривать физику Галилея и Ньютона как реализацию
культурных матриц их времени, то окажется, что, например, соотношение
понятий абсолютности и относительности времени и пространства
между собой, а также с понятием субъекта познания, имеет принципиально
другое содержание, чем в современной физике, причём настолько,
что они не имеют между собой никаких соответствий, кроме, конечно,
терминологических.

Например, понятие равномерного и прямолинейного движения тела
является абсолютным движением тела, а не мысленным допущением!
это движение установлено богом и не находится ни в каком отношении
к любому воздействию на него, точно так же как течение абсолютного
времени никоим образом не затрагивается относительностью системы
отсчёта.

Натуральная философия описывает божественное всеприсутствие, то
есть в ней вообще нет субъекта!

Например, Ньютон утверждает: «Абсолютное, истинное, математическое
время само по себе и по самой своей сущности, без всякого отношения
чему-либо внешнему, протекает равномерно… Однако совершенно невозможно
ни видеть, ни как-нибудь иначе различить при помощи наших чувств…
Математику и физику засоряют те, кто смешивает истинные количества
с их отношениями и их обыденными мерами. Бог есть единый и тот
же самый бог всегда и везде, он вездесущ по самой сущности. В
нём всё содержится и всё вообще движется… Бог не испытывает воздействия
от движущихся тел, движущиеся тела не испытывают сопротивления
от вездесущия божия.» и пр.

То, что сейчас называют физикой, это не физика Ньютона, а его
натурфилософия, которую физика, если будет претендовать не на
своё место, будет только «загрязнять».

В ходе этих размышлений я неоднократно показывал, что современная
философия исходит не из «я мыслю» Декарта; точно так же и современная
физика исходит не из физики Ньютона, как бы словесно парадоксально
это не звучало.

Галилея и Ньютона интересовала «божественность», а не обыденность
движения тел.

То есть натурфилософия в её действительном понимании – отыскание
только и исключительно божественного, абсолютного, вечного; только
в этом смысле и надо понимать Ньютона, Декарта, в средневековье
не было и не могло быть дуализма, двойственного восприятия, поскольку,
ничего, кроме божественного, не существовало как абсолютно, вечно
определяющего; другого мира, кроме установленного богом, для средневековья
нет.

Дуализм, двойственность – это уже первые попытки современного
человека сориентироваться в наличном.

Понять это просто, если мыслишь типологически, то есть удерживать
во внимании (а не представлении) специфику типов средневековья
и современности; если же мыслить предметно-исторически, то есть
представлять себе эти типы, то будет видеться обычная, хорошо
известная история, в которой и Декарт, и Ньютон начали новое время.

Забавно, да; рассказать бы Декарту, что теперь каждый шариков
когитирует, испуская газы, а не дух, или Ньютону, что инерциальные
системы (!) относительны друг другу, а постоянным остаётся только
скорость света, при этом абсолютное пространство и время суть
априорные формы созерцания, а ещё, что алхимия – лженаука, или
Бетховену, что божественное, услышанное им в тишине человеческого,
в глухоте к человеческому, представляет собой гениальное человеческое,
что для него равносильно приложению к рекламе мыла, и напоследок
всем им вместе рассказать, что философия через двести лет будет
пониматься как язык, то, не сомневаюсь, что они «терминологически
схватят» это как – «интеллектуальный метеоризм», не имеющий ничего
общего с тем, чем занимались они – поиском божественного.

И будут совершенно правы, потому что в их культуре это – не наука,
не философия, не мышление, а жизнь без бога, дьявольская игра
псевдожизни, сон разума, порождающего призраки.

Здесь стоит ещё раз заметить, что данные размышления типологические,
то есть всё время рассматривают любой феномен в рамках определённой
культуры, в рамках определённого типа культуры; для понимания
этого не нужно никакой специальной подготовки, никакого чрезмерного
усилия; кстати, доцент, который стал персонажем одного из размышлений
под кличкой «Прикид», так этой простой вещи – типологичности –
до сих пор не заметил и всё бубнит про «национальное в философии»,
о котором у меня – ни слова, впрочем, что ждать от профессионала,
кроме профессиональной деформации.

Эйнштейн, упрекающий предшествующих физиков в допущении абсолютного
пространства и времени, эфира и пр., не понимает, что к ним это
никакого отношения не имеет, но имеет прямое отношение к нему
самому, потому что именно он (они – современные учёные) полагает
в качестве чужого именно и только своё собственное понимание.

Однако, поскольку он уже другой и время – уже другое, то единственное,
что ему остаётся, это привести в соответствие произошедшие изменения
– на старом (пустом или искажённом) теоретическом материале.

Как раз это Эйнштейну удалось лучше всего, а именно – привести
неадекватный теоретический материал в соответствие современным
условиям.

Так что, друзья, поберегите кровь Ньютона, Декарта и других, оставьте
их «небесные» механику и философию в покое, и займитесь собой,
тогда, может быть, и вам повезёт открыть своё наполненное жизнью
небесное.

Я показывал, как в 19 веке стала системно, тотально разваливаться
целостность средневековой культуры; нарождающийся новый человек
накапливает к этому времени опыт, который позволяет ему трансформировать
выпотрошенные историей средневековые матрицы в современные.

Только при такой постановке вопроса можно действительно понять
не только культурные феномены этого времени, но – самое главное
– лучше понять самих себя, а это и есть единственная цель данных
размышлений, которые шаг за шагом приближают нас к принципу современной
цивилизации – «познай самого себя», потому что «тебе надлежит
быть мерою, хочешь ты этого, или нет»; не Декарту, не Ньютону,
не Эйнштейну, не человеку вообще, а именно и только каждому из
нас.

Каждый из нас – мера всего.

Чем отличается химия от алхимии? Как физика выходит из ситуации
раздробленности нарастающего материала? Как математика воспринимает
изменение мерности пространства и времени? Как психология преодолевает
ограничения, наложенные представлением о сознании? Как обществоведение
связывает воедино раздробленность общественных элементов? И т.д.,
и т.д.

Как всегда; так было и в античности, и в средневековье, а именно:
каждое время не может исходить и не исходит как из своей основы
из предыдущего времени, а только из самого себя, поскольку ничего
другого не имеет.

Основой каждого времени является оно само, мы уже свободны от
каких бы то ни было определений прошлого, только, конечно, не
в смысле Сартра, так что тревога, это «сартрово сопротивление»,
нам не поможет, потому что нам предстоит путь гораздо дальше,
не в самоопределение, экзистирующее тревожащей непредсказуемостью.

Нет, нам предстоит идти в формирование; мы видим, что западный
человек стоит на «границе мира», повернувшись спиной к творению
и обратившись лицом к становлению, к действию бытия, которое для
него всегда – в сознании, когито и только потому схватываемого
как бытиё.

Для современного (совершенного) человека всё по-другому: он обращён
лицом к стихии творения, в этом проявляется его «русская» (не
национальная, ау, профессионалы, а типологическая) составляющая.

Освобождение от отягощающих знаний-представлений позволяет как
раз именно это – развернуть внимание от направленности на наличность
становления в противоположную сторону – становление наличности.

Поэтому, например, если Эйнштейн разворачивает физику на связывание
воедино эмпирического (наличного), то совершенная «физика» будет
разворачивать своё внимание на становление эмпирического, не связанного
с теоретически единым наличным.

В этом отношении Ньютон стоит ближе к совершенству, когда говорит
«гипотез не измышляю», поскольку его задачей является не объяснение
наличного (в единой непротиворечивой теории), а нахождение совершенства
как невозможного наличного!

Да, вот это, я понимаю, вызов! Как можно сравнивать современные
физические «теории», которым ищут «физический смысл», с такой
постановкой задачи: отыскать совершенное как невозможное наличное?!

Такая постановка задачи и смысла всей науки предполагает в качестве
своих необходимых элементов для Демокрита, Ньютона, Декарта и
др. мыслителей – мудрость, созерцание, любовь (не как стремление
к…, а как уже любовь); без этого никакая наука не даст человеку
полноты жизни, а превратится в практическую необходимость, в элемент
предметного выживания, в составляющую приспособления.

Понять это не трудно, заблокировав манию осознания, под которой
скрывается основная мания шариковых – мания представления, стремление
пред-ставить, поставить перед собой, сделать предметно досягаемым,
«пальцесхватываемым» (современная западная философия меня смешит;
что же будет со мной при рассмотрении русской философии, так стремящейся
стать западной?!).

То есть представление всегда забирает у мышления то, что оно держит
во внимании, и уравнивает это удерживаемое только во внимании
(только мыслимое) с представляемым – именно так оно работает,
если внимание предметно; поэтому шариков не может отличить себя
от человека рождённого, ведь предметно, в представлении они похожи,
одинаковы.

Поэтому Эйнштейн-мыслитель будет постоянно обкрадываться Эйнштейном-квазимыслителем;
мы должны чётко видеть это различие, иначе будем всё время попадаться
в «ловушку осознания» – опредмечивание.

Я раз за разом буду показывать эту неуловимую (до тех только пор,
пока не уловишь, потом – легко уловимую) разницу между мышлением
– как есть и квазимышлением – как бы, между совершенством и философией.